чтобы достигнуть цели: требовалось закрепиться наверху и гарантировать себе постоянные милости императора. Способ один: забеременеть от него. И, забеременев, надеяться, что родится мальчик, — ведь в противном случае роженица мгновенно возвращалась к безликому и безвестному существованию, растворялась среди сотен себе подобных.
Но пока что Тай-цзун лишь подмигивал и иногда шлепал У-хоу по попе; то были единственные знаки внимания, которые охотно дарил император, когда она проходила перед ним, изящная и тонкая, как танцовщица.
Тогда она сделала ставку на принца-наследника Ли Чжи — одного из многочисленных сыновей всемогущего монарха. Ведь силы старика таяли с каждым днем…
И удача не оставила ее.
Ей выпала редкая привилегия прислуживать будущему императору Гао-цзуну при омовении рук, когда тот прибыл с визитом в отцовский дворец, — пусть даже ее участие в церемонии не выходило за рамки обычного этикета. Очарование юной наложницы пятого ранга, сияние ее зеленых глаз и дерзость чуть вздернутого носика, едва заметное подрагивание груди, прикрытой тончайшей шелковой рубашкой с глубоким вырезом, — все это разожгло в молодом Ли Чжи огонь желания.
Красавица У-хоу ловко притворялась скромной и смущенной под жаркими взглядами принца-наследника, те же делались все настойчивей. Ли Чжи стал проявлять необыкновенный интерес к протокольным визитам, никогда не упуская возможности явиться в императорский дворец, чтобы омыть руки в медной чаше, которую с таким изяществом подавала ему эта девушка.
Однажды Ли Чжи обрызгал У-хоу, слишком быстро опустив руки в воду, и она промурлыкала в ответ на извинения принца-наследника нежнейшим и мелодичным голоском:
— Ничего страшного! Я как растение, вода мне только на пользу.
— Ах, если бы я смог однажды окропить тебя собственной росой! — шепнул ей на ушко преисполненный желания сын Тай-цзуна.
Внезапная смерть императора, увы, прервала это идиллическое начало, поскольку У-хоу, как уже говорилось, вместе с другими наложницами была отправлена в неприютную обитель Ганье. Вот почему в таком отчаянии рыдала она под каменным взглядом бодхисатвы Авалокитешвары.
Наплакавшись вдосталь, она и не заметила, как обессиленно уснула прямо у громадных ног, закопченных в дыму множества свечей. А проснулась от чьего-то мягкого прикосновения. Открыв глаза, У-хоу увидела над собой склоненное лицо, доброе и морщинистое.
— Хорошо выспалась, сестричка?
Над У-хоу покачивались янтарные четки, сияющие, словно золото, на фоне синего одеяния монахини. Узловатые пальцы непрестанно скользили с одной бусины на другую, отсчитывая молитвы. Старуха стояла в тени гигантского бананового листа, зонтиком прикрывавшего ее от падавших из высоких окон лучей, и с улыбкой смотрела на молодую послушницу с только что обритой головой.
— Как называют эту статую? — спросила У-хоу, поспешно протерев глаза и садясь на пятки.
— Это Авалокитешвара, бодхисатва-посредник, несчастные люди могут обращаться к нему со своими бедами. По-китайски ее зовут Гуанъинь. Так сложилось, что в Индии Авалокитешвару представляют мужчиной. А у нас она предстает в женском воплощении.
— И это божество помогает людям? Но я не слышала ни о ком, кроме Будды!
— Помни о Гуанъинь: она обязательно поможет, если слова просителя искренни, а поступки праведны.
У-хоу заново всмотрелась в глаза статуи. Несмотря на черноту, та казалась необычайно доброй и милостивой. Тонкие как молодой месяц, губы на круглом лице улыбались. Бодхисатва, полная сострадания Гуанъинь, будто бы нашептывала девушке утешительные слова.
Скорчившаяся возле ног великанши, У ощутила себя маленькой девочкой. Она испытала непривычное чувство покоя, какого наложница, вечно озабоченная необходимостью угождать и быть привлекательной, прежде познать не могла.
Так началась ее трансформация: через воспламенение сердца и духа — к умиротворению.
С помощью старой монахини У-хоу поднялась на ноги. Она ощущала, как наполняет ее свет, исходивший из глаз Авалокитешвары-Гуанъинь.
Оказывается, для нее еще не все потеряно!
У-хоу вдруг поняла, да так ясно, что у нее перехватило горло: ею полностью овладел свет Благословения и Святой Истины! Она столь уверилась в этом, что мгновенно сделалась самой набожной и усердной из всех вновь прибывших в монастырь Ганье. Стараясь следовать всем указаниям старой монахини, бывшая наложница пятого ранга изо дня в день первой приходила на службу и последней покидала храм.
Неподвижно проводя долгие часы в позе лотоса перед статуей, даровавшей ей просветление, У-хоу чувствовала, как душа покидает ее тело, как сама она обретает легкость облака. Ей казалось, что она парит над миром людей, на которых готова излить бесконечное сочувствие. Что она сама может, подобно Блаженному Будде, совершавшему благодеяния в течение бесчисленных прежних воплощений, даровать изумительные зеленые глаза первому же слепому, пришедшему в храм, стоит лишь бедняге попросить об этом. И не возникало сомнения, что Гаутама, славный подобными поступками, обратит их по смерти одаренного в драгоценные камни, на которые семья усопшего сможет приобрести много серебра и добротных вещей!
Сердце ее ликовало, голова полна была поучительных историй, героиней которых становилась сама У-хоу; она мечтала пройти по дороге святости, ведущей к совершенству нирваны, в которой растворяются все человеческие горести и печали, стоит лишь достичь Благого Ничто, где нет больше никаких желаний…
У-хоу, которую монахини между собой называли теперь «маленькая святая», больше не выносила присутствия ни одного волоска на своей голове и оттого обрела облик невинного младенца, придававший ей необычайное очарование. Такое существование, столь радостное для нее, прервалось, увы, уже через несколько месяцев. Однажды утром цирюльник монастыря, который регулярно брил голову У-хоу, отказался совершить привычную процедуру.
— Я получил указание, что вам следует отрастить волосы! — непреклонным тоном ответил он на изумление У-хоу. — Это приказ самого высокого уровня!
По прошествии двух месяцев короткие волосы У-хоу образовали пышное облако.
— Отлично! Эта прическа делает тебя просто ангелом!
Такой возглас однажды прервал утреннюю медитацию молодой монахини, и это была не кто иная, как госпожа Ван. Императрица стремительно вошла в келью в сопровождении своего секретаря.
— Тебя необходимо подготовить к переезду в императорский дворец, — улыбаясь и источая душный аромат жасминовых духов, проворковала она.
— Но отныне мое призвание здесь, в свите Святейшего Блаженного! — возразила У-хоу.
— Ты была и остаешься императорской наложницей. Никто тебя не освобождал от твоего пятого ранга. И это означает, что ты принадлежишь императору! — сверкнула глазами госпожа Ван; голос ее взрезал воздух, подобно клинку.
Она сделала знак секретарю. Тот подобострастно сложился вдвое и, словно фокусник, извлек из рукава свиток.
— Вот императорский указ: немедленно доставить тебя в женские покои дворца. Сегодня же вечером! — властно сказала госпожа Ван.
У-хоу едва не расплакалась, так ей теперь не хотелось расставаться с обретенной здесь благостью. Ей было ясно, что она и сама испытывает к императрице ничуть не лучшие чувства, чем та — к ней. Видно ведь, как эта чванливая