Потенциальная опасность новой формы энергии не укрылась от ученого. Уж раз даже крошечная шутиха «может произвести звук, причиняющий серьезную боль человеческому уху, то, если использовать больший инструмент, никто не сможет устоять перед ужасным грохотом и вспышкой. Если изготовить этот инструмент из прочного материала, сила взрыва может быть еще больше». Это было пророческое предвидение.
Восемь десятилетий спустя в сердце Франции, к северу от Парижа, английский король был готов пустить в дело мощные взрывы, предсказанные Бэконом. Тысяча двести рыцарей и восемь тысяч лучников Эдуарда весь день жарились на августовском солнце. Многие были полностью скрыты под кольчугой и доспехом из стальных пластин. Они крепко сжимали скользкие от пота рукоятки мечей, кинжалов, палиц. Поле, на котором они ждали, находилось примерно в двадцати милях от берега Ла-Манша — соседняя деревня Креси даст грядущей битве свое имя.
Внезапно небо потемнело, раскаты грома прокатились над полями. Гроза вспугнула стаю ворон, которые закружились над косогором, пока не хлынул ливень. В полете черных птиц любой мог бы усмотреть знамение. Немногие из тех, кто жил в 1346 году, относились к подобным знамениям легкомысленно: смерть, казалось, буквально витала в воздухе. На самом деле смерть поджидала в нескольких сотнях футов: французский король Филипп VI сосредоточивал в дальнем конце поля тысячи тренированных убийц — всадников на боевых конях. Шеренга генуэзских арбалетчиков готовила свое оружие, стрелы которого способны были пробить стальной лист. Лучи солнца, прорывавшиеся сквозь грозовую тучу, отражались в полированных доспехах, заставляли вспыхивать искусно сделанные плюмажи и разноцветные знамена строящихся воинов.
Дурные предчувствия англичан, должно быть, смешивались с надеждой на дебют небывалого оружия. Пушки битвы при Креси представляли собой небольшие литые трубки, бронзовые или железные, укрепленные в деревянных станках. Возможно, там были и рибодекены (ribaudequins) — собранные на одном лафете несколько маленьких пушечек, способных стрелять залпом. Эдуард не доверял такие орудия простым солдатам — тут нужны были специалисты, люди, которые понимали эту новую форму энергии. Проницательные и бесстрашные, эти пушкари знали, что остальные воины смотрят на них с недоверием: неприязнь ко всему новому — естественная реакция военных. Порох, который ассоциировался с черной магией алхимиков, был делом опасным, ненадежным и, вероятно, мог принести несчастье.
Надвигалась гроза, и пушкари быстро предприняли меры предосторожности, чтобы дождь не смочил их заряженные орудия или запасы таинственного порошка. Пока они ждали, их едва не выворачивало наизнанку от страха. Так часто бывает перед битвой, а теперь они к тому же видели, что противник серьезно превосходит их численностью, — армии Эдуарда противостояла лучшая тяжелая кавалерия в Европе. Они знали также, что если благородного рыцаря и попытаются взять в плен, чтобы потом требовать выкуп, то простого артиллериста или лучника наверняка зарубят насмерть, если дело повернется против англичан.
Хотя воображение Эдуарда и было захвачено загадкой пороха, он оставался здравомыслящим и умелым тактиком. Его главным средством в борьбе с французами оставалось оружие, до совершенства испытанное в битвах, — длинный лук. Обучавшиеся стрельбе с детства, лучники Эдуарда обладали огромной силой и высочайшим мастерством. Сохранившиеся скелеты этих людей свидетельствуют, что их мускулатура была необычайно развита: ведь надо было натянуть тетиву шестифутового лука с силой более ста фунтов, твердо держать, пустить стрелу, а затем повторять этот процесс снова и снова, десять раз в минуту. Лучники умели поражать цель на расстоянии до двухсот ярдов, их стрелы пронзали кольчугу и даже легкий пластинчатый доспех. В свое время Эдуард запретил в своем королевстве все спортивные игры, кроме соревнований лучников, и вот теперь в его распоряжении было достаточно искусных стрелков, чтобы обрушить на врага целый ураган губительных стрел.
С точки зрения европейского рыцаря-аристократа, лучники были трусами, которые поражали стрелами с безопасного расстояния, вместо того чтобы сойтись с противником лицом к лицу — именно это считалось воинской доблестью со времен древних германцев. И что еще хуже — они были простолюдинами. В Средние века воинская доблесть считалась исключительной привилегией элиты — как необычайно дорогие лошади, вооруженная свита и укрепленные замки. Мысль о плебее, убивающем человека благородного сословия, была для рыцаря невыносима. В еще большей степени это относилось к плебеям, распоряжавшимся пороховыми орудиями.
