Читать интересную книгу Уайнсбург, Огайо - Шервуд Андерсон

Джордж Уилард затеял приключение. Весь день он решался на это и вот начал действовать. В редакции «Уайнсбургского орла» он с шести часов сидел и пытался думать.

Решения он так и не принял. Он просто вскочил на ноги, шмыгнул мимо Уилла Хендерсона, который читал в типографии гранки, и побежал проулком.

Улицу за улицей проходил Джордж Уилард, избегая встречных. Он перешел дорогу, раз и другой. Под фонарями он нахлобучивал шляпу на глаза. Он не осмеливался думать. В душе у него был страх, но страх необычный. Он боялся, что приключение сорвется, что он струсит и повернет обратно.

Джордж Уилард застал Луизу Траньон на кухне отцовского дома. Она мыла посуду при свете керосиновой лампы. Вот она стоит за сетчатой дверью в кухонной пристройке, похожей на сарайчик. Джордж Уилард остановился перед палисадником и старался унять дрожь. Только узкая картофельная грядка отделяла его от приключения. Пять минут прошло прежде, чем он собрался с духом окликнуть девушку. «Луиза! Луиза!» — позвал он. Крик застрял в глотке. Он превратился в хриплый шепот.

Луиза Траньон с посудным полотенцем в руке вышла к нему через картофельную грядку.

— С чего ты взял, что я захочу с тобой гулять? — надувшись, спросила она. — Почему это ты так уверен?

Джордж Уилард не ответил. Они молча стояли в темноте, разделенные забором.

— Ты иди пока, — сказала она. — Папа дома. Я приду. Жди у Вильямсова амбара.

Молодой репортер получил письмо от Луизы Траньон. Оно пришло этим утром в редакцию «Уайнсбургского орла». Письмо было кратким. «Я твоя, если хочешь», — гласило оно. Джорджу было досадно, что в темноте у забора она прикидывалась, будто между ними ничего нет. «Ну и нахальства у нее! Нет, это надо же, какое нахальство», — бормотал он, шагая по улице и мимо незастроенных участков, где росла кукуруза. Кукуруза стояла по плечо и была посеяна от самого тротуара.

Когда Луиза Траньон появилась на крыльце, на ней было все то же ситцевое платье, в котором она мыла посуду. Она вышла с непокрытой головой. Джордж увидел, что она остановилась, держась за ручку, и разговаривает с кем-то внутри — несомненно, с отцом, стариком Джеком Траньоном. Старик Джек был глуховат, и она кричала. Дверь закрылась, в переулке стало темно и тихо. Джордж Уилард задрожал еще сильнее.

В потемках, у Вильямсова амбара стояли Джордж и Луиза, не осмеливаясь заговорить. Она была не особенно хорошенькая, и сбоку на носу у нее чернело пятно. Джордж подумал, что она, наверно, потерла нос пальцем, когда возилась с кастрюлями.

Молодой человек нервно засмеялся.

— Тепло, — сказал он. Ему хотелось дотронуться до нее. «Не очень-то я смелый», — подумал он. Только тронуть складки заношенного ситцевого платья, решил он, и то было бы острым наслаждением.

Она начала ломаться.

— Ты думаешь, ты лучше меня. Не увертывайся, я догадалась, — сказала она, придвигаясь поближе.

Из Джорджа Уиларда потоком хлынули слова. Он припомнил, каким взглядом поглядывала на него эта девушка, когда они встречались на улице, и подумал о ее записке. Сомнения покинули его. Он знал, какие слушки о ней ходят по городу, и это придавало ему уверенности. Он стал чистым самцом, беззастенчивым и напористым. В сердце у него не было к ней сочувствия.

— Да брось ты, ничего не случится. Никто ничего не узнает. Откуда им узнать? — убеждал он.

Они пошли по узкому кирпичному тротуару, из трещин которого росла высокая трава. Кое-где кирпичей недоставало, тротуар был выщербленный и шершавый. Он взял ее за руку — тоже шершавую, но показавшуюся ему восхитительно маленькой.

— Мне далеко нельзя, — сказала она, и ее голос был спокоен, невозмутим.

Они перешли по мосту узкий ручеек и миновали еще один незастроенный участок, где росла кукуруза. Улица кончилась.

По тропинке вдоль дороги им пришлось идти гуськом. Дальше начался ягодник Уилла Овертона, и там был штабель досок.

— Уилл собирается построить тут сарай, чтобы складывать ящики для ягод, — сказал Джордж, и они сели на доски.

