— Приступайте к поэзии, князь.
Едва дыша в обтягивающем черном фраке и узких белых панталонах (то бишь, брюках), я зачитал по памяти длинное стихотворение. В нем представлялась жизнь глазами шпанской мухи, прилетевшей из деревни в столицу. Началось повествование с цветов на заливных лугах и сметаны в глиняной крынке, а завершилось черепаховым супом в английской фарфоровой тарелке, поданным к царскому столу.
К середине выступления большая часть гостей корчилась от смеха, а Пушкин напряженно хмурился, придерживаясь образа непреклонного судьи. По окончании стихотворения он провозгласил:
— Вот, достопочтенные господа, я нашел в свинарнике блистающий жемчуг. Истинный талант, — он встал с кресла и пожал мне руку. — Вещица молодого человека вобрала в себя все, чего недоставало вашим стихам. В ней обнаружились тонкая сатира и умелая игра слов. Красота природы предстала перед глазами! Жизненная сила заструилась неукротимым родником в горной пещере. А сколько злободневности! Вдумайтесь, до чего метко сказано про императорский суп!
В зале воцарилось молчание.
— Как вы мыслите, друг мой, — Пушкин подмигнул Дельвигу, — не поместить ли нам в следующий номер «Литературной газеты» произведение Тихона Игнатьевича?
— Непременно поместим, — отозвался Дельвиг. — Исключительный поэтический дар князя не должен остаться без публичного внимания.
— Не нахожу, как вас отблагодарить, любезный Александр Сергеевич, — воодушевленно признался я.
— Творите, дорогой князь, — на прощание улыбнулся Пушкин. — Не зарывайте ваш талант в землю.
Он поблагодарил за визит гостей и шаткой походкой покинул зал.
Глава 2. СТРАШНЫЕ СКАЗКИ НАЯВУ
Моя литературная карьера быстро покатилась в гору, были изданы несколько романов в прозе, сборники стихов.
Весной 1832 года мне пришлось покинуть Петербург. Общество Арсения Подметкина оказалось под угрозой разоблачения, и наш «почтенный махарадж» в тайных записках настоятельно рекомендовал своим особенно активным сподвижникам «для отведения жандармских глаз» на время удалиться в провинцию, а то и за границу.
Под предлогом поиска вдохновения для романа в стихах о древнерусском богатыре, путем созерцания деревенской природы, я вернулся в Лабелино. Добираться пришлось на перекладных. Я решил устроить сюрприз родителям (Сестра моя уже три года не жила в усадьбе. Ее сосватал отставной генерал Михаил Зарубинский из соседней губернии). Как же приятно было, проезжая по деревенской улице в тряской бричке, узнавать милые с детства места, совсем не изменившиеся, но будто бы уснувшие до возвращения молодого хозяина. В Лабелино царила сонная безмятежность, обволакивавшая теплой пеленой всякого приезжего. Даже ямщик, проехав пару верст по владениям моего отца, начал позевывать, прикрывая рот шапкой. А в парке он и вовсе стал клевать носом. Я растолкал его, когда остановились утомленные жарой лошади.
Дверь парадного входа родительского дома была распахнута настежь, внутри слышались голоса. Я стряхнул с накрахмаленного мундира белые лепестки, они слетели с разросшейся яблони возле крыльца, когда я зацепил плечом низкую ветку. Обрезке яблоня не подвергалась с того момента, как посадил ее у своего нового дома мой знаменитый прадед. Она хранила добрую память о нем и потому прощалось ей многое, даже приветственные объятия для людей, подходивших к дому со стороны конюшни, как я.
Мое внезапное возникновение в гостиной произвело небольшой переполох. С дивана вспорхнула очаровательная белокурая пышечка в розовом платье, украшенном бантами и широкими лентами. Испуганный, ошеломленный взгляд ее нежно — голубых глаз остановил меня, отнял дар речи. Она вдруг улыбнулась, губы похожие на леденец чуть изогнулись вверх, а пухлые щечки зарделись густым румянцем.
Отступая, барышня небрежно изобразила реверанс. Словно привязанный к ней невидимой веревкой, я шагнул навстречу.
— Поручик Подкорытин-Тарановский… Тихон Игнатьевич, — несмело представился я.
— Любовь Кирилловна, — колокольчиковым голоском пролепетала барышня. — Мой граф… отец мой, граф Полунин, купил имение Крапивино, что по соседству с вашим.
— Ну что за радость! — восхитился я, целуя ее мягкую горячую руку. — Вы прелестны, Любонька. И лучший мне подарок к возвращению из суетной, прогоркшей от дождей и слякоти столицы, наша встреча. Поверьте, я и ждать того не смел, что обрету в деревне я античную богиню, нимфу, музу для моих заброшенных от недостатка нежных чувств стихов. Я первые из них пришлю сегодня, к вечеру. Они уже рождаются вот здесь, — я прикоснулся к голове, — Они уже летят к вам, словно журавли, сливаясь в неразрывный клин. О, только б вы не бросили за окошко вашей спальни лирический мой труд. О, только б вас он не обидел, не смутил.
— Поведаю вам тайну, дорогой поручик. Я без стихов ни дня прожить не в силах. Читаю их на сон грядущий штук по пять — по десять. Иначе не сомкну глаз до утра. Все о любви стихи я подбираю… Как они волнуют, услаждают, как разукрашивают серые провинциальные раздумья. А сны приходят после них — сплошное загляденье: все балы, да свадьбы, да народная гульба! Еще люблю читать я про животных. На прошлой неделе вот про Африку прочла творенье англичанина. И той же ночью, вы представьте только, снюсь себе жирафой. Везут меня в зверинец на огромном корабле, а я душою рвусь на волю. Хочу вскричать я: «Отпустите!», да нет голоса людского. Узнать бы мне, к чему такие сны? Нет с вами сонника?
— Нижайше прошу прощения, Любонька, увы, я не увлекаюсь толкованием сновидений. Но сонник я для вас добуду, обещаю клятвенно.
— Благодарю, поручик. Вы спаситель мой, — с поклоном отступила девушка, застенчиво скрывая взгляд.
«Она глупа, но, главное, не лжива. В ней нет притворства, нет жеманности, кокетства, двоякого значения жестов, слов. Что думает, то говорит. Милейшая, драгоценнейшая простота, которой не сыскать в отравленном лжецами городе. Нежное трепетное создание, будто сотканное из золотистых кудрей и шелковых бантов, пахнущее резедой и жасмином. Как можно не влюбиться в этакое чудо? Как можно не мечтать о долгом семейном счастии рядом с ней?»
Ища оправдание вспыхнувшей во мне любви, не прописанной в великих планах на ближайшее будущее, я не услышал, как в гостиную пришли родители с гостями.
Мать и отец мои почти не изменились, ну разве что в их волосы прокралась легкая седина, а на лбу и возле глаз появились морщинки. Кирилл Степанович Полунин был невысоким пожилым человеком среднего телосложения. Он носил короткую бороду, а ухоженные седые волосы длиной до плеч убирал за уши. Его жена Пульхерия Федосеевна выглядела совсем старушкой из — за неопрятного пучка на затылке, выцветшего синего в серую полоску платья, поверх которого она повязывала пуховую шаль по-крестьянски, наперекрест груди.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});