Читать интересную книгу Отчий край - Во Куанг

Дядя Туан шел проведать Бай Хоа.

— Ай да Туан! Вот так Туан! — едва завидев нас, закричал Бай Хоа.

Это должно было означать: «Вот радость какая! Какая радость!»

Тут же, поднатужившись, он поднял и вынес во двор бамбуковый лежак — здесь было не так душно.

— Молодец Туан, что вернулся, — улыбнувшись, сказал он. — Теперь силу набирай. Тряхнем с тобой стариной, будем в борьбе состязаться!

Он зашел в комнату, положил на поднос связку нанизанных на веревку табачных листьев, взял из кухни глиняный горшок и бросил в него несколько раскаленных углей:

— Туан, кури, прошу!

Островитянин с любопытством оглядывался вокруг.

В доме Бай Хоа было три алтаря предков. На центральном стояла картина, изображающая Будду, восседавшего на лотосе и устремившего глаза на живот. Перед Буддой лежал колокольчик и колотушка с широким и длинным отверстием, напоминавшим лягушачий рот. Рядом были подвешены драконы и единороги, сделанные руками самого Бай Хоа: он где-то раздобыл множество скрюченных, искривленных, покрытых отростками корней бамбука, привязал к ним волосы и паклю, и они превратились в диковинных чудищ.

На столике справа стояли картинки, изображавшие ужасы царства мертвых. На первой картинке в печи пылал огонь, и на нем стоял чан с кипящим маслом, в котором два белоглазых клыкастых черта костылями топили грешника. Бай Хоа рассказывал мне, что это тот грешник, кто при жизни на земле часто врал. Значит, достаточно раз соврать, чтобы тебя сварили? А я ведь тоже однажды обманул свою сестру, сказав, что поведу буйволицу Бинь в такое место, где много травы, а на самом деле убежал с пастушатами играть в «дергача»! Если верить Бай Хоа, то подземный владыка наградит меня купанием в котле с кипящим маслом. Ну, а Ты Банга из нашего села, который так ловко врал, что хоть сказки за ним записывай, — того-то сколько раз надо так окунуть?

На второй картинке волосатый черт держал за горло извивавшегося в судорогах человека. Другой черт, не менее волосатый, надвое распиливал грешника. Бай Хоа говорил, что распиливают тех, кто при жизни залезал в чужой сад и таскал тайком фрукты.

В саду Бай Хоа росла гуайява, плоды ее были хотя и мелкими, но очень ароматными, с белой мякотью, и не успевали вы доесть один плод, как вам тут же хотелось еще. Вот я и был тем самым грешником, который залезал в сад к Бай Хоа и рвал себе и мальчишкам его гуайявы. Итак, уже сваренного в кипящем масле, меня должны были еще и распилить надвое.

На третьей картинке голый грешник сидел на раскаленном железном листе. Бай Хоа говорил, что это наказание за убийство животных, рыб и птиц по запретным дням. Значит, мою маму, вместе с сестрой, поджарят на таком листе, они ведь готовили рыбу всегда, когда она ловилась, не разбирая никаких дней.

На четвертой картинке черти вонзали иглы в язык человека, которого они предварительно связали. Язык у человека был длинным-предлинным — так тянули за него черти. Бай Хоа объяснил, что этот грешник при жизни посылал хулу на Будду и на небесного владыку. Если так, то нашим деревенским обязательно всем вытянут языки: они ведь тоже не сносили беду молча, особенно если надолго задерживалась жара или, наоборот, беспрестанно шли ливни.

Были и другие наказания: выкалывание глаз, отдача на растерзание тигру или слону. Их было так много, что всех не перечесть.

Островитянин, увидев эти картинки, задумался. Еще у себя на острове он, не разбирая дни, бегал ловить рыбу и потом с удовольствием ее уплетал, частенько обманывал отца и удирал играть, а что касается хулы, которую он возводил на Будду, то ее количество невозможно было и подсчитать.

Когда-то, при взгляде на эти картинки, меня охватывал ужас, но со временем моя робость прошла: при таком обилии грехов я начисто лишился совести и уже ничего больше не боялся. Иногда я приносил Бай Хоа семена стручковой фасоли, или люффы, и Бай Хоа тогда говорил, что небесный владыка и Будда непременно пересмотрят свое отношение к такому доброму мальчику и часть грехов будет мне отпущена, а он, Бай Хоа, позволяет мне залезть на гуайяву и набрать хоть целый мешок плодов.

Бай Хоа повел нас с Островитянином на кухню и попросил помочь приготовить чай.

— Не нужно, не утруждайте себя, — остановил его дядя Туан, — мы пить не будем.

— Один я остался, как перст, — вздохнул Бай Хоа. — Жена тяжело болела, потом умерла, сын уехал на заработки и тоже сгинул. Может, его и в живых-то уже нет…

И он зашмыгал носом, а потом, чуть помолчав, попросил:

— Расскажи, Туан, как там на островах? Говорят, лакомство есть — «ласточкино гнездо» называется, не привез ли случайно?

