потому что не умел стрелять.
Стиснув зубы, я признал то, в чем не признавался себе раньше:
— Какой же я трус! Теперь мне стыдно, что я такой.
— Но ты же стал… тем человеком. Это ведь ты, а не кто-то в тебя вселился.
Руки сами сжали голову. Мне совершенно не на кого опереться! Хотелось биться башкой о стену и орать, но я лишь прошипел:
— Соберись, тряпка! Не просри возможности!
— Ты чего? — заволновался Илья.
— Да размазало… растарантинило. Слово-то какое, а? Это я себе. — Я вскинул голову. — Надо взять себя в руки и стать таким, как он. Но у него на это было тридцать лет, а у меня…
Илья сказал неожиданно умную вещь:
— Зато у тебя есть алгоритмы, что делать и как, а он шишки набивал. У него тридцать лет ушло, а у тебя может уйти пара лет или даже меньше, ведь ты знаешь, что бесполезно, а что — можно использовать.
Впрочем, мой друг всегда был умным и собранным, я тянулся за ним, чтобы стать таким же, но не получалось, потому что я — другой.
— И я должен провести эту гребанную тренировку!
— Какую-какую? — усмехнулся Илья.
— Да ту же, что и всегда, но я не уверен…
Он мотнул головой.
— Я про странное слово. Вообще, много их стало у тебя.
Пришлось повторить ругательство, мы поулыбались, и Илья предложил:
— Ты же ведь помнишь, что делал, когда был взрослым?
Я кивнул.
— Помню. Все тренировки помню, и что планировал добавить, когда прокачаемся, но не знаю, как у меня получится… Точнее получится ли так же, и вообще.
— Я понял. Давай сделаем так. Нашим скажу, что родители приехали, отправлю их на море. И, пока база свободна, ты порепетируешь тренировку, проверишь себя, поймешь, на что способен, на что — нет.
И как мне самому в голову не пришло такое простое решение? Черт. Так можно окончательно в себе разочароваться. Тормоз! Дятел!
Тукан.
— Шикарно, считаю, — оценил его предложение я. — А родители твои где?
— В гости поехали в город. До вечера их не будет. Все, поскакал разгонять наших.
За спиной друга с хлопком закрылась дверь, а я рухнул на диван. На меня прыгнул Маклуша, кот Илюхи, потерся о мою щеку. Как я мог быть таким тупым? Теперь ясно, чего меня в классе не любили.
Но ладно бы просто тренировать ровесников, я же во взрослые дела полез! Отца подставил. С валютчиком связался. Через мои руки проходили такие суммы, что голова кругом! Да если узнают бандиты, нас же всех прибьют!
Страх сковал тело и зашептал, что мне это все не под силу, нужно отказаться и заниматься тем, что более-менее безопасно. В какой-то миг захотелось ему поддаться, расслабиться, и пусть несет течение…
Нет! Хватит. Усилием воли я заставил себя сесть. Я же хотел быть крутым? Хотел, чтобы меня уважали? Теперь я знаю, что для этого нужно: напрягаться, а не прятать голову в песок. Да, напрягаться неприятно, порой страшно, но иначе никак.
Слушали же того меня? Слушали и слушались. Если существуют души, то у нас с, назову его Павлом Романовичем, она одна, а значит, и меня будут слушать. И я не сдуюсь, не сверну с намеченного пути, зря, что ли, столько работы было проделано?
Интересно, что стало с тем взрослым сознанием? Он-то ведь был отдельной личностью, пусть и связанной со мной. Его навсегда стерли из реальности, чтобы не влиял? От этой мысли в горле заскребло. Хотелось, чтобы он продолжал жить! Ощущение было, словно у меня отняли близкого. Нет — я похоронил близкого. И в память о нем я завершу начатое! Вот сдохну, в лепешку разобьюсь, но ни на шаг не отступлю!
А что, если его память точно так же растворится? И я снова стану глупым, самовлюбленным и трусливым? От мысли меня словно окатило ледяной водой, я шагнул к столу, чтобы найти ручку, бумагу и побыстрее все записать, но ничего не нашел, а без спроса лезть в ящики чужого стола постеснялся.
В конце концов, есть то письмо со списком событий. Хотелось бы, конечно, расписать все подробнее, но больше — излить на бумагу то, что никак нельзя проверить и ощутить.
Илья все не возвращался. Мурлыканье Маклауда успокаивало, я взял кота на руки и подошел к окну в кухне, откуда просматривался двор. На детской площадке молодой отец катал малыша, там же в тени огромного инжира на скамейке сидели старушки: круглая, что гнала Паруйра, и бывшая директриса, как же ее… Мария Витальевна.
Распахнулась дверь соседнего подъезда, и высыпали наши: два Димона, Рамиль, Гаечка, Алиса. Наташка с Борисом отсыпались дома. По-хорошему, и мне надо бы вздремнуть, но не получалось. Пока не проверю свои силы, не засну.
Вспомнилась статья в газете, где опубликовали интервью с матерью Алисы. Микова-старшая поступила не лучше работорговцев и продала свою дочь, пусть и таким образом. Не подумала, каково девочке будет учиться в школе.
Я проводил взглядом компанию моих новоявленных друзей. Когда все поравнялись с детской площадкой, которая была чуть на возвышенности, навстречу нашим бросилась светловолосая женщина — все прыснули в стороны, как воробьи от ястреба.
Женщина вцепилась в Алису, и я наконец узнал ее мать. Девочка принялась вырываться из тисков объятий, бить Микову-старшую по голове. Старушки вытянули шеи, директриса вскочила, будто сурикат на дозоре. Поднялся гвалт. Алиса вырвалась, и они вместе с Гаечкой рванули прочь.
Что, интересно, Миковой понадобилось? По идее радоваться должна, что нелюбимая дочь не ночует дома и не мешает. Или ею движет что-то другое? Интересно, Илья это видел? Судя по тому, что он еще не здесь, видел. Ага, вон он подошел к Димонам, они повернули головы к Миковой, та всплеснула руками, что-то им объясняя.
Совсем недавно я довольно грубо поставил на место эту женщину. А что, если выйти и разобраться? От мысли о том, что придется грубить незнакомой женщине, я разом взмок.
Пререкались они не дольше минуты. Микова, ссутулившись, побрела прочь, друзья — к трассе, Илья вошел в свой подъезд и вскоре был здесь.
Маклауд спрыгнул с моих рук и побежал к нему, я оперся о подоконник, где стоял горшок с алоэ.
— Что там? — спросил я.
Разуваясь, Илья заглянул в кухню, понял, что я видел все в окно.
— Микова приперлась, хотела Алису домой