Какой теплый в этом году апрель.
Съездить бы с Иваном в лес, подышать весной, как это называла мама. Наверное, дороги уже растаяли, а где-нибудь повыше не только растаяли, но уже и высохли. Из-под жухлой прошлогодней травы наивными стрелами вылезает молодая, на пригорках печет, и из срезанной березовой ветки торопливо капает прозрачный сок.
“Если к субботе я буду способен двигаться, свожу Ивана в лес, и черт с ними, со всеми делами”.
Степан обежал капот и стал тереть стекло с другой стороны.
Странное дело. Ему показалось, что капот почему-то теплый. Он даже осторожно потрогал шероховатую от грязи поверхность. Солнце с утра нагрело, понял он. Надо же, какой теплый в этом году апрель!..
Степан распахнул водительскую дверь, сунул на место тряпку и взгромоздился за руль.
– Готов? – спросил он у Ивана. Он всегда его об этом спрашивал перед тем, как тронуться.
– Готов!
Степан запустил двигатель, напялил темные очки, придававшие ему совершенно классический бандитский вид, и нажал кнопку на приемнике. Обернувшись через плечо и сопя от неудобного положения, он осторожно выбирался с крошечного асфальтового пятачка.
– Иван, что ты сделал с приемником, почему он не работает?
– Я его не трогал! – В голосе неподдельное и совершенно искреннее негодование. – Ты же не разрешаешь!..
– А ты всегда делаешь только то, что я разрешаю? – усмехнулся Степан. Он притормозил перед выездом на Бульвары и посмотрел на приемник. – А говоришь, не трогал!
Приемник был переключен с радио на CD. Компакт-диски Степан в машине никогда не слушал.
– Ну что? Не трогал?
– Не трогал!
– Не ври мне никогда!
Но у него не было никакого желания препираться с сыном.
Он вышел на финишную прямую. Ему осталось только доехать до школы – и он освободится от Ивана, по крайней мере до вечера. За это время он должен переделать все свои дела, разобраться, что именно натворили его козлы-работяги, кто там кого укокошил или не укокошил, позвонить Сергею Рудневу и постараться убедить его в том, что он, Степан, ситуацию полностью контролирует, хотя он ее ни черта не контролировал, но Рудневу об этом знать не полагалось.
– Пап, ты, по-моему, слишком быстро едешь…
– Нормально я еду! – Степан кидал джип в любую освободившуюся щель, куда он только мог пролезть.
Нетерпение и беспокойство жгли его изнутри.
– Иван, скажешь своей учительнице, что я приеду, когда смогу, хорошо?
– Хорошо, – ответил Иван с тяжелым взрослым вздохом. – Скажу. Пап, а можно мне в субботу пойти к Димке на день рождения?
Это означало, что его придется куда-то везти, а потом оттуда забирать. И никакого леса.
– Посмотрим, – сказал Степан неопределенно. Он даже представить себе не мог, что именно ждет его в субботу. До нее еще предстояло дожить.
– Ты всегда так говоришь, когда не хочешь меня пускать, – сказал Иван горько. – Меня скоро никто приглашать не будет!
– Вот и замечательно, – пробормотал Степан.
В редкие выходные, когда ему не нужно было никуда нестись, он старался хотя бы выспаться на несколько дней вперед.
Таскать Ивана из конца в конец Москвы или – еще хуже! – к кому-нибудь на дачу было выше его сил.
– Давай! – сказал Степан, затормозив у чугунных ворот небольшого нарядного особнячка, в котором помещалась Иванова школа. – Вон твой Валерий Владимирович на крылечке…
Иван полез из машины. Он был явно расстроен.
Плохое утро. И день, наверное, будет еще хуже…
– Лапу давай, – приказал Степан, глядя, как он тащит за собой рюкзак. – Забыл?
– Забыл, – признался Иван и протянул худую и совсем плоскую ладошку. В Степановой руке могли поместиться четыре такие ладошки. – Пап, приезжай скорей…
– Ладно, не ной, – оборвал Степан. – Если ничего не произойдет, я тебя заберу как обычно.
Иногда, когда он не успевал, Ивана забирала Клара Ильинична, чего Иван терпеть не мог. Хорошо хоть, что занятия у них продолжались не до двух, как в обычной школе, а до семи часов.
– Пока, пап!
– Пока, – сказал Степан и захлопнул за сыном дверь. Он постоял еще несколько секунд, пока Иван не добрался до Валерия Владимировича, потом нажал на газ и с ходу вылетел на перекресток.
Про Ивана он тут же забыл.
* * *
– Да вон он подъехал…
– Где?
– Да вон, говорю, подъехал! Ну, здоровую машину видите?
– Вижу.
– Ну! Он и есть. Степанов Пал Андреич. Бо-ольшой человек. Всем остальным главный начальник…
Рабочий выразительно сплюнул, глянул на небо, потом на лес, потом на вагончики, возле которых вяло толпился народ.
Почему-то Павел Андреевич Степанов явно его раздражал. Или пугал.
Что это такое? Обычное неудовольствие маленького человека, которого большой заставляет на себя работать, или свидетельство того, что Павел Андреевич вообще личность неприятная?
– Ну и как он? – спросил милицейский капитан Никоненко осторожно, как будто проверяя пальцем, не слишком ли горяч утюг.
– Кто? – не понял рабочий. Либо он на самом деле был непробиваемо туп, либо притворялся в пока неизвестных капитану Никоненко целях.
– Да этот ваш, который всем начальник?
– А-а, – протянул рабочий, затянулся и выдохнул в сторону дым. Из деликатности, как определил капитан Никоненко. – Я, товарищ капитан, ничего про ихние дела не знаю. Нам про это знать не положено. Мы работаем, зарплату получаем, а остальное – не нашего ума…
Капитан вдруг взглянул на него внимательно и остро, как ножом полоснул. Полоснул и опять спрятал в рукав.
– Чего вам знать не положено?
– А ничего! – сказал рабочий и улыбнулся радостно. – Вам если интересно, вы лучше с ними, с начальниками, поговорите, а нам ничего неизвестно, мы…
– Да-да, – подтвердил капитан рассеянно, – я слышал. Вы люди маленькие.
– Во-во, – согласился рабочий, – вы, товарищ капитан, с Валентин Петровичем потолкуйте, с прорабом нашим. Потом с этими двумя… гавриками… Чернов с Беловым которые. Вот ведь как бывает-то… Чернов да Белов, да обои – два в одном месте сошлись…
– Слушайте, – не выдержав, сказал Никоненко лениво. – Хватит, а? Я понимаю, что вы вчера “Следствие ведут знатоки” от начала до конца посмотрели. Только тот, который в телевизоре, лучше играл. Плохо вы играете, уважаемый Ярчук Петр Павлинович, штукатур. И я не благородный Пал Палыч Знаменский. Я послушаю, послушаю, да и отправлю вас в отделение. Хотите? У вас ведь наверняка прописочка-то того… мариупольская?
Штукатур Ярчук Петр Павлинович даже попятился, такой страх нагнал на него капитан Никоненко.
– Да я что… – забормотал он, стреляя по сторонам глазами, словно пытаясь найти какое-нибудь дело, за которое ему необходимо спешно приняться, – я ничего… это я так просто… Они-то побольше моего… Я-то совсем ничего… Что знал, то сказал, товарищ капитан…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});