Читать интересную книгу Зловещий барьер. Ближайший родственник. Оса - Эрик Рассел

Фосетт пронзил его ледяным взглядом:

— А вы, как видно, склонны к категорическим суждениям.

— Я полицейский, — прищурясь парировал Воль, — а потому всегда секу, когда мне зубы заговаривают.

— Шизофреники, — ответил Фосетт таким тоном, каким обычно разговаривают с детьми, — это люди, страдающие особым видом душевного расстройства, которое в прошлом веке было известно как дементия прекокс. У них происходит раздвоение, личности, причем доминирующая часть — живет в фантастическом мире, который кажется им реальнее любой реальности. Для многих форм дементии характерны галлюцинации, которые могут варьироваться по интенсивности и детальности. Фантастический же мир шизофреника всегда одинаково ярок и неизменен. Если максимально упростить картину, то можно сказать: перед ним всегда один и тот же кошмар.

— Теперь ясно, — неуверенно промолвил Грэхем.

Фосетт с предельной осторожностью нацепил пенсне на нос и встал.

— Я покажу вам одного из наших пациентов — он весьма заинтересовал Уэбба.

Вслед за доктором они вышли из кабинета и, минуя бесконечные переходы, добрались до восточного крыла клиники. Здесь Фосетт приблизился — к ряду дверей, ведущих в палаты, остановился у одной из них и жестом пригласил своих спутников подойти поближе.

Заглянув в маленькое зарешеченное оконце, они увидели перед собой совершенно голого мужчину. Он стоял у кровати, расставив тощие ноги и выпятив неестественно раздутый живот. Потухший взор страдальца был неотрывно, с какой-то дьявольской сосредоточенностью прикован к собственному брюху.

— Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и может, не шелохнувшись, находиться в ней так долго, что нормальный человек ни за что не выдержал бы, — скороговоркой зашептал Фосетт. — Случаются такие периоды, когда больные превращаются в живые статуи, зачастую довольно отталкивающие. Вот этот — типичный позер. Его безумный мозг одержим мыслью, что в животе у него — живая собака. Вот он и ждет, когда она пошевельнется.

— Боже правый! — вырвалось у Грэхема, явно пораженного увиденным.

— Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, — заметил Фосетт, являя собой образчик профессиональной невозмутимости. Он смотрел через решетку с видом натуралиста, разглядывающего пришпиленную на булавке бабочку. — Только иррациональная реакция Уэбба заставила меня обратить на этого пациента особое внимание.

— А как реагировал Уэбб? — Грэхем еще раз заглянул в палату и сразу же поспешно отвел глаза. У него в мозгу мелькнула та же мысль, что и у Воля: «Я бы ни за какие блага туда не вошел».

— Больной его просто заворожил. Он сказал мне: «Фосетт, бедолагу доконали невидимые студенты-медики. Это всего лишь изувеченные останки, которые супервивисекторы выбросили на свалку». — Фосетт погладил бородку. — Образно, но логики — никакой, — произнес он со снисходительной усмешкой.

По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Несмотря на железные нервы, он ощутил приступ дурноты. У Воля вид был тоже бледноватый. Оба они почувствовали одинаковое облегчение, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.

— Я спросил Уэбба, что, черт побери, он имеет в виду, — все с той же безмятежностью продолжал доктор Фосетт, — но он только натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, что глупо быть мудрецом, когда неведение — благо. Через неделю он в страшном волнении позвонил мне и попросил дать сведения о статистике заболевания зобом среди слабоумных.

— У вас они есть?

— Есть. — Совсем исчезнув за своим огромным столом, Фосетт порылся в ящике и вынырнул с листом бумаги. — Вот, я приготовил специально для него. Поскольку Уэбб умер, информация несколько запоздала. Он подвинул листок Грэхему.

— Но отсюда следует, что на две тысячи обитателей клиники не зарегистрировано ни одного случая зоба! — воскликнул Грэхем, пробежав глазами текст. — Из отчетов других клиник тоже видно, что таких случаев либо нет вообще, либо они крайне редки.

— Это ровным счетом ничего не значит и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая вообще встречается редко. Вероятно, такие же данные мы получили бы и по двум тысячам водителей автобусов, торговцев краской или полицейских.

— Как только подхвачу зоб, так сразу же вам сообщу, — мрачно пообещал Воль.

— А что вызывает зоб? — перебил его Грэхем.

— Недостаток йода, — с готовностью ответил Фосетт.

— Йода! — Грэхем и Воль обменялись многозначительными взглядами, и Грэхем спросил:

— А избыток йода как-нибудь связан со слабоумием?

Фосетт расхохотался так, что козлиная бородка затряслась.

— Будь так, среди моряков встречались бы сплошные идиоты — ведь они употребляют в пищу продукты, богатые йодом.

В мозгу у Грэхема молнией мелькнула ослепительная мысль. На лице Воля было написано, что до него тоже дошло. Весть от покойника, страдающего отсутствием логики:

Особенно восприимчивы моряки.

Восприимчивы — но к чему? К иллюзиям и основанным на иллюзиях моряцким поверьям? Ко всем этим морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной, леденящей душу нечисти, колеблемой морской зыбью в лучах луны?

Необходимо более подробно разработать эту проблему и получить сравнительные данные по экипажам морских судов и сельским жителям.

С трудом сохраняя обычную невозмутимость, Грэхем взял со стола записи Уэбба.

— Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.

— Обращайтесь ко мне без всяких колебаний, если я хоть чем-нибудь смогу быть вам полезен, — сказал Фосетт. — И если вы в конце концов выясните причину странного состояния Уэбба, мне было бы интересно узнать подробности. — Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. — Компетентный анализ каждой галлюцинации вносит ценный вклад в понимание общей картины.

Они сразу же отправились в обратный путь. Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:

— В пору подумать, что среди ученых, которые слишком много шевелили мозгами, распространилась эпидемия временного помешательства.

Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.

— Гениальность вообще сродни безумию, — продолжал Воль, явно намереваясь развить свою теорию. — К тому же знание не может расти безгранично. Кое-кто из лучших умов неизбежно должен выйти из строя, пытаясь объять необъятное.

— Никто из ученых и не пытается объять необъятное. Ни один мозг не способен вместить такую уйму знаний. Вот почему каждый ученый, являясь специалистом в своей области науки, может быть сущим профаном в том, что выходит за пределы его научных интересов.

Настала очередь Воля хмыкнуть. Он целиком сосредоточился на дороге — что, правда, никак не сказалось на его манере брать повороты — и до самого дома, где жил Грэхем, не проронил ни елова. Там он высадил своего пассажира и, бросив: «До завтра Билл», — умчался прочь.

Утро было ясным, как символ нового дня, несущего новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, деловито жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло лицо незнакомого юноши.

— Мистер Грэхем? — спросил он, разглядывая собеседника.

— Он самый.

— Я из Смитсоновского института, — сказал юноша. — Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, но не застал дома.

— Я был в Олбани. Что он хотел мне сказать?

— Мистер Гарриман просил вам передать: он связался со всеми информационными агентствами и выяснил, что за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семь из них — иностранцы, одиннадцать — американцы. Это раз в шесть выше среднего уровня — ведь информационные агентства редко подводят итога больше, чем за месяц.

— Восемнадцать! — Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. — А имена у вас есть?

— Есть, — юноша стая диктовать.

Грэхем быстро записывал фамилии и страны, где проживали покойники.

— Что-нибудь еще, сэр?

— Передайте, пожалуйста, мою благодарность мистеру Гарриману. Пусть он позвонит мне в офис, когда ему будет удобно.

— Хорошо, мистер Грэхем, — юноша отключился, оставив Грэхема в глубокой задумчивости.

Восемнадцать!

На другом конце комнаты мелодично прозвенел гонг приемника теленовостей. Подойдя к нему, Грэхем снял крышку с экрана, который у его аппарата был настроен на прием новостей газеты «Нью-Йорк Сан». Первый утренний выпуск «Сан» медленно поплыл по экрану. Грэхем машинально следил за заголовками, но мысли его витали где-то далеко. Однако вскоре его взгляд снова сосредоточился, к нему вернулась обычная собранность. На экране появились слова: