Читать интересную книгу Правила весны - Пётр Капица

Это она говорит холодно — по-ораторски, как говорят на собраниях, на бюро, но останавливается и уже тихо — по-своему.

— Скажи правду, у вас ведь не было настоящего товарищества?

— Настоящего — может… Зато мы…

— Давай больше об этом не говорить. Тебе надо взять работу и бухнуться в нее… У меня застыли руки, не отводи.

* * *

У проходной голубой лист — объявление. По листу прошлась воронкой отсекрская рука:

«Севодня пленум коллектива

ВЛКСМ.

Явка обзательна»

У объявления хохот. Прыгают над буквами карандаши, исправляющие ошибки. Правщики сами запарились. Взрыв гогота.

Кузнец третьегодник, Жоржка, отсекрствует с того времени, как призвали в армию лохматого, веселого Яшкина.

Жоржку выбрали как лучшего компанейского парня, теперь он парится, наживает врагов. Как все наши кузнецы, он мордаст, широкоплеч. Имеет толстые сучья-пальцы и девятнадцатилетние голубые глаза.

В крошечной комнате коллектива галдеж, сизый папиросный дым.

Жоржку окружили «летуны». «Летун» — это птица, живущая за городом. После пяти часов никакие взгрейки на бюро не могут удержать в фабзавуче эту мечущуюся стаю. Им бы только за ворота, а там галопом… Грязь брызгами… Несутся на первый поезд к домашним щам, блинам, картошке. У всех «уважительные» причины.

— Мать заболела…

— На курсы надо…

— Раньше двенадцати никогда домой не приезжаю… Хоть раз бы…

Остальные тоже страшно заняты — и вообще…

У Жоржки набухает кровью шея. На лбу вздувается синяя жила.

— Валите, ребята, по цехам. Все равно ничего не выйдет. Комсомольцы… Значит обязаны быть — и баста.

«Летуны» уходят мокрыми курицами.

— Я тоже к тебе.

— Смыться хочешь? Ничего не выйдет.

Жоржка сердито достает из стола сверток. Разворачивает. В свертке ветчина и булка.

— Я не за этим. Хочу отказаться от звена. Надоело. Сведения да списки, списки да сведения. Мертвая работка — не по мне.

— А ты что — руки в брюки и Вася?

— Брось. Нельзя же меня морить на одном деле. Мне бы теперь поживее что-нибудь. Кипучее… Ну, хоть стенгазету, что ли. Заставлю гаркать, а то с прошлого года молчит…

Жоржка удивлен. Привстал, обалдело смотрит. Потом, точно боясь, что я откажусь, торопливо роется в груде бумаг.

— Это молодцом! Слетел манной прямо. Меня совсем заели в райкоме. Сотков ищет и все подыскать не может парня кумекающего… На, тут все директивы. — Сует затрепанную папку пожелтевших листков.

— Прочти и собирай ребят. А мы на бюро утвердим.

Берет кусок булки, кладет на нее ломоть ветчины. Остальное подвигает ко мне:

— Лопай.

* * *

По цехам развешено воззвание:

«Стой!

Редколлегия стенгазеты ждет заметок. На днях выходит первый номер газеты. Желающие работать — зайдите в бюро коллектива».

Редколлегию, вывесившую воззвание, пока представляю я. Прошлогодняя отбрыкивается.

— Надоело… и так перегружены.

Жоржка лупит чернильницей по столу.

— В доску расшибись!.. Газету выпустить надо.

Его останавливает чернильный фонтан. Чернила испятнили лицо, рубашку и руки. Холодная капля на моей щеке.

Жоржка вытирается комком бумаги.

— Главное — спокойствие. Откуда дурь? Как говорю, так обязательно что-нибудь сцапаю.

Он открывает форточку и смотрится как в зеркало.

— Зеброй стал. Ну и рожа!

Бежит мыться, а возвращается таким же пятнистым.

— Другое бы что, так можно быстрей провернуть. Стенгазета— добровольное дело. И не ухлю в ней я ничего. Действуй— помогать буду.

Почтовый ящик редколлегии наполнен бумагой.

— Ну, хоть здесь завоевание.

Высыпаю содержимое. На столе разноцветная кучка: кожа от колбасы, корки и хорошо сложенная оберточная бумага. Среди них две маленьких записки.

На одной — «Бросьте, ребята, кляузное дело. Все это буза. Организуйте лучше чечеточный кружок. А то на танцах от наших ребят всех девчонок поотбивали. Частник за уроки здорово дерет».

Второе письмо: «Гаря. Я с тобой больше не разговариваю. Между нами все порвато. Зачем ты вчера филонил с Лелькой.

Г + М

---

 2

Внизу приписано красным карандашом: — «Порвато», выдумает тоже. Придумываешь формулы, а у самой по математике кол».

Вот и все.

Жоржка решил итти в народ. Пошел по цехам агитировать. В литейку забежал сияющим.

