Читать интересную книгу Яд-шоколад - Татьяна Степанова

И сам воздух здесь какой-то особый, да, конечно, очищенный мощными кондиционерами, но все равно терпкий, пьянящий как вино.

Золотые пылинки в лучах закатного солнца…

Запах воска, запах дерева, аромат духов, которыми пользуются студентки.

Оранжевые блики на чисто вымытых стеклах окон, смотрящих на Моховую.

Огромный демонстрационный экран на стене бледен, слайды, иллюстрирующие лекцию, видны на нем из-за солнца нечетко.

Но Мальвина Масляненко лишь крепче сжала лазерную указку. Она медлила нажать кнопку на пульте и опустить на окнах жалюзи.

Такой чудесный вечер в старой аудитории университета. И столько студентов пришло, некоторые сидят даже на ступеньках в проходах, отложив сумки и рюкзаки, открыв ноутбуки, достав планшеты, и слушают ее, и записывают за ней, ловя жадно каждое слово.

Да, каждое слово…

Когда лектора… когда своего преподавателя студенты слушают вот так, это чего-то стоит.

Ох, это и есть истинное вдохновение! И пусть, пусть лекция выходит сегодня немного сумбурной, зато она блестящая, оригинальная, она чрезвычайно информативна.

Конечно, все, возможно, гораздо более прозаично — сегодня в старой аудитории собралось столько народа, потому что на носу экзамены, сессия. Студенты стараются, что называется, впрок наглотаться знаний, чтобы потом не корпеть над скучными учебниками и не торчать в библиотеке.

Но Мальвине Масляненко, отлично все это понимающей — она же преподаватель, лектор, — хочется думать, что не угроза экзаменов, а ее лекция, ее блестящая речь привлекает в аудиторию слушателей.

Она лишь крепче сжимает в руке лазерную указку, убирает со лба волосы и продолжает лекцию:

— Таковы рассмотренные нами провансальские тексты той эпохи, чрезвычайно существенные для понимания культурной среды, в которой формировался этот сборник «Жизнеописания трубадуров». Роль, которую сыграли «Жизнеописания» в становлении не только французской, но и ранней итальянской литературы, огромна. При более подробном знакомстве с текстами вы проведете сравнения и ознакомитесь со старинными, самыми первыми комментариями к «Божественной комедии» Данте и «Триумфам» Петрарки. Поэтическая перекличка текстов, возможно, поразит вас, и вы откроете для себя удивительные вещи, вчитываясь в фрагменты латинских хроник и папских эпистол, к которым имеются отсылки…

— Почему у него в руке отрубленная голова? Да к тому же его собственная?

Этот вопрос с места задала студентка в белой майке с логотипом Apple, сидящая чуть ли не под самым потолком на заднем ряду над головами других, но обладавшая чрезвычайно громким противно настырным голосом.

Она указывал на бледный экран, где в лучах закатного солнца возник новый слайд: мощная обнаженная фигура, потрясающая собственной головой, которую этот ходячий труп держал за волосы. Голова что-то беззвучно орала, широко распялив свой рот. На переднем плане рисунка корчились раненые, а две фигуры в левом нижнем углу все это созерцали с ужасом. Одна из фигур — высокая, в лавровом венке.

— Вот как раз пример этой самой поэтической переклички. Это иллюстрация Гюстава Доре к «Божественной комедии». Вы видите, как сам Данте и Вергилий — вожатый поэта — встречают знаменитого трубадура Бертрана де Борна, упомянутого в «Жизнеописаниях», в аду. И тот несет отсеченную от тела собственную голову. — Мальвина Масляненко нажала кнопку на пульте и наконец-то опустила жалюзи на окна аудитории.

На мгновение стало темно, затем вспыхнул боковой свет. Экран на стене стал ярким, четким. Все узрели старинную гравюру.

— Трубадура казнили? За что? За его стихи? — спросила блондинка — студентка с первого ряда.

— Апрельский сквозняк, блеск утр и свет вечеров, и громкий свист соловьев… И расцветающий злак, придавший ковру поляны праздничную пестроту… И радости верный знак, и даже Пасха в цвету гнев не смягчают моей дамы — как прежде… Разрыв глубок, но я подожду…

Мальвина Масляненко обвела глазами полную аудиторию. Какое же счастье, когда они слушают ее!

— Я подожду, — повторила она строчки стихов. — За такие стихи разве можно казнить?

— Но Данте ведь поместил его в ад, — возразил кто-то из прохода.

