Диоген
На вечность едва ли рассчитывал,А значит, не видел нуждыСвой дом, свою бочку разбитую,Беречь от любви и вражды.
Дождинок тяжелые фракцииРонял иногда небосклон.Он светом бесстрастной абстракцииОт холода был защищен.
Пусть рушится твердь поднебесная,Всю землю пусть морем зальет,Коль с разумом вместе воскресну я,Когда мое тело умрет.
Раб
Кричат подвыпившие шлюхи,разносится кабацкий смрад.И как назойливые мухи,«Подайте», – нищие хрипят.
Закат в багровом ореоле,и жёлчь по небу разлилась.Всё пожелтело: роща, поле,деревья, люди, камни, грязь.
Вот день, покрытый чёрной гарью,уходит под сивушный бред.И вечер сладковатой хмарьюокутал всё вокруг – весь свет.
Почти не дышит раб распятый,от бесконечных мук устав.Как ангел вечности крылатой,висит он, руки распластав.
И видит гордая элитаи перепившаяся голь:из тела, что к столбу прибито,по капле вытекает боль.
И языки сплетает пламеньнад факелами. Чернь свистит,и в мёртвое лицо летити глухо ударяет камень.
Старинные портреты
В том зале, где тени скользят над паркетом,блуждает мой взгляд по старинным портретам.
Слой лака покрыл, незаметен и тонок,надменные лица панов и панёнок.
И я созерцаю спесивые позыи скрытые в тонкой насмешке угрозы.
Луч вынырнул, как бы случайно, из мрака.Охотничья нюхает воздух собака.
Узор на камзоле, колье и монистасверкают светло, равнодушно и чисто.
Нет, здесь ни один не слыхал, безусловно,о сумрачной страсти и пытке духовной.
И вздрогнул я в страхе, почти суеверном:так много знакомого в жесте манерном.
И я с удивленьем следил молчаливымза этим лицом, притягательно-лживым.
А жадные губы, казалось, готовы.шепнуть мне одно ядовитое слово
Игрок
Он просидел всю жизнь за карточным столом,где и сейчас сидит, и даже по одеждезаметно – он игрок, сегодня, как и прежде,забывший о себе, идущий напролом.
Здесь много сотен раз он искушал судьбу,когда лицом к лицу встречался с мрачным роком.Но опускаясь вниз, в падении глубокоми потерявши всё, не прекратил борьбу.
Когда, как на костре, сжигал его азарт,охваченный больной, нечистоплотной страстью,он всё-таки бывал гораздо ближе к счастью,чем те, кто никогда не брали в руки карт.
Александр
Бессильны лучники, они обречены –загородимся мы щитами.Вот наши грузные, как крепости, слонызаколыхались над плотами.
Разъята Персия, лишь Индия вдалиглаза сощурила лениво.Изыди заживо, восстань из-под земли,всё так же улыбнётся криво.
Темна ты, Индия, таинственна, смугла,нашла оружие иное:от тела моего останется зола,и сердце растворится в зное.
И руки чьи-нибудь тебя замкнут в свой круг,откуда даже Ганга водамвовек не вырваться. Лишь изредка, лишь вдруг,меня припомнишь мимоходом.
Самоубийца
В гостиничном, заплесневевшем смрадекак будто задремал у кресла на полу,лишь модный чемодан поблёскивал в углу,да шевелил сквозняк страницами тетради.
Кто может знать, куда девается душа,и где ушедший дух пристанище находит,когда он здесь лежит, плашмя и не дыша,пока сюда людей привратник не приводит?
Быть может, это жизнь колеблет бахромуу скатерти, дрожит на смятом одеяле,что складкою любой принадлежит ему,пока его вещей ещё не разбирали?
Хотя могла б уйти сквозь запертую дверь,но ждёт, пока от губ приказа не услышит.Кто может знать о том, что именно теперь
Конец ознакомительного фрагмента.