издала… Если бы не видели сами только что, как она к нам шагает – точно подумать можно, что Зюзя в кустах трупак отыскал и не удержался, оскоромился.
Но вот что интересно… У меня на этот полутруп стоит по-прежнему, даже сильнее, хотя куда уж сильнее, казалось бы. И не только у меня. Слышу, рядом еще одно пыхтение наметилось – повернулся, а это Лёнчик утерпеть не смог: вжикнул молнией, елдину выкатил и давай ее наяривать, а сам на девку во все глаза пялится… И мне, заметьте, странным это ничуть не кажется. У меня, если по чесноку, рука тянется тем же самым заняться.
Ну дела… Ладно Зюзя, спермотоксикозом истомленный, но мы-то с Лёнчиком с чего так завелись?!
При этом часть моей башки вполне трезвой оставалась… Или не совсем трезвой, но всё ж соображала, про сто тридцать первую помнила и понукала меня: «Вали, вали отсюда! Присядешь ведь конкретно!» А другая часть башки берега потеряла и вопила гораздо громче и отчего-то голосом Лёнчика: «Не ссы, Гвоздь, она ж гашёная, не вспомнит ни хера потом!»
Но я и реального-то Лёнчика посылаю, если пургу несет, и этого, что в голове вякал, тоже послал. И пошагал оттуда. Заканчивайте, дескать, без меня. Потому как и начался трах тоже без меня, и это очень в тему: может, она, пока мы с Лёнчиком не подошли, полное согласие Зюзе изъявила, на всё и во всех позах. А может, и нет, но я в любом разе при нынешнем раскладе лишь свидетелем пойду, и моя условка при мне останется.
Правильно всё решил, только сделать не получилось… Словно бы резиновый жгут невидимый между девушкой и мною кто-то привязал – и, едва я в сторону двинул, жгут тот натянулся и обратно подтащил. Сам не понял, как получилось, что никуда не ушел, что оказался гораздо ближе к парочке.
А Зюзя тем временем скорострелом оказался. Кончил. Застонал, задергался… Но блаженно расслабиться у него не сложилось. Лёнчик задохлика нашего тут же с девицы согнал, сам на нее пристроился. Зюзя кое-как на ноги поднялся, штаны подтянул-застегнул, а сам аж шатается. Выжат как лимон. Понятно теперь, отчего у него с тёлками не ладится – если даже поведется на него какая по пьяни, то надолго потом любовь не затягивается. Пары минут своим стручком не потыкал – и всё, готов, совсем никакой…
Меня проблемы Зюзи не парили, я одну интересную штуку заметил… Руки девушки в стороны раскинуты, и одна возле самых кроссовок моих оказалась. Блузка у нее с рукавами до локтя, и вижу теперь, что ниже рука согнута там, где гнуться ей не полагается, и кожу на этом новом сгибе что-то изнутри натянуло… Закрытый перелом, ясней ясного. Она-то сейчас вмазанная и ничего не чувствует, и не вспомнит потом, где грабку поломала. А на нас при таких делах средний вред здоровью повесить как два пальца об асфальт, и к сто тридцать первой нехилый уже букет отягчающих наберется…
Короче, попробовал я снова уйти. Пятясь, по шажочку, но всё-таки отходить начал. Жгут невидимый никуда не делся, обратно меня тянет, и кто бы кого одолел, даже не знаю.
Но тут, не раньше и не позже, грибочки подействовали. И меня конкретно с них вштырило… Торкнуло не по-детски. Видится мне, будто девка взорвалась. Ну вот натурально взорвалась, только без звука, а так-то кровь, требуха и всё дерьмо, что в требухе, во все стороны полетели. Словно схавала красотка наша на ужин бомбу с таймером – и вот теперь та в кишках сработала, всё брюхо разворотила.
Лёнчика тот как бы взрыв в сторону отшвырнул, но недалеко. Лежит на спине рядом, штаны приспущены, елдак к небу торчит, как ракета на пусковой. И глючится мне, что от вскрытого брюха к Лёнчикову херу какая-то поебень тянется. Черная такая, на вид слизистая, не жидкая и не твердая, а… ну как густая сопля примерно. Только громадная, будто кит высморкался. И даже не просто тянется, а втягивается, вползает в Лёнчика. Словно он клизма огромная – и своим хером, как носиком клизмы, поебень эту засасывает.
Долго я на глюк не пялился. Потому как у грибков еще одно действие проявилось: резиновый жгут, что к девке меня тянул, пропал как не было. Может, и стояк в штанах пропал, не знаю, я не следил – развернулся и рванул с высокого старта.
По-хорошему надо было мне с приключаловом завязывать – домой и отоспаться.
Но я вместо того, сам не знаю как, на Карла Маркса очутился, совсем в другой стороне. Улица Карла Маркса – это наш как бы бродвейчик, типа Крещатика или Невского.
Жизнь там била ключом. Особенно после тихого парка. Окна светятся, музон играет, девки хохочут. На улицу возле кафешек и ресторанчиков по летнему времени столики выставлены и не пустуют. На тротуарах людей хватает, веселых и поддатых. Вечер пятницы, хуле.
А вот мне там быть не стоило. С моей условкой в кабаки дорога закрыта. И вообще в общественных местах появляться под синькой или веществами нельзя. Таким, как я, условно осужденным, лучше в укромных местах расслабон ловить. В скверах заброшенных, например.
И как бы я всё это понимаю – но все равно по Карла Маркса тащусь, сам не зная куда. Глюки больше не торкают, но измена и без них конкретная. Кажется мне, что не на главной я улице родного городка, до камушка мне знакомой, – а хрен знает где, на чужой какой-то планете. Дома словно первый раз вижу, а на вывесках буквы вроде наши, а прочесть не могу, или могу, но не въезжаю, что прочел. Или тут же забываю. Люди вокруг непонятные и опасные. Говорят все, говорят, говорят – и громко так, будто молотками по ушам лупят, – а ни слова не понять. Чем дальше, тем яснее, что все, кто вокруг, – и не люди вовсе, а чужаки какие-то. И если кого из них за рожу ухватить, то кожа стянется, сползет, как маска, и покажется из-под нее рыло чешуйчатое. Или та черная поебень, что Лёнчик своим хером втянул, как клизмой. Тревожно и страшно мне стало, что уж скрывать. Зассал не по-детски.
Да, вот еще что было… Знакомых постоянно встречал. Вернее, мерещилось, что встречал, а так-то на самом деле это чужаки чешуйчатые знакомцами прикидывались. Соньку, с которой разбежались, раз пять встретил или шесть. Один раз даже вломить собрался чуваку,