— На островах о доме так скучаешь, что всю ночь без сна ворочаешься. А насчет еды — ничего особенного!

— Вот, значит, как! Я тоже немало ездил, многое повидал. Да и то сказать — когда голод гонит, долго на месте не засидишься. После того как ты ушел, мы тут голодали ужасно! Столько народу поумирало. Твои-то тоже от голода умерли. А я поначалу рыбачил, потом и это не помогло, пришлось в чужие края податься. Чего только не перепробовал. То за одно, то за другое хватался! И мазь продавал, и собак стерег, и прачкой был, и ворожбой занимался. Хозяин, у которого я угол снимал, мучался болями в животе. Я велел подать тушь, красную и желтую бумагу, нарисовал кое-какие дьявольские рожи. Это людей рисовать трудно, а чертей совсем просто! Потом я велел хозяину упасть ниц на землю, а сам прокричал: «Ай-фа, ай-фа, умбалá, умбала!» — и затянул какую-то присказку пополам с молитвой. И вот удача: хозяину полегчало. Меня к другим больным стали приглашать. Пришлось всерьез этим делом заняться. Музыку специальную разучил, несколько молитв о предотвращении бедствий, научился делать амулеты. Потом бороду отпустил: при ворожбе длинная борода — первое дело. Я говорил, что она, мол, помогает мне с нечистой силой справляться. Голод чему только не научит!

Борода у Бай Хоа была длинная, до пояса. Росла она тремя кустиками — два по углам рта и третий на подбородке — и очень напоминала бороды важных сановников, которых представляли в театре. Я замечал, с какой гордостью он всегда ее поглаживает.

— Ногти я тоже отрастил длинные… — продолжал Бай Хоа.

— Ну, — перебил его дядя Туан, — теперь про всякую ворожбу забыть надо! А то наши дети о нас плохо станут думать. Да и картинки эти, — дядя Туан ткнул пальцем в сторону картинок на алтарях, — давно пора сжечь.

— И то верно! Ведь сейчас молодежь ни во что это уже не верит, говорит, хватит людей запугивать!

Мы заварили в котелке чай. Бай Хоа налил в две чашки холодной воды, бамбуковыми щипцами взял котелок с заваркой и подлил в чашки с холодной водой. Дядя Туан выпил свою чашку залпом, похвалил аромат. Оба снова замолчали.

В селе кругом стояла тишина, прерываемая лишь редким тявканьем собак. С реки несся крик перевозчика: «Ко-о-му лодку-у-у!»

Дядя Туан сказал, словно пробуждаясь от долгого сна:

— Да, новое быстро пришло! Теперь надо нам поскорее от наших плохих привычек избавляться. Ты, Бай Хоа, кончай со своей ворожбой. Вот уж не думал когда-то, что ты вообще до этого дойдешь!

— Ну, вреда от моих занятий никому не было. А сейчас я и вообще все забыл. Подумываю, какую бы мне работу приискать, чтобы народной власти полезным быть.

Они снова заговорили о том, что произошло в селе за эти годы: и про голод, и про шелкомотальную фабрику, что тэи построили в Зиаотхюи, и про пожары, случившиеся здесь, падеж скота и многое другое.

Только наговорившись вдоволь, они замолчали. Со стороны реки на сад налетел ветер, словно под дождем зашелестели под ним листья бананов. По реке шла лодка. Крик лодочника протяжно разносился вокруг, и мне казалось, что он летит откуда-то из давно минувшего времени. На противоположном берегу в селе загорелся огонь.

Мы с Островитянином решили навестить тетушку Киен. Она, как всегда, сидела и сучила пряжу, монотонно жужжало веретено.

Комитет помощи обещал поставить тетушке Киен новый дом. Мне же очень нравился ее старый, тот, который у нее был сейчас. Нравился тем, что он такой низенький и в нем всегда темно. Чтобы войти в него, нужно было, согнувшись, пробраться под низко нависшей над входом соломенной крышей. На бамбуковом плетне тетушка Киен обычно развешивала веники и метелки из листьев арековой пальмы, из соломы, из бамбука. В плетень же она втыкала и всевозможные ножи: и косарь, и нож для очистки кокосовых орехов; там же висели и ржавые консервные банки. У тетушки Киен было очень много всякой битой посуды: и надколотые, треснувшие банки, и бутылки, и горшки, все они длинной шеренгой выстроились вдоль плетня. Дом ее от этого напоминал пещеру, до отказа забитую старым хламом, всюду валялись поблескивающие глазурью осколки фарфора и фаянса.

Островитянин принялся нахваливать этикетки от чая, печенья и бутылок с изображениями полосатых тигров или пятнистых леопардов, бородатых военачальников, танцующих с булавами или копьями в руках. Этими этикетками был заклеен весь подпирающий крышу столб.