Нельзя было найти прошения, более противного настоящему душевному состоянию Богочеловека, Который весь был занят мыслью о Своих будущих страданиях. Извинением могло служить одно то, что Иаков и Иоанн не поняли Его предсказания и искали быть близкими к своему Учителю, без сомнения, не по одному любочестию, а и по чувству любви к Нему, которая опасалась быть удаленной от Него во славе Его. Ответ Господа служит поучительным примером, с какой снисходительностью исправлял Он самые важные ошибки Своих учеников. Вместо каких-либо упреков Он отвечал просто с кротостью: Не веста, чесо просита. Можета ли пиши чашу (чаша у евреев означала страдания и бедствия (Пс. 59, 5; Ис. 51, 17. 22; Пч. Иер. 6: 21)), юже Аз имам пити, или крещением (так иносказательно назывались великие искушения), им же Аз крещаюся, креститися? То есть Господь хотел внушить мечтателям, что им должно думать еще не о награде, которая сама собой придет к достойному, а о средствах, как заслужить оную. «Можева», — отвечали ученики, побуждаемые, вероятно, более желанием получить просимое и показать себя достойными его, нежели по внутреннему убеждению в необходимости страданий для достижения славы (Мф. 20,22); ибо они не имели еще ясного понятия ни о предстоящей чаше, ни о крещении, о которых говорил Господь. Но Учитель, как сердцеведец, предвидел уже, что слова эти, сказанные теперь без ясного сознания дела, придут некогда в совершенное исполнение, что сыны Зеведеевы действительно со временем будут, подобно Ему, крещены страданиями; потому в духе пророчества, которое они должны были выразуметь впоследствии, продолжал: Чашу Мою испиета, и крещением, имже Аз крещаюся, имате креститася, а еже сести одесную Мене и ошуюю Мене, несть Мое дати, но им же уготовася от Отца Моего. Тем кончилась беседа.
Очевидно, что Господь хотел преподать сынам Зеве-деевым наставление, для них необходимое, но без той строгости, которой заслуживало более прошение, нежели просители. Они должны были узнать, что в деле столь важном, каково учреждение на земле Царства Божьего, ничто не может зависеть от произвола или пристрастия личного, а все от закона и справедливости; что Господь и Учитель их, если можно так сказать, Сам не может оказать им какую-либо милость без их способности и заслуг. После того они сами собой должны были убедиться, что и в этом отношении они не знали, чего просили.
Хотя беседа эта не была слышна прочим ученикам, но они не замедлили узнать, что было ее предметом. Это произвело неудовольствие и ропот между ними, не несправедливые в отношении к искателям первенства, но напрасные по существу дела, ибо они искали невозможного. Особенно мог оставаться недовольным Петр, который не менее сынов Саломииных был отличаем в обществе учеников Иисусовых (Мф. 19, 27; Мк. 10, 41–45), не менее имел и прав на то, но никогда не доходил до такого любочестия, чтобы видимо желать господства даже над своими соучениками, довольствуясь обещанием Учителя — посадить каждого из них на особенном престоле.
Это взаимное неудовольствие учеников послужило случаем к преданию им самого назидательного урока в смирении и братской любви. «Вам известно, — сказал Господь, собрав их вокруг Себя, — в чем полагают господство свое мирские владыки и повелители: в том, чтобы им служили и повиновались, славили и величали их. Но между вами — Моими учениками — не должно быть сего; никто не должен искать отличия, соединенного с унижением других; между вами — иже аще хощет вящший быти, да будет вам слуга! И иже аще хощет в вас первый быти, да будет вам раб! Вспомните, — продолжал Господь, обращая речь к предмету, забытому учениками, но о котором теперь более всего надлежало думать, — вспомните, что Сам Сын Человеческий, которому принадлежит всякая слава, пришел в мир этот не для того, чтобы — как многие ложно думают, — покорять народы и принимать почести и услуги от других, но чтобы оказать их со Своей стороны другим и самую душу Свою отдать для искупления мира!» Таким образом, о том, чего ученики никак не могли согласить с достоинством Мессии, — о страданиях и смерти Своей, Иисус Христос говорил снова, как о главной и первой цели Своего пришествия в мир. Столь часто и с такой силой повторяемое внушение об этом могло бы совершенно и навсегда отвратить учеников от честолюбивых мечтаний и замыслов: но предрассудок о земном царстве Мессии, их Учителя, так был силен, что самый крест и Голгофа не могли совершенно искоренить его. И по воскресении, при первом явлении Учителя они будут вопрошать Его: аще в лето сие устроявши царствие Израилево? Только сошествие Святого Духа в день Пятидесятницы совершенно возродило их, уничтожив в душе их все плотские понятия, так что они все могли сказать о себе словами св. Павла: Аще и разумехом Христа по плоти, ныне же ктому не разумеем.
