Читать интересную книгу Мои мужчины (сборник) - Виктория Токарева

Я выбрала Симонова. Редакция журнала «Молодая гвардия» составила письмо с просьбой дать мне «доброго пути». Не могла же я явиться к Симонову по собственной инициативе, с улицы. Я взяла письмо, приложила рассказ и отправилась по адресу.

Моя институтская подруга Ольга (та самая, которая возглавила оппозицию против меня) руководила моим походом к Симонову. Она принесла из дома драгоценности: кулон с бриллиантом и опаловую брошь. Ольга обряжала меня, как невесту. Константин Симонов должен был ослепнуть от моих драгоценностей.

Константин Михайлович не ослеп. Он даже не пригласил пройти в дом. Я осталась на лестнице, и все драгоценности были скрыты пальто: и кулон и брошка.

Он взял письмо из редакции, рукопись и проговорил, улыбнувшись смущенно:

– Я не могу подать вам руки. Она в водке. Я ставлю собаке компресс.

Я понимающе закивала головой. Он закрыл дверь, а я пошла вниз по лестнице – оплеванная, не допущенная к святыням.

Пройдя этаж, я остановилась перед большим окном на лестничном пролете. Смотрела на белые деревья. Во мне что-то происходило, как в атмосфере, перемещаясь слоями. Что именно? Я не могла в себе разобраться. Прежде всего – сам Симонов, знаменитый до небес. Запах богатства, таланта, прижизненной славы.

Однажды я спросила у маленькой девочки, Маруси Чухрай:

– Маруся, ты хочешь быть знаменитой?

– Зачем?

– Чтобы тебя любили все люди на земле.

– А зачем мне любовь людей, которых я даже не знаю? Мне надо, чтобы меня любили те, кто рядом.

Сейчас, в своем третьем возрасте, я согласна с Марусей. Зачем нужна любовь незнакомых людей?

Симонова любила вся страна. А умирал он тяжело и довольно рано, в шестьдесят три года. У него была проблема с бронхами. Трудно дышать.

Я встретила его незадолго до смерти, он был мелового цвета. Я так испугалась, что сказала:

– А вы хорошо выглядите…

– Мне это сегодня уже третий человек говорит, – сказал Константин Михайлович, усмехнувшись.

Понимал, что люди пугаются и стараются успокоить.

Симонов прочитал рассказ и позвонил мне по телефону. В девять часов утра. Звонок вырвал меня из сна. Я услышала голос Симонова.

– Я не считаю, что есть писатели начинающие и продолжающие. Писатель, он или есть, или нет. Вы – писатель.

Константин Михайлович проговорил все, что считал нужным, и положил трубку. А я не могла ее опустить. Слушала короткие гудки и прижимала трубку к лицу, как будто это была фотография любимого человека.

Рассказ вышел летом, в июле. С моей удачной фотографией и с предисловием Константина Симонова. Парадный выход.

Я отдыхала в это время в Прибалтике, в Доме творчества писателей.

Мой муж купил в ларьке журнал и принес мне на пляж.

Я раскрыла журнал, увидела и побежала по кромке моря. Как в кино. Я бежала потому, что не могла стоять на месте. Счастье распирало меня во все стороны. И если бы я осталась неподвижной – взорвалась бы, как перегретый атомный реактор.

Я бежала целую остановку: от Дзинтари до Майори. Это был самый счастливый день в моей жизни. Я встретилась с собой. С этих пор началась моя настоящая жизнь, в которой не было ничего лишнего.

Кого мне благодарить?

Во-первых – гены. Во-вторых – Володю Войновича. Он вовремя сказал главные слова: «Твоя сила в подробностях». Встречу с ним я считаю определяющей. Большой взрыв, после которого образовалась Вселенная.

Он заметил однажды:

– Да брось, Вика. Я многим говорил: «Пиши подробнее». Но писателем никто из них не стал. Не во мне дело.

Я считаю по-другому. Благодаря Володе я напечаталась в двадцать шесть лет. Я не потеряла ни одного дня.

Все это случилось на хвосте оттепели. Осенью уже сняли Хрущева (хорошо, что не убили, просто отстранили от должности).

Пришел Брежнев, и начался долгий застой. Талантливые молодые писатели не могли пробиться сквозь плотную резину застоя. Творческая энергия уходила, как дым в трубу. И туда же жизнь. Они спивались, меняли жен, уезжали из страны. Все это прекрасно написано у Довлатова.

Слава пришла к Довлатову после смерти. Лучше поздно, чем никогда. Но еще лучше вовремя.

Мой рассказ был замечен. Критика долго размышляла – как определить жанр? Для смешного рассказа он слишком длинный. Для серьезного рассказа – слишком смешной. Значит, что это?

Философ Евгений Богат нашел определение: ироническая интонация. Так я и въехала в литературный процесс под вывеской «Ироническая интонация».

Возвращаясь в то время, вспоминаю, как Володя Войнович впервые провожал меня домой. Он усадил меня в свой маленький зашмарканный «запорожец» и спросил:

– Рада, что познакомилась с Войновичем?

Сейчас я не помню своего ответа. Все-таки я была плотно замужем и не забывала об этом.

Войнович был, конечно, гениальный писатель, но неухоженный. Чувствовалось, что бедность сопровождала его всю жизнь, и он к ней привык. У него были другие приоритеты. В нем зрели его замыслы, а то, во что он одет или какая у него машина, не имело значения.

Это наследственное. И родители были такие же. В своем романе «Автобиография» Володя рассказывает, как его родители совершили квартирный обмен. Поменяли прекрасную светлую квартиру в солнечном городе на нечто противоположное, переехали в сырость и мрак. Совершенно непрактичные люди. Своего сына Володю, способного юношу, послали учиться в ПТУ. Володя приобрел специальность плотника. Можно было бы понять, будь родители необразованные, темные люди. Но вовсе нет. Отец был журналист, мать – учительница математики. Интеллигенция.

Володя – такой же. Оказавшись в эмиграции, он издавался миллионными тиражами. У него скапливались большие суммы. И где они? Просочились сквозь пальцы как вода.

В Володиной непрактичности есть что-то чистое, детское, трогательное. Особенно в наше время дикого капитализма, когда деньги стали национальной идеей.

Володя окончил ПТУ. Стал работать на стройке. Женился на Вале Болтушкиной. Он – плотник, она – маляр. У них родилось двое детей.

Бедность шла по пятам, как голодная собака. Володя каждое утро брал свои брюки, подносил их к окну и смотрел: не протерлись ли до дыр? Сквозь дыры будут проглядывать голубые кальсоны, а это неудобно.

Володя уже тогда тяготел к прозе и ходил в литературное объединение клуба железнодорожников. Там он познакомился с молодым Окуджавой.

Однажды он шел со своим приятелем по улице Горького, им встретился какой-то человек. Он работал редактором на радио. Редактор подошел и обратился к приятелю, проговорил озабоченно:

– Слушай, мне надо в редакцию какого-нибудь молодого парня, без амбиций, который может писать все что угодно за маленькую зарплату. У тебя, случайно, никого нет?

– Вот. Пожалуйста, – ответил приятель, указывая на Войновича, стоящего рядом. – Молодой, без амбиций, может писать все что угодно и за бесплатно.

Видимо, у редактора было безвыходное положение, и он согласился. Взял Войновича на работу, не понимая, кого берет. Володя тогда и сам не понимал, кто он. Это все равно что взять золотой шлем Александра Македонского и пользоваться им как рукомойником.

В эти дни Гагарин полетел в космос. В отдел позвонили и прокричали: «Срочно нужна песня о космонавте! Оскар Фельцман уже написал музыку, нужны стихи. Срочно!»

Завотделом, опытная редактор, стала обзванивать маститых поэтов: нужны стихи срочно, за два дня максимум.

Маститые поэты обижались: какие два дня… мы что, халтурщики? Надо обдумать, потом создать…

Ситуация становилась критической.

Тогда Володя присел на краешек стула и за полчаса написал: «Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут. Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе четырнадцать минут…» Впоследствии слово «закурим» пришлось заменить на «споемте», потому что началась кампания против курения. «Закурим» – безусловно, лучше. Какие это мудаки начнут петь перед стартом, тем более таким опасным?

Завотделом прочитала, быстро позвонила Фельцману и сказала:

– Мы получили прекрасные стихи, их написал молодой талант, надежда нашей поэзии.

Фельцман мог не согласиться на неизвестного автора, но капризничать было некогда. Гагарин уже летит и уже возвращается. Оскар Борисович согласился.

Песня стала гимном космонавтов. Ее хочется петь непрестанно. Она не надоедает и не стареет.

Слова из песни цитировал с высоких трибун уютный пузатый Хрущев. Звезда Войновича взметнулась и зажглась.

Однажды он вернулся домой сильно выпивши. Его комната была в конце коридора коммунальной квартиры. Он мысленно провел прямую от своих глаз до дверей комнаты, сосредоточился и зашагал по этой прямой. Достиг дверей, вошел в комнату и, не раздеваясь, грохнулся на диван. И тут же заснул. А когда проснулся, увидел на столе идиллическую картинку: тарелочка, на ней почищенная и аккуратно порезанная селедочка, сверху посыпанная зеленым лучком. Рядом телеграмма, прислоненная к стакану.