Круто повернувшись, он вышел из штурманской.
Оставалось два часа на отдых. Не раздеваясь, он лег, закрыл глаза. Ровными толчками стучало сердце. Голова работала четко. По освещенному аэродромными огнями потолку скользили тени, как будто это двигались стрелки на приборной доске.
Издалека донесся мелодичный бой. Часы на ратуше Намслау двенадцатью ударами возвестили о начале сентября, первом дне осени, первом дне второй мировой войны…
Без четверти четыре авиагруппа Вайдемана взлетела и развернулась к востоку.
Над самой землей Вайдеман вывел самолет из пике.
На ровном ржаном поле валялись трупы лошадей и всадников. Одна лошадь, обезумев от страха, неслась по жнивью, сшибая снопы. У ее копыт, зацепившись ногой за стремя, болтался легионер. Вайдеман полез в высоту. В этот момент он увидел, как навстречу лошади, дымя сизыми выхлопами, мчались танки с белыми крестами на бортах. Танкисты, высунувшись из люков, стреляли по лошади из парабеллумов.
Под Ченстоховом группа обрушилась на польский аэродром. В березовой роще белели цистерны с горючим, а у длинных ангаров и кирпичных мастерских рядами стояли самолеты. Сверху хорошо было видно, как техники стягивали с моторов чехлы; коноводы запрягали лошадей в брички-бензозаправщики; зенитчики, еще не очнувшись от сна, бежали к пулеметам.
Через минуту аэродром скрылся в дыму и огне. Истребители тройками сваливались с неба, стреляя из всех пулеметов. Только одному польскому пилоту удалось добраться до своего самолета и запустить мотор. Он вырвал машину из костра пылающих истребителей и сразу пошел на взлет, на верную смерть — один против шестидесяти.
Аэродром пылал. Горели ангары, горели цистерны, горели самолеты, так и не успевшие взлететь.
Над самой землей проплыли пять трехмоторных «юнкерсов». Флагман развернулся навстречу черному дыму и нацелился на посадку.
«Юнкерсы» садились, тормозя изо всех сил. В конце полосы распахивались дверцы, и на ходу спрыгивали автоматчики, рассыпались цепью, расстреливали тех, кто еще был жив на аэродроме.
Вайдеман повернул свой отряд к Петрокову.
2
Конструктор Иоганн Зандлер даже для немца был великолепным образцом аккуратности. В кабинет он приходил ровно в восемь утра, и за три года работы у Мессершмитта еще не было дня, чтобы он опоздал. Он носил несколько старомодные, чуть ли не кайзеровские усы, но костюмы выбирал вполне современные, как и сорочки и галстуки. Фигурой он походил на длинного и прямого, как шток, англичанина. Не хватало лишь трубки. Он курил сигареты. Курил одну за другой, жадно и быстро, до головокружения. У себя в кабинете он был предоставлен самому себе. Сюда никто не имел права заходить, кроме оберштурмфюрера[7] Вальтера Зейца, отвечающего за безопасность и секретность всех работ, которые ведутся на испытательном аэродроме в Лехфельде. В этом кабинете Зандлер не склонялся над чертежной доской, не делал расчетов. Здесь он только думал.
Лицо у Зандлера было землисто-серое, под бесцветными глазами — темные, набухшие мешки. Сердце и почки давно требовали лечения. Но Зандлер не находил для этого времени. Он мерил кабинет длинными ногами и курил. Когда уставал, садился в кресло. Когда в горле начинало саднить, он брал из сейфа бутылку крепкого старого пива «Штарбиер», выпивал бокал и снова затягивался сигаретой.
Сегодня он думал о том же, что занимало его вчера и год назад. О самолетах с ракетным и турбореактивным двигателями. Фантазия рисовала ему эти самолеты, один причудливей другого, не похожие на те, что летают сейчас.
Коллега Зандлера — Оберт, первым понявший гениальность открытий Циолковского, калужского учителя физики, не смог их реализовать. После Циолковского появилось много работ. Но все на бумаге, в моделях. Зандлер хотел создать реактивный самолет в металле.
В прошлом Зандлер усматривал горький и роковой парадокс — о могучей движущей силе ракет люди знали гораздо раньше, чем изобрели паровую машину или воздушный шар. Еще за двести пятьдесят лет до нашей эры философ Герон Александрийский проводил опыты над реактивной турбиной. В 1780 году магараджа Майсура применял ракеты против англичан. Английский полковник Вильям Конгрив бомбардировал Булонь и Копенгаген реактивными снарядами. Хайрем Максим, конструктор пулемета и аэроплана с паровой машиной, тоже думал о реактивных двигателях.
Зандлер вспоминал слова Циолковского о том, что есть вещи и дела, не вовремя рожденные. Но известно, что многие великие начинания воспринимались как несвоевременные и, не находя сочувствия у современников, гасли… Так «несвоевременными» оказались железные дороги. Комиссии известных ученых и специалистов находили их даже вредными и губительными. Пароход сочли игрушкой, и не кто-нибудь, а сам Наполеон.
Зандлер с успехом справился с планером реактивного самолета, применив стреловидное крыло. Но не было надежного двигателя, и это обстоятельство сводило его, Зандлера, труд к бессмыслице.
Иногда Зандлер завидовал Охайну, молодому изобретателю реактивного двигателя «Хес», его стремительной карьере, его упорству, смелым экспериментам, на которые сам он никогда бы не отважился. Но Охайн работал у Хейнкеля… Теперь же начатое Хейнкелем дело ловко перехватил Мессершмитт.
«Кто-то сильно помог господину Мессершмитту, — подумал Зандлер. — С точки зрения интересов рейха, надо бы поддержать Хейнкеля. Ведь он бьется над реактивным самолетом и двигателем четыре года. И, конечно, не подумает продать Мессершмитту документацию своей реактивной машины. Двигатель придется искать другой…»
Телефонный звонок прервал размышления Зандлера.
— Доброе утро, профессор, — раздался в трубке густой, хорошо поставленный голос оберштурмфюрера СС Вальтера Зейца. — Извините за беспокойство. Поздравляю с началом войны. Сегодня на рассвете мы ответили на удар поляков. Повсюду наши войска одерживают победу.
— Хорошо, господин Зейц, — как можно приветливей отозвался Зандлер, стараясь скрыть раздражение.
Оберштурмфюрер Вальтер Зейц был в Лехфельде не только представителем гестапо, но и арбайтсфюрером[8] нацистской партии, и Зандлер, подавляя странную тревогу, пытался относиться к нему как можно предупредительней. Но в душе Зандлера Зейц вызывал злость. Арбайтсфюрер умел задавать такие вопросы, над которыми бился сам конструктор. И когда Зандлер ответить не мог, Зейц поджимал губы и снова задавал нечто вроде: «А скажите, профессор, не задумывались ли вы над тем, что скоростной истребитель теряет маневренность?»
Зандлер хорошо знал, что на скорости около тысячи километров в час маневр чрезвычайно затруднителен. Система воздушных тормозов, позволяющая резко убавить скорость, одновременно отнимала мощность у двигателя, лишенного воздушного напора. Это вело к потере высоты, к плохой управляемости — словом, к ухудшению боевых качеств машины. Как помирить маневренность со скоростью, Зандлер еще не знал.