Читать интересную книгу Сборник. Книга 1. Роман «Седой» и другие избранные произведения - Александр Войлошников

– Даст Бог, будут борщи и вареники. Баланда ни мне, ни тебе не светит: вышак, ты да я, честно заработали. У нас одна забота: покуралесить на воле! Жить, как советские живут – только время терять. Но везде, где хочется, побывать, – проблема… велика Россия, а мир – ещё больше! Вот и интересно мне, когда встречаю я человека, который не счёл бы за труд рассказать про то, что для него обычно и привычно: про свой городочек, про край, станицу. И тебе, Тарас, есть, что вспомнить, кроме казачьего меню…

– Хиба ж про шо?

– Кто ты по национальности?

– Мы – кубанЦЫ, – отвечает Тарас, рубанув ударением по последнему слогу. Казачки з Кубани – русские!

– А на каком же языке ты говоришь?

– А як уси кубанцы размовляють.

– Ты же, Тарас, по украински говоришь! Вот и расскажи: как, когда и откуда твои предки на Кубань попали? А я дополню твой рассказ. Расскажу о том, как Россию, единую и неделимую, которую деды завещали нам беречь пуще жизни, большевики испоганили границами республик. В том числе, между украинцами и русскими. И провели эти границы по невежеству так, что абсолютно русский Донбасс оказался на Украине, а украинская Кубань – в России! А потом расскажу я, к чему приведёт это преступление…

– А я думал: украинский язык – деревенский язык, – встреваю в разговор и я, – у нас во Владике говорят по-русски, а в деревнях Приморья, – по украински…

– А вот пример – того не мохначе! На Дальний Восток переселили сотни тысяч украинцев-хлеборобов. И стали города русские, а села украинские! И как провести границу между русским парнем, балакающим по-украински и вкраинской дывчиной, говорящей по-русски?… А чтобы вы не только про вареники думали, я, как закончу делать шахматы, начну…

Железный лязг заглушает Седого. Вагон дёргается – поехали… И все углубляются в работу. Тарас продолжает совершенствовать механику управления наружной щеколдой изнутри вагона и замысловато изгибает, прямо руками, толстенную проволоку. Вася добывает смазку из ящиков и смазывает дверные ролики. Оттуда же, из ящиков, добывает пергаментную бумагу и делает из неё герметичные коробки для гальюна. Я сперва верчусь возле Васи, засыпая его вопросами. Оказалось, что Тарас – не имя, а сокращение от кликухи «Тарас Бульба». Да и Вася – сокращенная кликуха: «Вася с парашютом», что по фене – блаженный ротозей. Наградили Васю такой кличкой за его доверчивость и простодушие в Верхотурской колонии, где тянул он срок на малолетке, до шестнадцати, вместе с чесами и детской пятьдесят восьмой. А десятый пункт этой статьи заработал Вася не за анекдот, как я думал, а за удивительное простодушие, феноменальное для страны советской!

Не всякая смерть печальна, иная – всенародный праздник! Двадцать первое января – день смерти Ленина – самый весёлый советский праздник: и день не рабочий, и на демонстрацию идти не надо! Это – пельменный день. На Пасху едят куличи с чайком, а в День Ленина – пельмешки под водочку. И торговля к этому дню обеспечивает народ не только водкой, но и дефицитом, которого нет целый год: белой мукой, пельменным тестом и мясом! Всё предусмотрено для того, чтобы весело поскорбел народ за кончину Ленина под пельмешки с водочкой и частушкой:

Кушай, милый мой, пельмени —Будешь умный ты, как Ленин!

Но козе понятно, – Сталин умнее Ленина! Потому-то Сталин не в мавзолее, а на мавзолее. И проникнувшись логикой, которая шибает по мозге после пятого тоста: «За Сталина!» – даже, под пельмени, Вася, – перед тем, как почувствовать себя в своей тарелке (с недоеденным пельменем). заплетающимся языком высказал радостное предположение о том, что смерть Сталина будут в России праздновать кавказскими шашлыками и не один день, как смерть Ленина, а два! А коль рядом будет выходной, – так и три!!

Восторженное умиление Васи насчёт перспективы смерти Сталина не прошло не замеченным за праздничным столом в кругу Васиных одноклассников. И назавтра четырнадцатилетний оболдуй Вася по крещенскому морозцу, с головной болью и конвоем сотрудников НКВД, отправился в райцентр Елец, чтобы получить там заработанный пятак, который дали ему по малолетству, вместо традиционного червонца по статье пятьдесят восьмой, пункт десять. Этот пункт для тех злодеев, которые «агитацией ослабляют основы советской власти», как написано в УК. Значит, жидковаты «основы»: скользко соввласти на крови стоять! Тут гебухе не до смеха, коль эта власть не только от анекдота, а, даже, от бестактной реплики пьяного подростка, того и гляди, как не подкованная кляча на льду, кувыркнётся вверх копытами!

