Будущее, а конкретно – компаньоны, включая отверженного Игоря, – внимательно слушало своего вожака.
– Низок духовный уровень вашей жизни, потому что низки цели, которые вы себе ставите. К чему устремлена ваша жизнь, я спрашиваю?
Федор I толкнул Витюнчика и тот, не задумываясь, брякнул:
– Нам бы лишь напиться и подраться.
– Мы больше не будем, Херувим, – прогудел Медынский, не отрывая глаз от выпуклой груди агитатора, на которой блестели и звякали в такт шагам три медали «За спасение утопающих».
До Игоря мало что долетало, ибо по негласной иерархии он плелся в хвосте.
– И что ты предлагаешь? – угрюмо буркнул Соловейчик, которому этот спектакль был противен с начала до конца.
– Думать! – торжественно провозгласил Херувим. Каждую минуту и каждую секунду. Думать, думать и думать.
Они шли теперь по площади, поворачивая к зданию горкома партии.
– То, о чем мы с вами говорили вчера, и есть выход из гадкого серого мира, которым вы себя окружили.
– Про театр? – спросил Витюнчик, еле отделываясь от представления, что вместо Херувима впереди бегут два сверкающих никелем мотоцикла.
– Да. Творчество есть лучшее лекарство от невежества!
Они прибыли к высокому мраморному дому с громадными зашторенными окнами. У роскошных дверей стояли, выпучив глаза, два милиционера в парадной форме. Компаньоны заробели и дальше следовать отказались.
– Хорошо, я быстро, – пообещал агитатор и, расправляя плечи, двинулся к входу. Не разобрав наград, стражи отдали честь и он оказался в ярко освещенном разительно холодном фойе Дома власти.
Зеркала, полированные стойки гардероба, дорожки из шинельного сукна… В стене против входа ниша, задрапированная красным полотном. В ней на гранитном постаменте три непомерно большие чугунные головы.
Он подошел к приемному столу, за которым сидела навытяжку женщина в черном костюме.
– Здравствуйте. Мне бы хотелось по важному делу переговорить с партийным человеком, занимающимся культурой.
– Партийный человек… культурой? – Она удивилась, перевела взгляд на медали и удивилась еще больше. – Вы хотели сказать… идеологией?
– Пусть будет идеологией, но это дело жизни и смерти!
Вздрогнув от последних слов, она взывала по селектору второй кабинет:
– Вера Павловна, к вам…
– Константин Евгеньевич Новгородцев.
– … Константин Евгеньевич Новгородцев по вопросам идеологии, жизни и смерти.
– Просите, – ответил второй кабинет.
…Через полчаса счастливый Херувим, провожаемый бессердечными взглядами каменных идолов, вышел на улицу. Белое от ярости солнце ослепило его. Опять стражи, от которых сильно несло разогретой кирзой и одеколоном «Красная Москва», отдали честь.
Под жидким кустом акации его дожидался только один из подопечных – Игорь.
– Все отлично! – воскликнул Херувим. – Дали разрешение. Правда, какое-то странное…
Из нестандартного конверта он вынул голубоватую бумагу.
«Коммунистическая партия Советского Союза. Мишуринский городской комитет.
Решением бюро от 10 июля 198. года открыть экспериментальный молодежный театр в помещении бывшего пункта проката по улице Красных жертв под руководством председателя комиссии по коммунистическому воспитанию молодежи С. Ф. Абрамкина. Техническое исполнение возложить на заместителя председателя горисполкома В. А. Орешникова. Представленную на рассмотрение агитпьесу «Шагай вперед, комсомольское племя!» считать разрешенной к исполнению. Подписи. Печать.»
– Только пьесы я никакой не показывал… А в общем отделе сказали, что так надо. Мол, на пьесу и племя не обращай внимания, – бодро закончил Херувим.
Игорь восторженно улыбался. Он, конечно, не верил ни в какой театр, но быть рядом с таким человеком!
– А я боялся, что ты оттуда не выйдешь, – сказал он.
– Ой, там такая мудрая женщина сидит, второй секретарь, Вера Павловна. Выслушала, тут же позвонила, с кем-то посоветовалась…
– Вера Павловна – не мудрая женщина. Она моего дядю съела, – помрачнел Игорь. – На бюро.
Херувим крякнул от неожиданности и засмеялся. Как прирожденный актер и страстный любитель розыгрышей, он искренне обожал чувство юмора.
– Теперь в горисполком. Где он?
– Вниз, по этой же улице.
Исполнительный комитет Советской власти в Мишуринске квартировал в бараке, затененном низкими густо лиственными тополями. Находился он недалеко от горкома в глубине жилого квартала.
На крыльце с шаткими перилами сидел щуплый старичок в роговых очках, цветной рубашке навыпуск и брюках клеш. На коленях он держал шахматный ящик и курил сигарету с золотым ободком.
Вход в горисполком был открыт, однако у порога стояли два ведра комковой извести и валялось несколько засохших белильных кистей.
Поздоровавшись с необычно одетым вахтером, Херувим осведомился о зампреде Орешникове. На что вахтер ткнул себя в грудь, вынул из ящика перо и бумагу, выписал ордер на помещение бывшего пункта проката, поставил печать, и жестом дал понять, чтобы молодежь дерзала. На вопросы он не ответил, снял с окурка золотой ободок и окольцевал им следующую сигарету «Прима».
– Он что, немой? – со страданием спросил Херувим, когда они вышли на тротуар.
– Нет, просто всегда молчит.
– Почему?
– Говорят, он шпион, принципиальный.
– Какой?
– Принципиальный. Сам шпион, а из принципа не шпионит, – объяснил Игорь. – Его специально на высоком посту держат, чтобы в подполье не ушел.
Они проходили широким проспектом, оставляя позади Дом власти и приближаясь к центральной площади – с одной ее стороны высился кинотеатр «Юбилейный», с другой начиналась замечательная березовая аллея, та самая, в которой погибал экскаватор. Замечательна она была тем, что весной и осенью здесь устраивали проводы новобранцев. Для этого березки подстригались: отрезались кривые ветки, выщипывались почки и листья так, чтобы сверху оставался лишь зеленый ежик. Численность берез поддерживалось примерно такой же, как и в пехотном батальоне – 600 стволов.
Херувим, впервые за неделю после приезда выбравшийся в город, с любопытством слушал застенчивого Игоря. Тот иногда говорил такое… Впрочем, и сам он, чем дольше осматривал Мишуринск, тем больше приходил в изумление. Все было обыкновенно до плохо скрываемого зевка, и вместе с тем напоминало эскиз слабоумного…
Конец ознакомительного фрагмента.