кружку два франка, Жозетт взмахнула рукой.
— До старости мне еще лет тридцать!.. — засмеялась она. — Ну, идите дальше и через час, не позже, возвращайтесь домой, чтобы родные не беспокоились о вас!.. И смотрите, не смейте ходить на собрание коммунистов!..
И она скрылась за поворотом улицы. Ее упоминание о собрании коммунистов напомнило Мадлен о Жаке. Она невольно почувствовала себя виноватой. Ведь за все время, что она бродила по улицам, ни разу о нем не подумала. Не подумала о том, что на собрании обязательно будет выступать дядя Морис… И тогда они убьют Жака!..
Мадлен бросилась бежать вдоль улицы. Эдмон едва поспевал за ней.
— Куда ты?! Куда ты?! — кричал он ей, задыхаясь от быстрого бега.
Монеты ритмично постукивали в кружке. Плакат несколько раз срывался с палки и падал под ноги Эдмона. Пока он поднимал его и прилаживал на место, Мадлен убегала все дальше и дальше. Эдмон догнал ее только на перекрестке при красном свете светофора.
Тут он только наконец сообразил, куда она так стремится.
— Мадлен! Не смей! — схватил он ее за руку. — Мадам Жозетт запретила!..
Мадлен сердито вырвала руку:
— Если боишься, можешь не ходить!
Зажегся зеленый свет, и она быстро пошла через дорогу. Теперь Эдмон не отставал от нее. Он шагал рядом, и на его совсем еще ребячьем лице появилось выражение страха. Он понимал, что не смеет ходить на собрание коммунистов, что отец выдаст ему за это сполна, но не останавливался, а только все время повторял:
— Мадлен! Мы должны вернуться!..
Но Мадлен упрямо шла вперед.
— Нас же туда не пустят!.. — крикнул он наконец. — И потом там могут стрелять!.. Помнишь, как в прошлом месяце!..
Мадлен молчала. Ее губы были крепко сжаты. Она словно не слышала того, что говорил Эдмон. Когда он снова схватил ее за руку, она в негодовании обернулась:
— А твой папа фашист! — крикнула она прямо ему в лицо.
Сжав кулаки, Эдмон бросился на нее.
— Не лги!.. Не лги!.. Он за де Голля!..
Мадлен увернулась от удара, отбежала в сторону и остановилась на краю тротуара, маленькая, тоненькая, но властная; такую не ударишь.
— Подними плакат! — строго сказала она Эдмону. Он повиновался. — Теперь мы уже близко. Можно не торопиться.
Они опять медленно пошли рядом. И снова время от времени монеты, звякая, ударялись о дно кружки.
Чем ближе они подходили к дому, в котором должно было проходить собрание коммунистов, тем оживленнее становилась улица. Люди шли сюда со всех сторон. Коммунисты ничем внешне не выделялись в толпе парижан. Их присутствие сказывалось иначе. Все больше и больше добрых рук протягивалось к кружке…
— Дядя Морис!..
Мадлен увидела Шантелье, когда он выходил из машины. Около дома, где должно было состояться собрание, машины стояли так густо, что Шантелье не смог поставить свою. В поисках места он заехал на соседнюю улицу. Увидев Мадлен и Эдмона, он улыбнулся.
— Ну как, много собрали, ребята? — спросил он.
— Почти целую кружку! — с гордостью сказал Эдмон.
— Отлично!.. Надеюсь, найдется местечко и для моих франков!..
Мадлен ни о чем не спросила Шантелье. Она только посмотрела на него пристально и вопросительно. И он сразу понял.
— Надеюсь, все будет хорошо! — тихо сказал он, запер на ключ машину и медленно, сгорбившись, пошел к дому.
Мадлен посмотрела ему вслед. «Неужели он все-таки выступит? — подумала она. — А как же Жак! Бедный Жак!..»
— Почему они его так боятся, Эдмон? — спросила она.
— Кого?.. — не понял Эдмон.
— Дядю Мориса…
Эдмон усмехнулся.
— Папа говорит, что этот Шантелье много о себе воображает!.. И вовсе никто его не боится!..
— Зачем же тогда ультра украли Жака?..
— Ты просто дура! — сказал Эдмон. — Ультра никого не боятся… Все боятся их!..
— Зачем же они украли Жака? — упрямо повторила Мадлен.
— Наверно, затем, чтобы Шантелье перестал совать нос в их дела!.. Так думает папа.
Они подошли к большому, ярко освещенному дому. Около входа стояли дежурные. Входившие предъявляли им свои партийные билеты.
Мадлен остановилась, но Эдмон заторопил ее.
— Пойдем домой, Мадлен!.. Уже поздно!..
Мимо них прошли двое. Доставая на ходу из внутреннего кармана пиджака партийный билет, высокий, худощавый человек сказал низенькому толстяку с большим покатым лбом:
— Я уверен, что Шантелье выступит!.. Вот увидишь, будет по-моему!..
Толстяк пожал плечами и что-то ответил, но Мадлен не услышала его ответа.
Мимо проехали черные закрытые машины, за углом они остановились. Распахнулись задние дверцы, и на мостовую выскочили полицейские. Разделившись на группы, они встали по углам улиц, прилегающих к тому зданию, куда стекались люди. Несколько полицейских остановились на другой стороне улицы, против входа в здание.
Они не вмешивались в происходящее, но само их присутствие настораживало, вселяло тревогу.
Очевидно, собрание уже началось. В здание теперь почти никто не входил. Дежурные переглядывались с полицейскими. Казалось, между двумя враждующими лагерями установилось молчаливое перемирие.
Вдруг к подъезду подъехало такси, несколько опоздавших выскочили из машины и устремились к дверям. В тот же момент Мадлен увидела за рулем отца.
— Папа! — крикнула она и бросилась к машине.
Густав резко затормозил.
— Ты что тут делаешь, Мартышка?!. — удивленно спросил он, но, увидев в ее руках кружку, все понял. — Садись быстрей в машину! И ты, Эдмон, тоже!.. Я вас подвезу!..
Мадлен протянула ему кружку.
— Положи! — сказала она.
— Как? Попрошайничать у отца? — усмехнулся Густав, вытащил несколько мелких монет и опустил в кружку.
— Добавь еще за бабушку!
— Ну и хитра! — Густав покачал головой и бросил еще одну монету.
Мадлен любила сидеть в машине рядом с отцом. Ей казалось, что он словно срастается с машиной, ловко объезжает тяжелые фургоны, находит промежутки среди потоков идущих впереди машин, врезается в них и через несколько мгновений опережает всех. И опять новый маневр, снова гонка, стремительное, непрерывное движение вперед!
Мимо проносились яркие пятна электрических реклам. Вот они приближались, нарастали, придвигались почти вплотную, потом исчезали. А впереди возникал их новый каскад…
— Знаешь, Мадлен, у меня неприятности! — вдруг сказал отец. — Завтра начинается забастовка!..
— Опять будут бастовать шоферы? — подал голос Эдмон.
— Да, шоферы такси!.. Требуют прибавки жалования!..
— Но ведь это же ваша собственная машина!
Густав ничего не ответил, а Мадлен про себя усмехнулась. Эти же слова сегодня будет без конца повторять бабушка: «Густав — это твоя машина, твой заработок, ты не шофер, а хозяин!» — «Да, машина моя, но как шофер я тоже должен требовать прибавки!» — терпеливо ответит ей отец. «У кого?!» — закричит бабушка. — «У хозяина!» — «А кто хозяин?» — «Я хозяин!» — «Значит, у самого себя?!.» — «У