Глава 4. Талант

«Возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов»

(От Матфея)

На обед Седой раздаёт пАйки: два сухаря, кубик сала, полкружки воды. Свою кружку Седой даёт мне, а он и Тарас пьют из одной. Раздавая пАйки, Седой пытается подложить Тарасу сухари потолще, из-за богатырской комплекции, Тарасу голодать труднее. Но Тарас басит обиженно:

– Тю! Подывыс! Чи тэбе повылазыло? Хлеборез хренов! Це нэ по товарищески…

И берёт маленькую пайку, которую Седой приготовил себе. Оставшись с большой пайкой Тараса, Седой смеётся:

– Значит, по товарищески, это когда всем поровну, а хлеборезу – больше?!

И отдаёт большую пайку мне. Я молча её хрумкаю, понимая: возражать бесполезно, – я младший. После обеда Тарас и Вася, заявив: «Час кантовки – год здоровья», – забираются в кубрик, а Седой продолжает изготовление дорожных шахмат, которыми можно будет играть на ходу. Затачивая на плоском камне гвозди и куски стальной ленты от обивки ящиков, Седой этими самодельными инструментами строгает, пилит, сверлит… Нарядная шахматная доска собрана из разноцветных кусочков дерева. Сидя рядом, я восхищённо слежу за его ловкими пальцами, в которых рождаются изящные фигурки.

– А я, Рыжик, не только в Сорбонне учился, – говорит Седой, заметив моё восхищение, – жизнь меня и до Сорбонны учила. Чтобы в Сорбонне учиться, надо деньги иметь… Клиентом Парижского банка я не был, в гражданской войне не участвовал, пособие ни из Фонда, ни из Союза офицеров мне не светило. Работал я электриком и краснодеревщиком. Думал, – пригодятся мои профессии в России… но «товарищам» понадобился зек, а не мужик мастеровой… за то «спасибо партии родной»… а скольких талантливых, вернувшихся в Россию, сразу расстреляли! – «именем советского народа»?!

Желая помочь Седому, я забиваю деревянный шпинёк в фигурку ферзя. А фигурка, в которую столько вложено труда, – хрусть… Покраснев, зажимаю фигурку в кулаке. А Седой улыбается:

– Не переживай… и так бывает, когда «усердие умение превозмогает», как говорит Прутков Козьма.

Поезд шпарит без остановок, – станции только мелькают. Гулко грохочет деревянная коробка вагона, жестко вздрагивая на рельсовых стыках, но, если сидишь с собеседником голова к голове, – разговаривать можно. Видимо, Седой заметил, что я побаиваюсь угрюмого Тараса. И сейчас, когда грохот вагона изолирует нас от кубрика, Седой спрашивает:

– Ты «Ночь перед рождеством» читал? Тарас – тот же кузнец Вакула! – весёлый мужик и добряк. А юморок – ого-го! Будто простачек… а ты бди! И палец в рот ему не клади! Себе на уме мужик: пошутит, – а как крапивой по голой жопе! Сам же под наивняка хляет. А угрюмость – от зоны. В зоне улыбаются слабакИ, которые жалость клянчат. Улыбка на зоне значит: «не тронь меня – я слаб и не опасен!». Такими помыкают. А хмурость на зоне: «тронешь – убью!». Таких либо ломают, либо уважают. Зона круто людей меняет, а Тарас шесть лет зону топтал, всякого лиха по ноздри хлебал. Даст Бог – отмякнет на воле. Отпустит его зона, как болезнь, и улыбнётся Тарас.

Так вот, мудрейшая эта книжка – «Вечера на хуторе…» Есть там рассказ «Страшная месть», который заканчивается словами: «ибо для человека нет большей муки, как не мочь отомстить». Ты представь, сколько миллионов русских людей корчатся сегодня в муках, как Петро из того рассказа! Корчатся, как и он, не в силах подняться, чтобы мстить!! И в бессильной злобе грызут себя, как не отомстивший Петро грыз свои кости! Но придёт тот час, когда затрясётся земля русская, поднимутся не отомстившие и не отомщённые! Поднимутся они – страшные в своей беспощадности!! Мечтаю я о том часе и… боюсь его, ибо будет он страшней Апокалипсиса.

А связан этот рассказ Гоголя в моей памяти с приятелем во Франции – Иваном Алексеевичем Буниным. Здесь, в СССР, о таком писателе, небось, не слышали. А в эмиграции его все знают – талант! Закончил он недавно роман «Жизнь Арсеньева». И есть в том романе строчки, которые я, не согласный с Иваном Алексеевичем, подчеркнул и несколько раз перечитал, а потому запомнил. Слушай!

«Страшная месть» пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки, – чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него. В минуту осуществления Его торжества и Его праведной кары, Он повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга, как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и к ближнему…»