Читать интересную книгу Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

Когда улеглась пыль после поражения Наполеона при Ватерлоо в 1815 г., европейские государства определили в качестве правопреемника империи Германскую конфедерацию, границы которой были примерно теми же и включали, как и прежде, Германию и те части Австрии, где говорили на чешском. Некоторое время полицейская система, установленная в Центральной Европе австрийским канцлером князем Меттернихом, позволяла успешно удерживать крышку кипящего котла либеральной и революционной деятельности, вдохновленной французами и осуществляемой представителями активного меньшинства образованного населения до 1815 г. Однако к середине 1840-х выросло новое поколение интеллектуалов, юристов, студентов и местных политиков, которых не устраивала текущая ситуация. Они пришли к выводу, что самым быстрым способом избавить Германию от множества больших и малых тираний является упразднение отдельных государств конфедерации и замена их единым германским государством, построенным на принципах представительного управления и гарантирующим элементарные права и свободы — свободу слова, свободу печати и т. д., — которые все еще отрицались в очень многих частях Германии. Распространенное недовольство, порожденное бедностью и недостатком продуктов в «голодные сороковые», давало им шанс. В 1848 г. в Париже вспыхнула революция, которая эхом прокатилась по всей Европе. Существовавшие немецкие правительства были сметены, и к власти пришли либералы[45].

Революционеры быстро организовали выборы в конфедерации, включая Австрию, и в свое время во Франкфурте был собран национальный парламент. После серьезного обсуждения депутаты проголосовали за список фундаментальных прав и приняли конституцию Германии, соответствующую классическим либеральным представлениям. Однако они не могли получить контроль над армиями двух ведущих стран — Австрии и Пруссии. Это оказалось решающим фактором. К осени 1848 г. монархи и генералы двух государств вновь обрели прежнюю уверенность. Они отказались принимать новую конституцию и, после того как следующей весной над Германией пронеслась волна радикально-демократической революционной активности, принудительно распустили франкфуртский парламент и отправили его депутатов по домам. Революция завершилась. Конфедерация была восстановлена, а главные революционеры были арестованы, брошены в тюрьму или изгнаны из страны. Следующее десятилетие многими историками считается периодом глубокой реакции, когда либеральные ценности и гражданские свободы были раздавлены железным каблуком немецкого авторитаризма.

Многие историки считают поражение революции 1848 г. ключевым моментом истории современной Германии, моментом, когда, по знаменитым словам А. Дж. П. Тейлора, «немецкая история достигла своей поворотной точки и не смогла повернуть»[46]. Вместе с тем Германия вступила на прямой и безоговорочный «особый путь» к агрессивному национализму и политической диктатуре после 1848 г.[47] В ее истории предстояло случиться многим переломным моментам и судьбоносным решениям, которых можно было избежать. Для начала достижения либералов еще раз претерпели серьезную трансформацию в начале 1860-х. Послереволюционное правление отнюдь не было полным аналогом старого порядка, оно стремилось удовлетворить многие либеральные требования, но при этом уклонялось от национального объединения или предоставления парламентского суверенитета.

К концу 1860-х практически везде в Германии существовали открытые судебные слушания с участием присяжных, гарантировались равенство перед законом, свобода предпринимательской деятельности, были отменены наиболее неприемлемые формы государственной цензуры литературы и прессы, действовало право на собрания и союзы. И важно, что во многих государствах были организованы представительные собрания, где избранные депутаты могли свободно дискутировать и имели по крайней мере некоторые права по определению законодательства и государственных доходов.

Именно этими правами воспользовались возрождающиеся либералы в Пруссии в 1862 г., чтобы блокировать повышение налогов, пока армия не перешла под контроль законодательной власти, что, увы, не удалось осуществить в 1848 г. Это создало серьезную угрозу для финансирования прусской военной машины. Чтобы разрешить этот кризис, прусский король назначил человека, который стал главной фигурой в немецкой политике следующих тридцати лет, — Отто фон Бисмарка. К тому времени либералы правильно решили, что не было никаких шансов для объединения Германии в национальное государство, в которое бы вошла и немецкоязычная Австрия. Это бы означало распад Габсбургской монархии, которая включала огромные территории от Венгрии до Северной Италии, находившиеся за пределами Германской конфедерации, которая насчитывала миллионы подданных, говоривших на языках, отличных от немецкого. Однако либералы также считали, что после объединения Италии в 1859–60 гг. их время пришло. Если уж итальянцам удалось создать собственное национальное государство, то немцы, разумеется, могли добиться того же.

Бисмарк принадлежал к поколению европейских политиков, таких как Бенджамин Дизраэли в Британии, Наполеон III во Франции и Камилло Кавур в Италии, которые были готовы использовать радикальные, даже революционные средства для достижения фундаментально консервативных целей. Он понимал, что нельзя отрицать силу национализма. Но он также видел, что после разочарования 1848 г. многие либералы были готовы принести в жертву национальному единству по крайней мере некоторые из своих либеральных принципов, чтобы получить то, к чему стремились. Несколькими быстрыми и жесткими ходами Бисмарк добился объединения с австрийцами, чтобы захватить спорные территории Шлезвиг-Гольштейна у Датского королевства, а затем спровоцировал войну за управление ими между Пруссией и Австрией, которая закончилась полной победой прусских войск. Германская конфедерация распалась, и на ее месте возникло правопреемное образование без австрийцев или их южнонемецких союзников, которое за отсутствием более художественного названия Бисмарк нарек Северогерманским союзом. Немедленно большинство прусских либералов, почувствовавших, что до образования национального государства остается один шаг, простило Бисмарку его политику сбора налогов и финансирования армии без одобрения парламента, проводимую в течение предыдущих четырех лет с величайшим презрением по отношению к парламентским правам. Они продолжали одобрять его действия и дальше, когда он устроил другую войну с Францией, которая обоснованно опасалась, что создание объединенной Германии положит конец ее господству на европейской политической арене, продолжавшемуся последние полтора десятилетия[48].

За разгромом французских армий в Седане последовало провозглашение новой Германской империи в Зеркальном зале бывшего французского королевского дворца в Версале. Построенный Людовиком XIV, «королем-солнце», в период его наивысшего могущества примерно двести лет назад, дворец превратился в унизительный символ французского бессилия и поражения. Это был ключевой момент в истории современной Германии и, разумеется, Европы. Либералам казалось, что их мечты сбылись. Однако им предстояло заплатить большую цену. Некоторые черты творения Бисмарка имели угрожающие последствия для будущего. Во-первых, решение назвать новое государство «Германским рейхом» неизбежно вызывало в памяти образ его тысячелетнего предшественника — державу, которая в течение многих веков господствовала в Европе. Некоторые и на самом деле называли создание Бисмарка «Вторым рейхом». Использование этого слова подразумевало также, что там, где Первый рейх пал под натиском французской агрессии, Второй преуспел. Помимо многих характерных черт творения Бисмарка, переживших падение Германского рейха в 1918 г., продолжавшееся использование термина «Германский рейх» (Deutsches Reich) в Веймарской республике и во всех ее государственных институтах было совсем не малозначительным. Слово «рейх» вызывало у образованных немцев образ, связанный далеко не только с созданными Бисмарком структурами, образ страны — преемницы Римской империи, проекции Царства Божьего здесь, на земле, страны, имеющей обоснованные претензии на власть, а в более прозаичном, но не менее сильном смысле образ Германского государства, которое включало бы все немецкоговорящее население Центральной Европы — «один народ, один рейх, один вождь», как было провозглашено в будущем нацистском лозунге[49]. В Германии всегда оставались люди, которые считали творение Бисмарка лишь частичной реализацией идеи истинного Германского рейха. Сначала их голоса были не слышны из-за всеобщей эйфории, наступившей после победы. Но со временем эти голоса множились[50].