В отдалении было слышно ржание лошадей. Французские рыцари выкрикивали оскорбления в адрес противника, бахвалясь, кого из английских дворян они сейчас возьмут в плен, — те, кто им противостоял, были хорошо знакомы им по международным турнирам. Сам король Эдуард был бы наилучшей добычей, следующим мог бы быть его шестнадцатилетний сын Эдуард, которого из-за цвета его турнирных доспехов звали Черный принц; сейчас он во главе отряда готовился к первому своему серьезному испытанию.
Солнце уже клонилось к закату позади английских порядков, а Филипп все медлил. Пятидесятитрехлетнего французского монарха едва до удара не доводил один вид этого развязного выскочки-англичанина. Но армия Филиппа была едва только приведена в порядок, генуэзцы утомлены после марш-броска. У него не было времени разработать ясный план атаки, повсюду царил хаос.
Однако дольше сдерживать своих шевалье Филипп уже не мог. К тому же наступал вечер, а в темноте англичане могли выскользнуть из клещей. И король отдал приказ к атаке.
Для большинства участников битвы при Креси (а двумя поколениями раньше — для любого человека вообще) пушки, которые привез с собой Эдуард, были чем-то непостижимым, фантастическим. Воображение отказывалось допустить, что одним только прикосновением горячей кочерги человек мог заставить ядро вылететь из жерла и зашвырнуть его с ошеломляющей скоростью за сотни ярдов. Любого, кто объявил бы, что умеет такое, назвали бы шарлатаном, безумцем, чародеем. Это казалось совершенно невозможным. Нигде в своих писаниях античные авторы не упоминали ни о чем подобном, никогда ни в одном мифе или эпосе человек не мечтал о таком.
Пушки Эдуарда были одними из простейших приспособлений, когда-либо изобретенных человеком, — и в то же время самыми передовыми техническими устройствами того времени. Как и множество видов орудий, которые затем появлялись в ходе истории, первая пушка была лишь немногим более чем просто трубкой, герметически закрытой на одном конце подобно тростинке — саппа по-латыни. Канониры Эдуарда помещали порох в глухой конец, затем ближе к жерлу размещали метательный снаряд. Сначала это была железная стрела — болт, позднее — свинцовое или железное ядро, а иногда — шар, высеченный из камня. Маленькая дырочка сбоку давала возможность поджечь заряд. Момент, когда укол раскаленного докрасна металлического прута воспламенял порох внутри, был настоящим испытанием для первых пушек.
Взрыв порохового заряда развивал давление, сокрушительная сила которого была направлена не только на ядро, но также и на стенки, и в заднюю часть ствола. Постоянно существовала угроза, что пушка будет разорвана на куски. В сущности, она была бомбой с контролируемым взрывом. Единственным материалом, который мог противостоять неслыханному доселе давлению и жару, был металл. В XIV столетии это все еще был редкий, дорогой, трудный в обработке материал. Артиллеристы очень хорошо знали, что из-за слабости казенной части (массивного основания канала ствола), слишком большой порции пороха или застрявшего в стволе ядра давление может превысить критическую точку, и тогда прогремит взрыв. Пламя и разлетающиеся зазубренные куски металла — вот что грозило тогда канониру.
К тому времени, когда Эдуард III взошел на престол, артиллерия начала набирать популярность в различных областях Европы. Итальянцы, осведомленные о последних технических новинках благодаря обширным торговым контактам, освоили порох вскоре после 1300 года. В феврале 1326-го флорентийская сеньория поручила городским чиновникам для обороны города обзавестись canones de metallo и боеприпасами. В том же году чиновник английского Канцлерского суда по имени Уолтер де Мильмет включил первое в Европе изображение пушки в трактат, который он назвал «О величии, мудрости и благоразумии королей». Миниатюра, которая не комментируется в тексте, изображает сосуд в форме кувшина на деревянных козлах, высовывающуюся из него большую стрелу и человека в доспехах, осторожно поджигающего запал.
В 30-е годы XIV столетия новое оружие стало быстро распространяться по Европе. К началу следующего десятилетия в арсеналах от Лондона до Руана и Сиены имелся тот или иной вид пушек. Слабое развитие металлургии и недостаток пороха позволяли изготавливать только маленькие орудия. Они использовались главным образом для обороны городских стен, хотя под 1331 годом мы находим упоминание о том, что при штурме города Чивидале на холмах Фриули к северу от Триеста, предпринятом двумя германскими рыцарями, была задействована какая-то разновидность пороховых пушек.