В продолжение таких бесед Господь и ученики Его приблизились к Иерихону, одному из значительнейших городов иудейских по его древности и богатству. Перед вратами города у дороги сидело два слепца для испрошения милостыни у проходящих. Шум от толпы путешественников, сопровождавших Господа, не замедлил привлечь их внимание, и они любопытствовали знать, кто идет; то есть не вельможа ли с многочисленной свитой, у которого можно получить богатую милостыню (Лк. 18, 36). Когда сказали, что это Иисус, известный Чудотворец и Пророк Галилейский, то в них тотчас возродилась надежда быть исцеленными от Него. Поэтому со всем нетерпением людей, которые хотят насладиться светом Божьим, они начали восклицать: «Господи, Сыне Давидов, сжалься над нами!» Называя Иисуса сыном Давидовым, слепцы этим всенародно признавали Его Мессией; признание, в котором хотя давно участвовали весьма многие, но редкий отваживался сделать публично, тем паче что Сам Господь не всегда одобрял его, считая преждевременным. Посему-то многие из народа, окружавшего Иисуса, опасаясь, вероятно, фарисеев и римлян, приказывали теперь слепцам умолкнуть, по крайней мере, не произносить название сына Давидова, столько же опасное, сколько для всех любезное. Напрасно! — Слепцы продолжали кричать еще громче: «Сыне Давидов, помилуй нас! Сыне Давидов, помилуй нас!»
Богочеловек остановился и велел позвать слепцов: воззвание их преклонило Его оказать им помощь. Услышав, что Иисус ожидает их, слепцы сбросили с себя даже все свое верхнее платье, чтобы скорее явиться перед Божественным Врачом. «Что хощета, да сотворю вама?» — вопросил Он. «Господи, чтобы отверзлись очи наши!» Господь коснулся их очей, и они тотчас отверзлись. «Ступайте в дом свой, — сказал Он потом, — вера ваша спасла вас» (Лк. 18, 42).
В самом деле, бедствие ли, угнетавшее тех несчастных и часто располагающее людей к лучшему образу мыслей, или другие обстоятельства были причиной, — только настоящий поступок слепцов в отношении к Иисусу Христу показал, что их душевное око было несравненно чище и дальновиднее очей книжников и фарисеев. Слепцы иерихонские неспособны были, подобно тем суесвятам, соблазняться происхождением Иисуса Христа из Галилеи, от бедных родителей; великие и святые дела Его оставались для них великими и святыми, несмотря на то, в какой бы день ни были совершены — в пяток или субботу; мудрое мнение слепца иерусалимского, что грешников Бог не послушает и что Иисус не мог бы творить чудес, если бы не был от Бога (Ин. 9. 33) — служило и для них руководством в суждении о Его Божественном достоинстве. Сердце их, без сомнения, давно уже признало Его истинным сыном Давидовым: представился случай, и они всенародно свидетельствуют свою веру в Него, пренебрегая опасностью быть отлученными за то от синагоги или обвиненными в возмущении против римлян.
Несмотря на позволение Божественного Врача — идти куда угодно, исцеленные слепцы шли во след Его, славя Бога и своего Спасителя. Проходили через Иерихон. Слух о чуде немедленно разнесся по всему городу и еще более увеличил толпу, окружавшую Иисуса; каждый хотел видеть великого Чудотворца, но поэтому многие не могли видеть Его. В числе последних был и некто Закхей, старшина над мытарями (Лк. 19, 2), или сборщиками податей. Посредством своего промысла он приобрел себе великое богатство, не всегда чуждаясь, вероятно, и таких средств, какие людям его звания ставил в упрек еще Иоанн Креститель (Лк. 3, 13). Скупость, жестокосердие, склонность к притеснениям были общим свойством мытарей, к чему располагало самое их звание. Снимая у римлян на откуп подати, они, естественно, употребляли все меры, чтобы не остаться в убытке; соотечественники, кроме неохоты платить подати иноплеменникам, видели в них орудие римского преобладания, тем более ненавистное, что им соглашались быть иудеи. Поэтому мытарь и язычник почитались словами равнозначащими (Мф. 9, 10. 11; Лк. 15, 1. 2; Мф. 18, 17): для того и другого даже было одно общее название — грешника (Лк. 19, 7). Закхей был старейшина мытарей, следовательно, по мнению народа, одним из первых грешников.