— Клюет, Гром!

Вытащил список. Первыми фамилии Шмота и Юрки.

— Чудеса… Как это они?

Дальше в списке: — Бахнина — токарный цех и Ежов — жестяницкий.

Вечером после звонка в коллектив зашел недавно работающий в фабзавуче педагог по родному языку «Сан Санич» Тах (не спутайте с песочницей «Дыр-доской»). Он черноволос, высок, нервно подмигивает правым глазом. Носит военную гимнастерку.

— Здравствуйте, товарищи! Здесь редколлегия?

Жоржка сначала таращит глаза, как бык на новые ворота, потом солидно:

— Здравствуйте, товарищ Тах. Редактор у нас литейщик Гром. Вот он. Будьте знакомы.

Дело заваривается не на-шутку. Сую нерешительно руку и по глупой привычке бормочу:

— Наше вам с кисточкой.

Тах смущен. Мигает глазом, потом хорошо усмехается.

— Я хочу помочь вашей редколлегии. Если разрешите, конечно. Когда у вас будет заседание?

Он вынул блокнот. Наобум бухаю:

— В коллективе… Завтра в обед.

Тах записывает, смотрит на часики.

— Тороплюсь. Кружок в ремонтных мастерских. Значит, до завтра.

Мнет руки и, нагибаясь в дверях, уходит.

— Вот это да. Педагоги берутся. Вы только, ребята, осторожней там. Держись, Гром.

Жоржкина рука как дубина хлопает по моему плечу.

* * *

Вначале всегда трудно. Придется на первый номер заготовлять материал самим. Потом пойдет в ход наша машина.

Учит, подмигивая черным глазом, Тах.

— Кончено… Пиши, секретарь.

Бахнина светловолоса, глаза у ней влажные и свежие, точно впервые открылись сегодня. Крошечными пальцами она выводит:

— Стенгазета из наших сил…

— Какой срок для сбора материала?

— Нужно сделать в пятидневку.

— Да, нам медлить нельзя.

— Через два дня собираемся опять здесь же.

Редколлегия расходится.

* * *

Свободный час. Надо собрать материал.

* * *

Кузнецы как куры копаются в куче железных обрезков. В кузнице нет железа — учатся на хламе.

Будет заметка.

На дверях кузницы приказ:

«… Домбову выносится строгий выговор за драку в цеху…»

Кузнецы прочли приказ. Молчат. Потом кто-то тихо:

— Зря, ребята, к Тольке пристаем. Влип парень.

Когда те уходят, показывается из кузницы Толька. Волосы сырыми пачками на лбу. Близко придвинув к листку глаза, читает приказ. Сморкнулся, оглянулся и сорвал его с двери. Снова прочитал, плюнул в синие буквы и скомкал.

* * *

Токарка.

Три ряда станков. В ремнях точно запуталась гигантская муха — жужжит, стрекочет. Ребят в токарке мало, и те — щупленькие, низкорослые, работают с подставкой. Зато девчата— цветник. Так и стригут глазами.

Нина поднимает голову и быстро опускает. Следит за резцом. Она уверена, что подойду к ней.

Прохожу мимо, к Бахниной.

— Как дела?

— Думаю все. Хочу написать о наших чарльстонщицах, о мастере. Видишь, и о станках надо, работаем на старых таратайках, давно бы их надо выкинуть.

Сейчас Нина растерянно следит за нами, потом резко поворачивается и делает вид, что ее только станок интересует..

— Схожу в другие цеха.

— Подожди, Гром, нагнись.

Бахнина белыми кудряшками щекочет висок.

— Как-то неудобно о своих девчатах писать, рядом работаем… Я расскажу, а ты, Г ром, составь сам.

— Струсила?.. Я-то думал — бой-девчонка…

— Да ну тебя, напишу.

* * *

У женской уборной монтажники ставят батареи пароотопления. Юрка стоит у окна, что-то записывает.

— Ты чего здесь?

— Монтажничаем.

— С карандашом?

— Это я только сейчас. Тут интересное дело. Целую статью накачу. Ты знаешь, какие бродят девчонки? Смотри. — Он показывает запись:

Соломкина — 9 раз Никитина — 7 раз Лапкина —2 часа Плечи подымаются к ушам.

— Ни бум-бум не понимаю.

Юрка объясняет:

— Это они в уборную по стольку раз до обеда бегают. Фокстротят, поют, мажутся. А я вроде как заведующий общественными уборными — на карандаш и давай отчет.

* * *

Ряды черных тисков отгорожены предохранительной сеткой. На сетке перед каждым слесарем листок с самодельным чертежом.

На зажатый в тисках металл набросились пилы, напильники, ручники и в неудержимой пляске зудят, тукают, повизгивают.

По рядам ходят мастера, хмурятся, поглядывают.

Слесарка самый большой цех, а выловить что-нибудь трудно.