Мнением москвичей, конечно, не интересовались, переименовывали московские улицы в райкомах, райсоветах, при закрытых дверях. С тех пор это стало нормой работы городской власти.
Если прежние московские названия были оригинальными, каждое на особинку, то революционные оказались типовыми, потому что переименовывали улицы люди одного, довольно узкого, круга, одних политических убеждений и пристрастий.
Поскольку декрет поручал замену названий улиц местным, районным властям, то они производили ее, не согласовывая с соседями, поэтому в Москве в каждом районе появились улицы с одними и теми же названиями. Так в Москве появилось по несколько Коммунистических, Советских, имени Карла Маркса, Октябрьских, Борьбы, Коммуны, Партийных, Товарищеских, Рабочих, Интернационала, Восстания, Баррикадных, Декабрьской Революции (имелось в виду восстание декабря 1905 года); к названию Пресня прибавили эпитет «Красная»; улицы называли именами известных в партийных кругах деятелей русского и международного рабочего и революционного движения, но почти неизвестных большинству москвичей, например, трем улицам дали имя Эжена Потье, автора стихов партийного гимна «Интернационал»…
Можно понять райкомовцев, переименовывавших старые московские улицы и переулки: они вступали сами и вели народ в новый мир с великими надеждами и великим энтузиазмом, им искренне и во благо народа хотелось утвердить символы нового мира. Но объективно получалось, что они нарушали многовековую народную традицию тем, что присвоили себе право, принадлежавшее народу.
Москвичи обсуждали между собой переименования. В этом отношении любопытна запись от 4 мая 1918 года в дневнике мелкого московского служащего, «московского обывателя», как он называет себя, Н.П. Окунева: «Появились первые распоряжения о перемене названий московских улиц. Пресня Большая будет именоваться «Красной Пресней», «Горбатый мост – «мостом 1905 года». Немецкая улица – «улицей Баумана» и т.д. Надолго ли эти названия? И почему Немецкую улицу не назвали «Пушкинской» – ведь дом, где родился Пушкин, и сейчас стоит там. Причем здесь Бауман, рядовой революционер, убитый в 1905 году, разве только поэтому этой улице дали его имя, что он погиб на ней? Но вот у стен Кремля сколько погибли революционеров (к этому времени на Красной Площади у Кремлевской стены уже появились братские и индивидуальные могилы революционеров. – В.М.) даже более знаменитых, чем Бауман, – но нельзя же Красной площади дать название, перечисляющее десятки имен».
Очень по-московски звучит вопрос Окунева, «надолго ли эти названия?», основанный на воспоминании о том, как прежде Москва игнорировала назначаемые сверху названия улиц.
Характерны обоснования переименований, которые печатались в прессе. Они были прямы и наивны, как энтузиазм и мышление их авторов. Причем авторы переименований не замечали, как двусмысленно звучали сочетания старого и нового названий улицы поставленных рядом: «Пустую улицу переименовать в Марксистскую улицу в честь марксистского учения и его последователей». Особенно много подвохов преподносила идеологизация названий тупиков: Новоспасский тупик был переименован в Крестьянский тупик «в честь советского крестьянства». Конечно, тогда не предполагали, с какой горькой пророческой иронией это название будет звучать несколько десятилетий спустя.
До сих пор старожилы помнят, как в Рогожско-Симоновском районе две улицы были переименованы в Большую и Малую Коммунистические, переулок – в Коммунистический переулок; кроме того, в комплект переименований входил еще и Коммунистический тупик. Надо обладать полной глухотой к слову, чтобы наряду с Магистральной улицей, «названной при прокладке с учетом ее назначения как главной местной магистрали», окрестить примыкающие к ней непроезжие тупики 1-ми 2-м Магистральными тупиками.
Одни и те же революционные переименования улиц распространились по всей России. Описывая типичный уездный город 1919 года в Среднем Поволжье, писатель Артем Веселый в романе «Россия, кровью умытая» отобразил характерное явление: «Спешно переименовывались улицы: Бондарная – Коммунистическая, Торговая – Красноармейская, Обжорный ряд – Советский, Вшивую площадь и ту припочли – сроду на ней галахи в орлянку резались, вшей на площади били – площадь Парижской коммуны… Заведующий отделом управления, вчерашний телеграфист Пеньтюшкин, большой был искусник на такие штуки… Даже самые глухие и жителями забытые переулки – Запланный и Песочный – были переименованы в Дарьяльский и Демократический».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Великолепный летописец советского быта В.В. Маяковский обратил внимание на однообразные переименования улиц. В стихотворении «Ужасающая фамильярность» он писал:
Куда бы ты ни направил разбег и как ни ёрзай, и где ногой ни ступи, есть Марксов проспект, и улица Розы, и Луначарского — переулок или тупик. Где я? В Ялте или в Туле? Я в Москве или в Казани? Разберешься? – Чорта в стуле! Не езда, а – наказанье.
Шквал первых советских переименований был по сути своей стихийным и романтичным, а потому и не всегда идеологически выдержанным. Следы этой невыдержанности остались в некоторых культурных проектах, осуществленных в то время: например, на «Обелиске выдающимся мыслителям и деятелям борьбы за освобождение трудящихся» в Александровском саду, переделанном в 1918 году из обелиска в память 300-летия дома Романовых, на котором наряду с Марксом, Энгельсом, Либкнехтом оказались высечены имена весьма сомнительные с точки зрения большевистской идеологии: Прудон, Михайловский, Плеханов… Так же получилось и с улицами, через несколько лет эти названия с мотивировкой «название неправильное» были заменены.
Укрощение стихии
С точки зрения советской власти, дореволюционная система создания московской топонимики имела тот недостаток, что над ней были не властны органы управления, и поэтому она была для Советов органически неприемлема.
В 1919 году стихийные переименования были поставлены под государственно-партийный контроль. Правда, в пожаре гражданской войны не всегда удавалось осуществить этот контроль, но общая тенденция отношения советской власти к топонимике наметилась уже тогда и впоследствии неуклонно проводилась в жизнь.
В 1921 году Моссовет принял постановление «О порядке переименования улиц, проездов и площадей города Москвы», в котором право переименования предоставлялось только президиуму Моссовета, для чего при нем была образована специальная комиссия. В комиссию, кроме работников Моссовета, вошли историки-краеведы П.В. Сытин, М.А. Александровский, П.Н. Миллер, чем ей был придан некоторый научный авторитет. Для «научности» в программе работ комиссии содержалось указание, что переименование требуется производить в соответствии с «археологическими данными». Однако гораздо важнее был другой пункт программы, в котором говорилось, что комиссия должна искоренять в названиях все, связанное со старым, царским строем, и увековечивать имена деятелей революции. Нежелательными считались названия, связанные с именами царей и их приспешников, церковные названия, названия по владельцам и прочие, «отражающие дореволюционный отсталый быт». Одним словом, если выполнить поставленную Моссоветом задачу, следовало заменить все московские названия, потому что все они так или иначе отражали дореволюционный быт.
При переименовании, конечно, не историки имели решающий голос.
В Москве не было улиц, названных в честь «царей и их приспешников», поскольку просто не было такого обычая. Действительно, есть Александровские улицы, но одна из них названа по Александровскому институту благородных девиц, другая – по Александровской слободе; есть Николаевская улица, названная по проходящей вдоль нее ветке Николаевской железной дороги; есть Павловские улица и переулки, названные по Павловской больнице, построенной Павлом I по обету «за избавление его от тяжкой болезни». Императорская площадь в Кремле названа по дворцу… Поэтому поставленный первым пункт деятельности моссоветовской комиссии, на котором и зиждился пафос переименования, оказался фикцией, а дальше следовали вкусовщина и произвол.