он думает, что я говорю ему все это, потому что чего-то хочу.
— Ммм, — пробормотала я, прижимаясь к его руке.
— Я позволю тебе говорить, только если ты скажешь мне, чего ты хочешь. Если ты будешь болтать дальше, я снова заткну тебе рот.
Я киваю один раз, и он медленно отпускает меня. Хотя вместо того, чтобы отойти, он остается так близко, что трудно нормально дышать.
Иногда мне кажется, что он точно знает, какой эффект он производит на людей — и на меня — и все равно делает это намеренно.
Он по-прежнему врывается без приглашения с единственным намерением оставить после себя след опустошения.
— Зачем ты пришел в особняк Язычников прошлой ночью? Зачем ты сжег пристройку? Я не думала, что у тебя есть проблемы с клубом или его членами. Ты даже не входишь в Элиту, так что не имеет смысла, что ты хотел бы сделать это, верно?
Он снова протягивает свою ладонь, но я поднимаю обе руки вверх.
— Ладно, ладно. Не нужно меня затыкать, но я не могу сказать тебе, чего я хочу, пока ты не признаешься в причине.
Он смотрит на меня. В пустоту. Его «нет» очевидно.
Я вздыхаю.
— Тогда, наверное, я расскажу Джереми о том, как ты не только сжег его имущество, но и пробрался в комнату его сестры. — Вздох. — Я не могу гарантировать, что он не станет дикарем.
— Если бы ты хотела рассказать ему, ты бы уже рассказала. — Спокойный, насыщенный тембр его голоса звучит вокруг меня, как песня.
Та, что преследует меня в моменты бодрствования и сна.
— Я лишь хотела дать тебе шанс, и я его дала, но ты решил им не воспользоваться. Это просто печально. Последний шанс передумать?
— Скажи ему.
— Ты... ты блефуешь.
— Да.
— Ч-что?
— Ты так ненавидишь конфликты, что прячешься от них, как маленькая мисс Страус. Именно поэтому ты не позволила охраннику войти прошлой ночью, а потом прикрыла меня. Для тебя совершенно не свойственно лично создавать конфликт, так что да, ты блефуешь, Анника.
Мои губы раскрываются.
О. Мой. Чайковский.
Пожалуйста, скажите мне, что я не сплю, и что он действительно сказал целый абзац. О, и он так много знает обо мне.
Я не думала, что он действительно знает обо мне хоть что-то, не говоря уже о моем характере.
Возможно, я недооценила, насколько он внимателен к деталям.
— Хорошо, хорошо, ты не должен пока говорить мне причину. Когда-нибудь мы до этого дойдем. — Я сжимаю и разжимаю пальцы на коленях. — Но ты спросил меня, чего я хочу, верно?
Он поднимает брови, и почему, черт возьми, такого простого жеста достаточно, чтобы вызвать трепет в моем животе?
Как будто этого недостаточно, какая-то часть меня шепчет, ноет и абсолютно ворчит о том, куда я клоню.
Это неправильно, и ты это знаешь.
Ты только доставишь ему неприятности и пожалеешь об этом.
Но я не могу просто игнорировать другую часть, ту, которая тоскует, живет на земном воздухе и нуждается в том, чтобы почувствовать, каково это — быть живым.
Не просто притворяться, что я живая, популярная и любимая, а на самом деле вдохнуть жизнь в мое уединенное существование.
И все же мой голос звучит неуверенно и слабо.
— Я хочу, чтобы ты проводил со мной час каждый день. Наедине.
— Что мы будем делать?
— Не знаю, что угодно. Разговаривать, просто сидеть здесь, читать, есть, может быть, ходить по магазинам... — Он хмурится, и я отступаю. — Никаких покупок, поняла. Мы можем посмотреть кино.
— Кино длится больше часа.
— Ну, ладно. Никаких фильмов. Но мы можем делать все остальное.
— Нет.
Мое сердце сжимается за моей грудной клеткой, но я заставляю себя улыбнуться.
— Почему нет?
— Я не буду встречаться с тобой.
— Я... я не прошу тебя встречаться со мной.
Ладно, может быть, так и было? Но почему, черт возьми, он такой бескомпромиссный мудак? Неужели он не может делать людям больно более мягко или что-то в этом роде?
— Тогда тем лучше. — Его лицо, выражение и тон — все попало в чертов Северный Ледовитый океан. — Никаких свиданий не будет.
— Чисто гипотетически, и только гипотетически, потому что это не реальная ситуация, почему ты не хочешь со мной встречаться?
Он снова протягивает руку к моему лицу, и я замираю, когда он двумя пальцами поднимает мой подбородок. Заряд электричества проносится сквозь меня, как медленно надвигающаяся буря.
Напряжение нарастает, прилипает к коже и пробирает до костей. Я дрожу, но все еще не могу оторвать взгляд от этих океанских глаз.
Они снова потемнели — проявление переменчивого настроения их владельца.
Я не знаю, связано ли это изменение со мной или с тем фактом, что за двенадцать часов он коснулся меня больше, чем за все недели, что я его знаю.
Но я попала в его паутину.
Не в силах пошевелиться.
Абсолютно зажата под мозолистыми прикосновениями его худых пальцев, которые впиваются в мою чувствительную кожу со смертоносностью кнута.
Когда он заговорил, его низкие, глубокие слова почти парализовали меня.
— Ну, если гипотетически, то у меня извращенный вкус и склонность к насилию по отношению к противоположного полу. А ты такая чертовски хрупкая, я сразу сломаю тебя.
* * *
— Как ты, ангелочек?
Я внутренне качаю головой, чтобы сосредоточиться на сияющих чертах лица моей мамы.
Мы общаемся по FaceTime, как самая крутая пара мать-дочь, потому что так принято.
Если Джереми считается клоном папы, то я — мамина удачная попытка 2.0. Я бы хотела отметить, что мне никогда не удастся добиться ее элегантности, но у нас одинаковые мелкие черты лица, каштановые волосы — хотя мои длиннее — и круглый разрез глаз. Хотя мои светлее, как у папы.
Ее глаза более призрачны, как будто в них скрыта трагическая история. И я знаю, что так оно и есть. Давным-давно, еще до моего рождения, мама не была так счастлива, как в течение всей моей жизни.
Еще одна вещь, в которой мама всегда будет меня побеждать, — это балет. Лия Волкова была одной из самых известных прима-балерин Нью-Йорк Сити Балета. В детстве я смотрела ее выступления — тайком, потому что ей бы это не понравилось, — и была заворожена. Я хотела быть похожей на нее любой ценой,