Читать интересную книгу Дело о Медвежьем посохе - Георгий Персиков

Однако назойливый писака и не думал уходить. Плотоядно зыркнув на ватрушки, он лихо и как-то даже по-хозяйски расчистил место на столе Родина и принялся расставлять чашечки.

– Ой, я так люблю ватрушечки! Знаете, у меня мамеле их не только с творожком пекла, но и с повидлом и даже, представьте только, с картошечкой и жареным лучком. Эти у меня самые любимые были! Но с творогом тоже пойдут…

Родин растерянно оглянулся в поисках другого, более действенного повода спровадить журналиста и краем глаза заметил его блокнот, густо исписанный корявыми буквами. Вдруг что-то в этих буквах показалось Георгию неправильным. Он присмотрелся и обомлел: этот саратовский борзописец переврал каждое его слово! «Провал российской военщины»… «Проворонили опасного шпиона»… «Слепцы, бродящие во тьме своих заблуждений»… «Грядет война с микадо, а наш император, как всегда, не готов»…

– Война с микадо? Война с микадо?! Рабинов, у вас совесть есть? – Георгий не на шутку распалился и уже подумывал о том, чтобы надавать писаке тумаков, но вовремя вспомнил о пациенте, которому нужны его чистые и целые руки, и не стал мараться. Вместо этого он с ледяным спокойствием отчеканил: – Вон отсюда.

Рабинов застыл с ватрушкой во рту и весь съежился, судорожно пытаясь придумать себе хоть какое-то оправдание.

– Вон! – повторил Родин и для убедительности сделал шаг в сторону трясущегося как осиновый листок еврейчика.

Рабинов попятился, прижимая к груди свои записи, и не заметил за спиной шкафчика с микстурами, на верхней полке которого стоял увесистый пузатый сосуд с лизолом. Бутыль покачнулась, завалилась на бок, стеклянная пробка со звоном упала на каменный пол, и на лоснящуюся бледную лысину недобросовестного писаки заструилась бурая пахучая жидкость. Анюта хихикнула и убежала за шваброй, а Родин взял с подноса пару ватрушек, отхлебнул чаю и молча вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Глава 3

В операционной все было готово. Сестрички разложили инструменты, подготовили горячую воду, чистые полотенца, перевязочные материалы. На столе под лампами лежал крупный седой мужчина с окладистой бородой, стонал и бредил: «Ну что ты, что ты, косолапый… Погодь… Да не смотрю я, не смотрю… Я большой-большой, выше ели, видишь? А если подпрыгну? Гляди! Охо-хо… Сынок! Сынок, прости меня, прости, родной…»

– Говорит, медведь на него напал на охоте, – пояснила странное поведение пациента одна из сестричек – спокойная, умелая Глафира. – Вот только непонятно, чего ждал мужик. Почему сразу в больницу не пришел? Довел себя до ужаснейшего состояния, почти сепсис! Весь живот у него в клочья, видите? И гниет уже давно, судя по запаху.

– Сейчас почистим, – сказал Родин и принялся за дело.

Странно, но никаких следов зверя на животе пациента он не увидел. Ни царапин, ни рваных ран. Источником нагноения совершенно точно стало пулевое отверстие – Георгий даже нашел и вытащил саму пулю! И она была явно выпущена из охотничьего ружья, стало быть, про охоту мужик не соврал. Но зачем же соврал про медведя? Почему сразу не обратился за помощью? Пациенту тем временем дали эфира, чтоб не мучился, и он затих. Однако, закончив чистить и обрабатывать рану, Георгий решил не уходить сразу домой, а дождаться от мужика объяснений. Что-то ему подсказывало, что без острой необходимости скрывать пулю в животе или выдавать ее за рваную рану никто не станет…

Дождавшись пробуждения несчастного, Родин подсел к его койке и спросил в лоб:

– Ну что, голубчик, рассказывайте, зачем соврали про медведя? Или это медведь выстрелил вам в живот из охотничьего ружья и убежал?

Мужик натянул простыню повыше, насупился, вздохнул, открыл было рот, потом подумал немного и опять его закрыл. Не проронив ни слова, уставился в стену.

– Дело в том, – увещевал его Родин, – что я буду вынужден доложить о вашем ранении в полицейское управление. Шутка ли – у человека пуля в животе! Может, в Старокузнецке разбойники какие завелись? Беглые каторжане? А может, вы так неудачно пытались покончить с собой? Тогда мне придется вас обследовать на предмет заболеваний психики, а это, поверьте, не очень-то приятно.

Родин намеренно сгущал краски, чтобы разговорить пациента, и эта тактика, кажется, сработала. Мужик угрюмо посмотрел на него и буркнул:

– Не надо, доктор, в полицию. Все расскажу, если пообещаете обойтись без лягашей.

– Обещаю, если это не дело рук криминального элемента.

– Нет… Сын это. Сын меня подстрелил.

– Сын?! Случайно, стало быть… Что ж, на охоте такое бывает. И в своих попадали, и в грибников. Один раз слышал, даже лыжника подстрелили. Ну а почему же вы, любезный, сразу в больницу не пришли?

– Потому и не пришел, чтобы вы на Никитку маво не донесли. Не случайно он в меня шмальнул-то. Целился, стало быть.

– Что за ерунда? Зачем отца родного убивать?

– Кажись, прознал он, что я Дуську, его жену и мою, стало быть, невестку, за жопу хватал на покосе, пока сам он в город отъехал по делу. До греха за малым не дошло. Мамка-то наша давно померла, а я мужик еще ого-го, сам понимаешь… Дуська, зараза, будто специально крутится передо мной, юбки задирает якобы невзначай. Была бы еще вобла какая, так и не посмотрел бы в ее сторону, но эта как спелое яблочко наливное – кругленькая, румяненькая. Вот и не удержался… Сам виноват. Помню еще, нашептывал ей что-то, голова-то уже отключилась. Говорил, мол, бросай этого дурака Никитку, иди за меня, у меня денег больше, знаешь, говорю, как я на медвежьих шкурах наживаюсь. