Читать интересную книгу Отчий край - Во Куанг

Но вот однажды прошел и месяц и два, а Тунг Шон все не возвращался. Дядя Туан очень волновался, но где его искать — не знал.

Без старика ему было очень одиноко. Покрытые лесом горы стали, казалось, еще более чужими и совсем неприветливыми. Наступила осень, и по утрам дворик был весь усыпан желтыми листьями. Ночи напролет уныло кричали гиббоны.

В одну из таких одиноких, бессонных ночей дяде Туану показалось, что он слышит какие-то странные звуки: не то шорохи, не то шелест. Он выглянул наружу. Лунный серп висел совсем низко, и в свете его дядя Туан вдруг увидел свою жену. Одетая в новое платье, она плавно приближалась к нему. Удивленный, он спросил ее, как ей удалось разыскать его. «Шла все прямо и прямо, как птица летит, ведь это совсем близко, — ответила она. — Ну вот я и пришла к тебе», — добавила она и заплакала.

Тут дядя Туан проснулся. Что за странный сон! Нет, не к добру это: наверное, сон этот должен значить, что жена его умерла.

Снаружи ветер рвал с треском ветку. На крышу с шумом обрушивались струи ливня. Наступал сезон дождей.

За каких-то два месяца все вокруг неузнаваемо переменилось. Лес и горы стояли словно потрепанные приступами жестокой горячки. Все кругом было погребено под густым слоем опавших листьев, и дяде Туану казалось, будто он попал в совершенно чужой, неведомый мир.

Чем дальше, тем тоскливей становилось ему среди окружающего мрачного безмолвия.

Дожди еще не прекратились, а дядя Туан начал собираться на рынок. Помимо чайного листа он взял с собой на этот раз еще и целебные травы и горшочек ароматного, особого сорта бетеля[7] — как гостинцы для знакомых. Дядя Туан продавал только хорошие сорта чая, и его товар всегда был нарасхват. К тому же старик научил его лечить головную боль и насморк, и теперь на ближних рынках у него было немало знакомых.

— Туан, — зазывали его торговки, — купишь своей хозяюшке бутылочку рыбного соуса местного приготовления? Нигде такого вкусного не найдешь!

— Нет у меня жены, — грустно качал головой дядя Туан, — умерла!

— А ты снова женись, нечего одному горе мыкать. Хочешь, мы тебе жену найдем? Да спускайся с гор. Смотри, как здесь хорошо жить!

— Спускайся, спускайся вниз, — оживленно поддерживали другие торговки. — Небось надоело-то по горам лазать. Решайся, спускайся с гор, в море станешь ходить, заживете в достатке. А то соляным промыслом можешь заняться или бочаром заделаться. Мало ли дела-то! А хочешь, врачевать станешь!

Дядя Туан их не слушал. Он смотрел на выходящие в море рыбацкие джонки и думал только одно: «Вот бы уехать куда-нибудь далеко-далеко!» Ему хотелось попасть на один из затерянных в открытом море островов, где никто не станет дознаваться, откуда он.

Как-то он завел разговор со знакомыми торговками о том, что хочет на дальние острова, прибыльно продать там чайный лист.

Оказалось, что женщина, продававшая в рядах бетель, собиралась на один из этих островов — Тям — проведать родню и предложила поехать вместе с ней, а заодно пообещала сосватать ему свою племянницу, по ее словам, красавицу и в работе прилежную.

И дядя Туан согласился.

Рыбаки, шедшие в море на промысел, взялись подвезти их. Едва джонку со всех сторон обступила безбрежная синь моря и неба, как дядя Туан почувствовал необычайное облегчение. С того самого дня, как он ушел из родного села, ни разу не был он так спокоен и уверен, как сейчас.

Торговка бетелем сдержала свое обещание — познакомила его с племянницей, которая, правда, оказалась совсем не красавицей. Дядя Туан вернулся к себе в горы, пожил там еще некоторое время, а когда скопил достаточно денег на свадьбу, переехал на остров. Старика он больше никогда не видел — тот не вернулся в свою хибарку в горах, и справиться о нем было негде.

Так дядя Туан оказался на острове Тям. Трудился он прилежно, и это всех к нему расположило.

Потом родился Островитянин. Рос он на просторе, под высоким небом, среди безбрежного моря и накатывающихся с ревом на остров океанских волн. Когда ему было три года, во время тайфуна погибла его мать. Тогда уже он умел ловить на белом песке спасавшихся бегством крабов, в пять лет научился играть с волнами, в восемь начал выходить в море. Солнце и море сделали кожу его почти черной, а мускулы крепкими, только вот ростом он не вышел, и хотя ему было уже двенадцать лет, он был не выше девятилетнего.

Морской простор сделал его глаза особенно зоркими: он умел раньше всех разглядеть летевшую среди облаков стаю ласточек.

Но вот наконец и над островом Тям взвилось красное знамя. И дядя Туан вдруг почувствовал, что расстояние, отделявшее их остров от большой земли, как будто сократилось. Река Тхубон, тутовые рощи Хоафыока неожиданно показались такими близкими, что казалось — до них рукой подать.

Мощный ураган разогнал черные тучи над родным краем. А когда спокойна земля, тогда и птицы возвращаются к своим гнездовьям. Вот и дядя Туан тоже решил вернуться в родные места. Сели они с Островитянином в джонку, и, рассекая волны, повезла она их к пристани Большие Ворота, что лежала уже на материке. А там дядя Туан сразу же нанял лодку, которая и довезла их до самого Хоафыока.

Вот что я узнал о дяде Туане и о своем новом знакомом.

Дядя Туан и Островитянин поселились у Бон Линя.

Наш дом и дом Бон Линя стояли рядом и отделялись друг от друга только огородом. Из нашего дома было даже видно, как во дворе у соседей роются в земле куры.

Всякий раз, выходя из дома или возвращаясь откуда-нибудь, я натыкался на Островитянина. Я понимал, что ему очень хочется подружиться со мной, но мне, по правде говоря, водиться с ним вовсе не хотелось. Уж больно забавный у него был вид. Одного только его берета из разноцветных лоскутков и штанов на лямках достаточно было, чтобы кататься от смеха. А еще этот его выговор да наголо обритая голова! Ну, сами подумайте, согласился бы кто-нибудь с таким подружиться?

На все, что бы я ни делал — ну самые что ни на есть обычные вещи, — Островитянин смотрел как на диковинку, точно никто, кроме меня, в целом свете это делать не умел. Прямо скажем, не на каждого так смотрят, и я, когда он оказывался рядом, конечно, из кожи вон лез. Вот, к примеру, на буйвола можно садиться по-разному. Можно подойти к нему сбоку, взяться руками за его спину, подтянуться слегка и вскарабкаться наверх. А можно и по-другому: подойти спереди, подпрыгнув, очутиться на его голове, прямо между острыми рогами, и в следующее же мгновение перебраться к нему на спину. Именно так я и делал, когда видел, что на меня смотрит Островитянин.

— У меня так не получится! — завистливо вздыхал он.

— Почему же у меня тогда получается? — спрашивал я.

Он начинал что-то бормотать о том, что здесь у нас все богатые, всего много и у всех все есть. И все совсем по-другому, не то что у них там, где, кроме джонок и сетей, ничего не было, и все джонки вдобавок одна на другую похожи. Уж на что беден был старик Кием Шань — он жил тем, что делал тесто на продажу, — так Островитянин и его считал зажиточным. Потому, видите ли, что у старика была ступа для муки, котел для теста да занавеска из бамбуковой дранки. Бон Линя он вообще считал почти богачом, потому что у того было около двадцати больших корзин, штук шесть плоских корзин для просушки зерна, много разных других плетенок, да еще бревна, бамбуковая дранка. Даже у тетушки Киен, по его мнению, было много красивых вещей. А уж беднее ее никого у нас не было, все ее имущество состояло из яркой картинки — на ней двое мужчин, один бородатый, другой пучеглазый, тянули друг к другу рюмки с вином — да валявшихся вокруг дома разбитых кувшинов, горшков, банок, треснувших бутылок. Все, что где-нибудь выбрасывали, Киен подбирала и тащила к себе. Но Островитянин даже на эти черепки смотрел завистливыми глазами.

Как-то раз он прибежал ко мне и, не успев перевести дух, с восторгом стал перечислять, что он видел только что в доме у Ту Чая.

— А чем он покрывает голову, видел? — подзадорил я.

И он тут же помчался обратно — посмотреть эту покрышку. Но ему навстречу выскочили собаки, которым очень не понравился его берет, и с лаем бросились на него.

Однажды, поддавшись дурному примеру, я решил поддразнить его:

— Эй. Островитянин, наши ребята говорят, что у тебя хвост есть, как у дикаря!

— Ну, если бы так, я бы рад был! Вот бы такой хвост длинный иметь, как у лошади! Машешь им из стороны в сторону — прохладно! — беспечно ответил он и, довольный своим остроумием, захихикал.

— А еще они говорят, что ты дикарь и, как все дикари, можешь пить воду носом!

— Носом пить? Вот бы научиться, а? Тогда в цирк можно поступить, здорово! Только, наверно, долго надо тренироваться!

Мне вдруг подумалось, что Островитянин в чем-то прав: иметь хвост и пить носом — ну что тут в самом деле такого дикарского? Наоборот, многие только позавидовали бы такой возможности.