Читать интересную книгу Уайнсбург, Огайо - Шервуд Андерсон

Из окон своей комнаты он не видел скотный двор, где все уже собрались на утренние работы, но он слышал голоса и лошадиное ржание. Кто-то там смеялся, он смеялся тоже. Высунувшись из окна, Давид смотрел в сад, где разгуливала свинья во главе своей мелюзги. Каждое утро он считал поросят. «Четыре, пять, шесть, семь», — медленно говорил он и, послюнив палец, делал отметки на подоконнике. Он бежал надевать штаны и рубашку. Ему не терпелось выскочить поскорей на двор. Каждое утро он свергался по лестнице со страшным шумом, и домоправительница тетя Колли жаловалась, что он хочет весь дом разворотить. Он пробегал по длинному старому дому, оглушительно хлопая дверьми, выскакивал на скотный двор и озирался в изумленном ожидании. В таком месте, казалось ему, ночью должно происходить что-то потрясающее. Работники глядели на него и смеялись. Генри Стрейдер, старик, работавший на ферме с тех времен, когда она перешла к Джесси, и ни разу на памяти людей не пошутивший, каждое утро выкрикивал одну и ту же шутку. Давида она так потешала, что он смеялся и хлопал в ладоши. «А ну-ка, поди сюда, погляди, — кричал старик. — У дедкиной белой кобылы черный чулок порвался!»

Все долгое лето, изо дня в день, Джесси Бентли ездил с фермы на ферму, туда и сюда по долине Винной речки, и с ним — внук. Ездили они в покойном старом фаэтоне, запряженном белой лошадью. Старик чесал в редкой белой бороде и рассуждал вслух о своих планах увеличить урожайность полей, которые они осмотрели, и о роли Бога во всех человеческих планах. Иногда он глядел на Давида и радостно улыбался, а потом словно надолго забывал о его существовании. С каждым днем все чаще и чаще к нему возвращались мечты, которые владели им в ту пору, когда Джесси приехал из города жить на земле. В один из таких дней он ошеломил Давида, позволив этим мечтам взять над собой полную власть. На глазах у мальчика он совершил богослужение и вызвал несчастный случай, который чуть не сломал их крепнущую дружбу.

Джесси с внуком ехали по отдаленному участку в долине, за несколько миль от дома. К дороге подступил лес, и сквозь лес, петляя меж камней, бежала к большой реке Винная речка. Чуть ли не с утра Джесси был в задумчивом настроении и вдруг заговорил. Мысли его вернулись к той ночи, когда он испугался, что явится великан и ограбит его, отнимет все имущество, и опять, как в ту ночь, когда он бегал по полям, взывая о сыне, он пришел в возбуждение, граничащее с помешательством. Он остановил лошадь, вылез из фаэтона и велел вылезти Давиду. Они перебрались через изгородь и пошли берегом речки.

Мальчик не обращал внимания на воркотню деда и бегал около него, гадая, что будет дальше. Выскочил кролик и побежал в лес — Давид захлопал в ладоши и запрыгал от радости. Он глядел на высокие деревья и жалел, что он не зверек и не может лазать в вышине без страха. Он нагнулся, подобрал камушек и кинул над головой деда в кусты. «Просыпайся, зверек. Вставай и лезь на макушку дерева», — закричал он пронзительным голосом.

Джесси Бентли шел под деревьями потупясь, со смятением в мыслях. Важность деда подействовала на мальчика, он скоро притих и немного встревожился. Старику взбрело в голову, что теперь-то он сможет добиться от Бога слова или небесного знамения, что, если мальчик и мужчина станут на колени в каком-нибудь глухом уголке леса, тогда почти наверняка произойдет чудо, которого он ждал. «Как раз в таком месте пас овец тот Давид, когда пришел его отец и велел ему идти к Саулу», — пробормотал он.

Взявши довольно грубо мальчика за плечо, он перелез через упавшее дерево, а потом, выйдя на прогалину, повалился на колени и стал молиться громким голосом.

Ужас, не изведанный прежде, овладел Давидом. Пригнувшись под деревом, он наблюдал за стариком, и у него самого подгибались коленки. Ему показалось, что тут с ним не только дед, а кто-то еще, кто может его обидеть, кто-то не добрый, а жестокий и страшный. Он заплакал и, подобрав с земли палочку, крепко сжал ее в кулаке. Джесси Бентли, поглощенный своей мыслью, вдруг встал и подошел к нему, и мальчик до того ужаснулся, что задрожал всем телом. На лес как будто опустилась тяжелая тишина, и внезапно из тишины возник грубый и настойчивый стариковский голос. Вцепившись в плечи мальчика, Джесси поднял лицо к небу и закричал. Вся левая сторона лица у него задергалась, и рука на плече мальчика задергалась тоже. «Боже, подай мне знак, — закричал он. — Вот я стою с мальчиком Давидом. Сойди ко мне с неба, яви Себя мне!»

С испуганным криком Давид повернулся и, вырвавшись из рук, которые его держали, бросился в чащу. Он не верил, что это дед сейчас запрокинул лицо и грубым голосом кричит в небо. Этот человек был не похож на деда. Произошло что-то ужасное и непонятное, решил мальчик, — новый, нехороший человек каким-то волшебным способом влез в тело доброго дедушки, захватил его. Давид бежал и бежал вниз по склону и плакал на бегу. Он споткнулся о корни дерева, упал и ушибся головой, но встал и хотел бежать дальше. Голове было так больно, что он снова упал и остался лежать, но ужас оставил его лишь после того, как Джесси перенес его в фаэтон и он, очнувшись, обнаружил, что рука деда гладит его по лицу. «Увези меня. Там в лесу страшный человек», твердо сказал он, между тем как Джесси глядел в другую сторону, поверх древесных крон, и губы его опять жаловались Богу. «Боже, чем я виноват, что ты меня не одобряешь?» — снова и снова повторял он эти слова тихим шепотом, гоня лошадь по дороге и нежно прижимая к плечу разбитую, окровавленную голову мальчика.

ЧАСТЬ III. СДАЧА

История Луизы Бентли, которая стала женой Джона Харди и жила с ним в кирпичном доме на Вязовой улице в Уайнсбурге, — это история непонимания.

Многое надо сделать, чтобы такие женщины, как Луиза, стали понятны и чтобы житье их стало жизнью. Вдумчивые надо написать книги и жить вдумчиво людям около них.

Родившись у хрупкой, замаянной матери и порывистого, сурового, наделенного воображением отца, который неблагосклонно отнесся к ее появлению на свет, Луиза с детства была невропатка — из породы тех непомерно чувствительных женщин, которых в изобилии плодит наш промышленный век.

Детские годы ее прошли на ферме Бентли: тихая невеселая девочка больше всего на свете хотела любви — и не получала ее. Пятнадцати лет она переехала в Уайнсбург, в семью Альберта Харди, который держал торговлю колясками и телегами и состоял в городском совете просвещения.

Луиза переехала в город, чтобы учиться в Уайнсбургской средней школе, и стала жить в семье Харди, поскольку Альберт и Джесси были друзьями.

Харди, торговец экипажами в Уайнсбурге, подобно тысячам своих современников, был энтузиастом просвещения. Он выбился в люди, не причастившись к книжной науке, но был убежден, что, если бы читал книги, его жизнь сложилась бы удачнее. На эту тему он беседовал с каждым, кто входил в его магазин, а домашних — тех просто в отчаяние приводила эта бесконечная песня.

Было у него две дочери и сын, Джон Харди, и дочери не раз угрожали бросить школу. Они из принципа занимались ровно столько, сколько необходимо было, чтобы избежать наказания. «Ненавижу книжки и всех, кто любит книжки, ненавижу», — с жаром заявляла младшая, Гарриет.

В Уайнсбурге, как и на ферме, Луиза не была счастлива. Годами мечтала она о том времени, когда сможет вырваться в мир, и на переезд свой в дом Харди смотрела как на большой шаг к свободе. Когда она думала о будущем, ей всегда представлялось, что город — это само веселье и жизнь, что и мужчины, и женщины там должны быть счастливы и свободны, а дружба и нежность достаются там так же легко, как щеке — дуновение ветра. Из немого и безрадостного отцовского дома она мечтала окунуться в атмосферу тепла, где бьется жизнь и действительность. И в доме Харди Луиза, наверное, нашла бы кое-что из того, о чем тосковала, если бы сразу по приезде в город не совершила одну ошибку.

Обе девочки Харди, Мери и Гарриет, невзлюбили Луизу за ее прилежание. Она приехала в самый день начала занятий и не знала о том, как они относятся к школе. Она была застенчива и за первый месяц ни с кем не познакомилась. Каждую пятницу после уроков в Уайнсбург приезжал работник с фермы и увозил ее на выходные дни домой, так что субботний день она проводила не с городскими. От застенчивости и одиночества она занималась непрерывно. Мери и Гарриет решили, что усердствует она в пику им. Старательная Луиза рвалась ответить на каждый вопрос, заданный классу. Она прыгала на своем месте, глаза у нее горели. И, ответив на какой-нибудь вопрос, перед которым весь класс пасовал, она радостно улыбалась. «Видите, ведь я за вас старалась, — словно говорили ее глаза. — Вы можете не беспокоиться. Я отвечу на все вопросы. Пока я тут, всему классу будет легко».

Вечером, после ужина в доме Харди, Альберт Харди начинал превозносить Луизу. Один из учителей отозвался о ней с похвалой, и Альберт ликовал. «Что же я опять слышу? — начинал он, строго глядя на дочерей, а потом с улыбкой оборачивался к Луизе. — Еще один учитель сказал мне об успехах Луизы. Все в Уайнсбурге говорят, какая она умница. Мне стыдно, что этого не говорят о моих родных дочерях». Поднявшись, купец расхаживал по комнате и закуривал вечернюю сигару.