— Ибо я даму нашел без изъяна и на других не гляжу. Так одичал от любви — из капкана выхода не нахожу! Взор ее трепетный — мой властелин на королевском пиру, зубы — подобие маленьких льдин блещут в смеющемся рту, стан виден гибкий сквозь ткань пелерин, кои всегда ей к лицу. Кожа ланит и свежа и румяна — дух мой томится в плену. Я откажусь от богатств Хорасана — дали ее б мне одну!

— Он же так многим писал, вы сами говорили, он был страшный бабник этот рыцарь!

— Да, бабник, забияка, хулиган и поэт, — Мальвина звонко ответила студенту с задних рядов.

— Значит, его казнили за распутство?

— Всю жизнь я только то и знал, что дрался, бился, фехтовал. Везде, куда ни брошу взгляд — луг смят, двор выжжен, срублен сад. Пуатевинца жирный зад узнает этой шпаги жало! И будет остр на вкус салат, коль в мозги покрошить забрало!

Мальвина подняла руку с лазерной указкой, и алое пятнышко заскользило по обнаженной фигуре Бертрана де Борна, рыцаря и трубадура, размахивавшего собственной отрубленной башкой в аду.

В каком там круге ада? Не сбиться бы со счета…

— Бертран де Борн был знатный рыцарь и владетель замка, беспрестанно воевал со своими соседями, графом Перигорским и виконтом Лиможским, и братом своим родным Константином и с королем Ричардом Львиное Сердце. Еще в ту пору, когда тот был молод. Был он доблестный воин и храбр в битве и куртуазный поклонник дам и трубадур отличный, сладкоречивый, равно умевший рассуждать о добре и зле. Когда б ни пожелал, всегда он умел заставить короля и сыновей его поступать по своей указке. А желал он лишь одного — чтобы все они друг с другом воевали. Желал, чтобы все время воевали между собой король французский и король английский. Когда же они уставали… и насыщались кровью, и заключали мир, Бертран стихами своими старался обоим внушить, что себя они этим миром опозорили, пойдя на уступки, и мир разрушал. От войны и крови получал он великие блага, но и бед претерпевал немало. — Мальвина Масляненко остановила алое пятнышко лазерной указки точнехонько в отверстом рту отрубленной головы трубадура. — Вы видите, уже в то время автор «Жизнеописаний» вполне критически относился к личности нашего поэта-рыцаря. Но это не мешало ему Бертраном восхищаться безмерно.

— Так за что все-таки он попал в ад блуждать там с собственной отрубленной головой? — спросила тоненьким жалобным голоском студентка откуда-то сбоку — Мальвина Масляненко ее даже не разглядела. — Вы, госпожа лектор, отчего-то постоянно уходите от прямого ответа на этот вопрос.

— Я ухожу? Да что вы, — Мальвина улыбнулась, освещая лазерным алым пятнышком раскрытый в немом крике рот Бертрана де Борна. — Я просто хочу, чтобы вы сами поняли, за что поэт, слагающий стихи о любви для своей дамы, может очутиться в аду вот в таком ужасном виде.

— Он попал в плен к кому-то из королей — Ричарду Львиное Сердце или его противнику и его казнили? — Голос из прохода у дверей аудитории.

— Или его застукали в постели королевы? Он ее соблазнил своими стихами? Только вот которую из королев? — Голос с верхотуры, с задних рядов.

— Да его просто убили в бою! Отрубили голову и насадили на пику! — голос с первого ряда.

— А может, это был заговор?

— Или к нему подослали наемных убийц?

— Да, его решили прикончить, потому что он всех достал своими стихами!

Мальвина Масляненко уже не различала, кто из студентов задает вопросы, тянет руку — целый лес рук поднялся над рядами, голоса звучали отовсюду.

Ах, какая лекция, какой ажиотаж! Как они все загорелись, как хотят знать… Жажда знаний, жажда нового, кто сказал, что студенты люди малосведущие и не любопытные? Когда преподносишь скучный сухой филологический материал вот так, когда читаешь свою лекцию оригинальным способом, то просыпается такой жгучий интерес — у них. А у тебя — такой драйв…

— Его любили многие женщины. Но в его душе царствовала всегда одна «прекрасная дама», и напрасно мы будем искать конкретное лицо… Может, оно и было, но Бертран хранил ее имя в тайне, воспевая в стихах так называемую Составную Даму, чей образ он сложил из многих черт милых и прелестных, приятных и заставлявших его пылать, желать, гореть, страдать… Они же, все эти рыцари, были тогда день-деньской облачены в железные латы. Трудно мастурбировать мужику в латах, в таком наряде. Практически невозможно. Значит, остается слагать стихи.

— Ого!! — пронеслось по рядам университетской аудитории. — Госпожа лектор, ну вы даете!

— Я хочу, чтобы вы представили… Представили себе все сами. Молодые люди знают, о чем я, девушки догадаются.