комнате, наполненной дымом возжигаемых благовоний, в окружении свечей, сочившихся красным воском, в магическом «круге космического совершенства», так что их с мужчиной головы, как он торжественно объявил, стали «невыразимым центром», а все их члены образовали «божественные лучи»… Стыд настигал ее каждую ночь. Она вынуждена была признать себе, что не способна избавиться от мыслей о жезле плоти, доставившем ей столь сильное удовольствие и перевернувшем все ее представление о мире.
Ей пришлось всем весом навалиться на край стола, чтобы не упасть от внезапного головокружения; рукой она поспешно ухватилась за стеллаж с рукописями. Некоторые драгоценные свитки упали на пол и развернулись. Манакунда бросилась собирать их, стараясь как можно меньше шуметь, а затем выпрямилась и велела себе собраться с духом.
Наконец она тщательно разгладила край большого свитка на столе — с тем чтобы безыскусно и аккуратно написать фразу покаяния, где та будет менее всего заметна.
Благодаря начальным познаниям в санскрите, который послушницам преподавали ежедневно, девушка смогла разобрать название сутры, которой предстояло вобрать ее признание. Рядом с изящной миниатюрой, представляющей бодхисатву Будущего Блаженную Майтрейю в роскошной тиаре и с подвесками в ушах, было крупно написано: «Сутра последовательности чистой пустоты». Рядом она увидела строки перевода — кажется, на китайский. Она не могла бы прочитать их, даже если луна светила бы ярче. Да и вообще не понимала, что это за язык такой, в котором больше десяти тысяч знаков для письма!
Сосредоточенно сдвинув брови, по-старушечьи сгорбившись над изображением прекрасной девы и заглавием сутры, повыше первых строк текста она вписала одиннадцать слов своей исповеди, стараясь не исказить имя мужчины, который заставил ее перенести такое испытание и запятнать свою плоть и душу. И по мере того, как она совершала свой акт покаяния, Манакунда с восторгом ощущала, как на сердце нисходит долгожданный покой.
Тайные волны недостойного и греховного томления, одолевавшие ее прежде, почти улеглись. Теперь она совершенно ясно видела Чистоту этой бездонной Пустоты, великого, утешительного и спасительного Ничто, поименованного в заглавии священной сутры. Перед ней разворачивалась бесконечность, осиянная фигурами всего пантеона буддийских божеств в их абсолютном великолепии.
Завершив дело, она почувствовала, что огненные буквы, начертанные мужчиной на ее животе, совершенно исчезли. Вскоре та якобы магическая церемония и само насилие превратятся лишь в полузабытые тени… Выходя на цыпочках из книгохранилища монастыря Самье, Манакунда уже не сомневалась, что полностью покончила с воспоминаниями о жезле из плоти, вторгшемся в ее тело.
ГЛАВА 1
ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ, ЧАНЪАНЬ, КИТАЙ
12 декабря 655 года[5]
Огромный зал Приемов и Праздников императорского дворца в Чанъани, столице китайской династии Тан, был залит полуденными лучами. В этот самый момент солнце, воплощение Ян, достигло зенита, наполняя светом внутренний двор, воплощение Инь.
Глаза У-хоу слезились от яркого света, а может быть, от волнения, и она закрыла их, тем более что нетерпение заставляло ее желать, чтобы все эти торжества промелькнули как можно скорее и настал самый главный момент… главный для нее. Если бы можно было, она немедленно заснула бы и пробудилась ровно в то мгновение, которого так ждала.
Знамена со знаками четырех сторон света — черной черепахой севера, зеленым драконом востока, белым тигром запада и красной птицей юга — взмыли ввысь, стоило войти императору Гао-цзуну. Для пятой стороны света, то есть для центра мира, избрали желтый цвет, и она также имела свое знамя: из красновато-коричневого с золотым отливом шелка, его внесли в зал сразу вслед за вошедшим императором.
Желтый считался цветом Земли, где правил тот, кого называли Сыном Неба.
Ее, У-хоу, официальный супруг.
Она находилась теперь на особой платформе, по соседству с императором Гао-цзуном; сидела на троне, почти таком же большом, как императорский.
На императоре был широкий шелковый халат, который мог носить только правитель страны. Халат, расшитый двенадцатью украшениями. В их числе трехлапый ворон, знак Солнца; заяц, толкущий в ступке порошок бессмертия, знак Луны; вереница кругов, означающих главные созвездия; горы, на которых обитают боги и мудрецы, что значит Бессмертие; дракон, фазан и феникс — знаки императорской власти, а именно Твердость, Мастерство и Удача; тут же разместились водоросли Мудрости, пламя Добродетели, зерна Изобилия, секира Власти, а также непременный мистический знак Я, который никто не мог в точности истолковать, но никто и не осмеливался исключить из списка, так как тот был одним из двенадцати украшений легендарных первых правителей Китая.
Заняв свой трон, Гао-цзун легким кивком подал знак, что церемония может начинаться. Славословия императору длились нескончаемо утомительно. Но вот наконец…
«Слава У-хоу, новой супруге императора Гао-цзуна!» — закричала толпа вслед за призывом глашатая.
Когда облаченный в алый шелк главный распорядитель императорского двора вознес над ней корону императрицы, У-хоу склонила голову, благодаря чему очень кстати смогла спрятать пылавшее лицо.
Корона была из чистого золота, в форме переплетенных ветвей, на которых восседала птица феникс: клюв покрыт великолепной красной эмалью, крылья усыпаны сверкающими драгоценными камнями. Ее выковали так искусно, что казалось — вот-вот взлетит.
По сигналу глашатая все собравшиеся во дворе разом опустились на колени — перед ней, супругой императора! Наконец-то — перед ней… Зашелестели встревоженные этим движением шелка, склонились лбом до земли все, мнившие себя знатными и могущественными.
Для большинства вельмож, облаченных в золотое и серебряное шитье, как и для членов правящей семьи, возведение такой женщины на престол представлялось несообразным и возмутительным. Можно по пальцам одной руки пересчитать тех, кто одобрил выбор императора. Да и среди менее высокопоставленного люда, улыбавшегося новой императрице и громогласно восхвалявшего ее, У-хоу тоже едва ли нашла бы большое число доброжелателей.
Она не была столь простодушна, чтобы не замечать ненависть и презрение.
За спинами высокорожденных придворных она могла разглядеть первых чиновников империи: управляющих провинциями, распорядителей, секретарей высшего ранга, других служащих имперской канцелярии, легко различимых по черным одеяниям и горностаевым воротникам, по расшитым золотом шапочкам, указывавшим на статус чиновников.
В третьем ряду, как бы символизировавшем «третий пол», располагались евнухи, игравшие важную роль во всех государственных делах. Они умело тянули за веревочки, управляя из-за кулис и никогда не выступая на передний план. Покачиваясь на толстых золоченых подошвах сандалий, они на голову возвышались над первыми двумя рядами, так что даже издалека У-хоу могла рассмотреть выражения их нарумяненных лиц.
У-хоу чувствовала некую солидарность с этой кастой людей, лишенных пола, происходивших, как и она, из самых низов общества. Зачастую их продавали во дворец собственные родители