На Главную улицу Джордж вернулся в одиннадцатом часу; капал дождь. Три раза прошел он из конца в конец Главную улицу. Аптека Сильвестра Уэста была открыта, он зашел туда и купил сигару. Ему было приятно, что приказчик Шорти Крандал проводил его до двери. Минут пять они постояли под аптечным тентом и поговорили. Уилард был доволен. Больше всего на свете ему сейчас хотелось поговорить с каким-нибудь мужчиной. Он свернул за угол, к «Новому дому Уиларда», тихонько насвистывая.

На тротуаре возле мануфактурного магазина Уини, где стоял высокий глухой забор, оклеенный цирковыми афишами, он перестал свистеть и замер в темноте, внимательно вслушиваясь, словно чей-то голос окликнул его по имени. Потом нервно засмеялся. «Ничего она не докажет. Никто не знает», упрямо пробормотал он и пошел своей дорогой.

НАБОЖНОСТЬ

Перевод В. ГолышеваРассказ в четырех частях ЧАСТЬ I

На ферме Бентли всегда сидели на веранде или слонялись по садику трое-четверо стариков. Трое были женского пола, сестры Джесси. Бесцветные, тихие старушки. А молчаливый старик с жидкими седыми волосами приходился Джесси дядей.

Дом был деревянный, с бревенчатым каркасом и обшивкой из досок. Правильнее сказать, это был не один дом, а гроздь — слепленных довольно безалаберно. Внутри дом был полон неожиданностей. Из гостиной в столовую приходилось подниматься по ступенькам, и вообще из каждой комнаты в соседнюю приходилось либо подниматься по ступенькам, либо спускаться. Во время еды дом превращался в улей. Все тихо — и вдруг начинали отворяться двери, шаркали по ступеням ноги, раздавался приглушенный гомон голосов, и из десятка закутков возникали люди.

Кроме упомянутых стариков, в доме Бентли жило много другого народу. Четверо работников, домоправительница, которую звали тетя Колли Биби, придурковатая девушка Элиза Стафтон, которая стелила кровати и помогала доить, мальчик с конюшни и сам Джесси Бентли, владелец и властелин всего.

После Гражданской войны прошло двадцать лет, и та часть Северного Огайо, где лежали земли Бентли, расставалась с укладом жизни первых поселенцев. У Джесси уже были машины для уборки зерна. Он построил современные амбары, большая часть его земель была осушена с помощью старательно уложенных дренажных труб, но для того, чтобы понять этого человека, нам надо вернуться к более ранним дням.

До Джесси в Северном Огайо жили несколько поколений Бентли. Пришли Бентли из штата Нью-Йорк и осели здесь в ту пору, когда страна была новой и землю можно было взять задешево. Долгое время они, подобно всем остальным жителям Среднего Запада, прозябали в бедности.

Край был лесной; бурелом и кустарник мешали возделывать землю. После долгих и тяжких трудов по рубке леса и расчистке земли все равно оставались пни, с которыми приходилось считаться. Плуги на поле застревали в скрытых корнях, всюду лежали камни, в низинах стояла вода, и молодая кукуруза желтела, чахла, гибла.

Когда отец и братья Джесси Бентли вступили во владение угодьями, самая тяжелая работа по большей части была проделана, но они держались старых порядков и работали, как тягловые животные. Жили, в общем, так же, как жили все земледельцы того времени. Весной и почти всю зиму дороги в город Уайнсбург представляли собой море грязи. Четверо молодых Бентли весь день тяжело работали в поле, поедали много жирной, грубой пищи и ночью спали, как утомленные звери, на подстилках из соломы. В их жизни мало что не было грубым и примитивным, и сами они внешне были грубыми и примитивными. В конце субботнего дня они запрягали лошадей в трехместную повозку и отправлялись в город. В городе они стояли возле печек в лавках и разговаривали с такими же земледельцами или лавочниками. Одевались они в комбинезоны, а зимой носили толстую одежду, заляпанную грязью. Они протягивали руки к печному теплу, руки были красные и потрескавшиеся. Разговаривать им было трудно, и они больше молчали. Накупив мяса, муки, сахару и соли, они шли в какой-нибудь городской кабак и пили пиво. Под действием хмеля вырывались на волю сильные вожделения, подавленные героическим трудом на девственной земле. Ими овладевал какой-то корявый и звероподобный поэтический раж. По дороге домой они становились ногами на сиденья повозки и кричали звездам. Иной раз дрались, долго и самозабвенно, а иной — разражались пением.

Однажды Енох Бентли, старший из братьев, ударил отца, старика Тома Бентли, кнутовищем, и похоже было, что старик не выживет. Несколько дней Енох хоронился от людей на сеновале в конюшне, предполагая бежать, если окажется, что его нечаянная вспышка гнева обернулась убийством. Жизнь он поддерживал едой, которую приносила мать, сообщавшая попутно о состоянии раненого. Однако все обошлось, и тогда он покинул убежище и снова принялся ворочать землю, как ни в чем не бывало.