Читать интересную книгу Ветер Севера. Риверстейн - Марина Суржевская

– Кажется, повезло, – вытирая пот со лба дрожащей рукой, сказала женщина, – теперь Ксенюшка пойдет на поправку. Только вот настойки у меня заканчиваются, а они ей необходимы для поддержания сил.

– Что же делать? – пригорюнилась я.

– У меня дома, в Пустошах, есть запас, только вот я боюсь оставлять больную надолго, вдруг опять лихорадка?

– Я схожу, – решилась я и потянулась за кожухом. – Больше все равно некому.

– Может, обратиться к мистрис, – засомневалась Данина. – Авось, выделят кого, за снадобьями-то.

– Пока они решатся да соберутся, неделя пройдет, – покачала я головой. – Мы не можем так рисковать. Вдруг настойки сегодня понадобятся? Только вот как мимо привратника пройти? Послушницам в деревню ходить запрещено.

Травница окинула меня задумчивым взглядом и хитро улыбнулась.

– Есть одна мысль. Снимай-ка ты, дорогуша, свою приютскую одежу да влезай в мое платье и сапоги.

Я понимающе кивнула.

Через полчаса я беспрепятственно миновала ворота приюта и вышла на дорогу. На мне было черное платье травницы, высокие сапоги, вдовий платок Данины надежно скрыл волосы до самых бровей, а широкий плащ с капюшоном довершал образ. Я сгорбилась, низко опустила голову и зашаркала ногами, подражая походке женщины и крепко обнимая ивовую корзину.

Привратник на выходе только крякнул досадливо, увидев меня, но ничего не сказал, даже отошел подальше, чтобы края моего плаща его не задели.

– Данина, что, правда к нам гниль принесло? – крикнул он мне в спину. Я не ответила и заспешила к деревне. – Вот старая карга, чтоб тебя, – пробубнил привратник, сплевывая на землю.

* * *

От приюта до Вересковой Пустоши около трех верст ходу. По детству мы неоднократно сбегали в деревню – то за паданками у раскидистой яблони с края домов, то в поисках кислой морошки. Повзрослев, детские набеги на деревню мы вынуждены были прекратить, деревенские не жаловали приютских, относились настороженно и могли наябедничать наставницам. А те шалостей не прощали, могли прутом отхлестать и на воду с сухарями посадить. А то и в «темную» на семидневицу отправить, чтоб другим неповадно было. Да и неудобно как-то взрослым девицам по околицам шляться в поисках подгнивших яблок.

Так что бегать в деревню мы перестали.

Но дорогу я, конечно, не забыла. Отойдя от приюта на достаточное расстояние, я выпрямила спину и осмотрелась. Красный суглинок подмерз, и идти по нему было легко. После трех дней в душноватой каморке тело радовалось движению и свежему воздуху. За каменной лестницей с тремя площадками ярусами высились ворота, а за воротами начинался пролесок с чахловатыми осинами и соснами. Раньше, во времена лорда, деревья у Риверстейна выкорчевывали, оставляя широкую обзорную полосу с полверсты шириной. Сейчас же суровый северный лес уверенно подбирался к самой ограде приюта. За молодыми сосенками стояли стеной огромные треугольные ели, их подножья подпирали мшистые валуны, из-под которых змеились вылезшие корни деревьев. Севернее Риверстейна тянулись озера и болота, заросшие диким багульником, морошкой и звездчатой осокой, и летом оттуда ощутимо тянуло запахом гнилостной топи. Еще дальше, за непроходимыми болотами возвышались грядой осколы Северных Гор, по которым пролегала граница с Черными Землями.

Вересковая Пустошь раскинулась южнее, вниз по склону холма, на котором когда-то и воздвигли здание приюта, в долине. Туда я и направлялась.

Дом Данины стоял ближе к окраине, меня это радовало: все-таки идти через деревню я остерегалась. Я шагнула за шаткий заборчик, плешивый пес высунул коричневый нос из конуры, лениво тявкнул и залез обратно. Тоже мне охранник!

Навстречу мне выскочил Данила.

– Матушка! – обрадовался он и споткнулся растерянно. – Ты… ты кто? Почему ты в одежде моей матери? Что с ней случилось?

– Данила, не кричи! И не пугайся, я Ветряна, помнишь меня? Из приюта! Меня прислала твоя мама, за снадобьями. Подожди, вот тут она все тебе написала…

Я торопливо сунула сыну травницы пергамент и, пока он, хмурясь, читал послание, тайком рассматривала его. В отличие от большинства деревенских, он был обучен грамоте.

Я запомнила Данилу вихрастым и тощим пацаном, со сбитыми коленками и испуганными глазенками, а сейчас передо мной стоял высокий серьезный парень, казавшийся слишком взрослым и суровым для своих лет.

– Девочка с седыми волосами, – узнал он меня. – Иди в дом, нечего тут стоять, соседям глаза мозолить.

Я послушно прошла в сени, на ходу снимая платок и приглаживая вылезшие из кос волосы.

В доме было чисто, пахло корешками и сухой травой. А еще едой.

Я сглотнула слюну, стараясь, чтобы Данила не услышал, но он все же уловил звук либо просто догадался. Молча поставил передо мной стакан козьего молока и кусок пирога, начиненного кашей и мелкой озерной снеткой. От густого и сладкого запаха слюна помимо воли до краев наполнила рот, и я снова сглотнула, а потом вцепилась зубами в румяный, чуть подгоревший с края бок пирога, шумно прихлебнула пенку с молока и, устыдившись своих манер, мучительно покраснела.

Данила сделал вид, что не заметил. Деловито перебирал пузырьки с дубовыми пробками и пузатые склянки, рассматривал их на свет и складывал в ивовую корзину.

Доев пирог и с сожалением заглянув в опустевшую кружку, я вспомнила про воспитание и завела светскую беседу. Хотя больше все же от любопытства.

– Данина говорит, ты решил стать знахарем?

– Угу.

– Тебе нравится лечить людей?

– Угу.

– В ученики пойдешь?

– Угу.

– В Пустошах ведь знахаря нет, значит, придется в Загреб отправляться или в Пычиженск, да? Или вообще в Старовер?

– Угу.

– Да уж, болтливым тебя не назовешь, – съехидничала я.

Данила посмотрел из-под лохматых пшеничных бровей и насупился.

– А чего зря языком молоть, время настанет – пойду. Куда – не думал пока.

– Не стратег, – сказала я.

– Чего обзываешься, – неожиданно по-детски обиделся парень.

Мне стало смешно. Я искренне попыталась объяснить Даниле значение слова «стратег». Кажется, парень не понял, но поверил, что обидеть его я не хотела. Но на всякий случай опять нахмурился.

Я тайком улыбнулась. Похоже, сын травницы просто стесняется меня, вот и хмурится, старается казаться взрослым и суровым.

– Слушай, Данила, а ты слышал про пропавших детей?

Парень ощутимо напрягся, но ответил.

– Было такое, – кивнул он.

– И не байки, как считаешь?

– Я почем знаю! – неожиданно зло выкрикнул он. – Что ты ко мне привязалась? Забирай свои лекарства и вали в свой замок! И нечего сюда шастать!

Я вскочила, платок упал с колен, и я суетливо подхватила его, чуть не упав, запутавшись в неудобных юбках.

– Да и что я такого спросила, что ты орешь как скаженный? Подумаешь, фиалка какая, спросить нельзя! Зачем орать сразу? И вообще, ты чего нервный такой?

Данила отвернулся, задышал натужно.

– Извини, – глухо, не поворачиваясь, сказал он, – я не хотел… орать. Просто у нас правда дети пропадают, во всех окрестностях, недолетки совсем. Старшому двенадцать весен, а другие и того меньше…

– Сколько их пропало?

– Девять… уже девять.

Я ужаснулась. Ничего себе! Девять детей пропали бесследно из маленькой деревеньки!

Я обошла согнувшегося как от непосильного груза парня, заглянула ему в глаза.

– Ты знаешь, где они? Что с ними случилось?

– Нет! – снова выкрикнул он. И снова задышал как собака, успокаиваясь. – Нет.

– Данила, – позвала я, – если ты можешь помочь… Сам же говоришь, мальцы, недолетки…

Он отпихнул меня так, что я с трудом на ногах удержалась.

– Говорю же, не знаю! Я ничего не знаю! И ничем не могу помочь! Теперь уходи! Уходи отсюда!

Я неторопливо накрыла платком волосы, завязала концы.

– Знаешь, – задумчиво протянула я, разглядывая спину отвернувшегося от меня Данилы, – твоя мама сказала, что ты не спишь по ночам, даже просил ее сделать для тебя бодрящую настойку. – Спина парня напряглась еще больше. – Возможно, я понимаю, что с тобой происходит. Я тоже стараюсь ночью… не спать. Уже три месяца. Это тяжело… очень. И страшно.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сухо, не поворачиваясь, бросил он.

Я вздохнула, сдаваясь, подхватила корзину.

– Спасибо за пирог, Данила. Я передам твоей матушке, что у тебя все в порядке. Она за тебя волнуется. И если захочешь поговорить, около приюта со стороны ельника есть заброшенная часовня, я иногда прихожу туда… подумать.

Данила фыркнул. Я еще постояла, но, так и не дождавшись ответа, вышла за порог. На этот раз пес даже носа из конуры не высунул.

Потоптавшись за калиткой, я задумчиво побрела вдоль частокола. То, что сын травницы знает больше, чем говорит, очевидно. Но не пытать же его, в самом деле! Да и размеры у меня не те, чтобы силой вытянуть из рослого парня то, что он не хочет говорить. Но чего он боится, почему молчит? Ведь явно переживает, нервничает и говорит о пропавших детях с откровенной жалостью, но рассказать больше – не желает. Не доверяет мне? Может, и так, с чего ему доверять, мы и виделись-то пару раз – и то по детству.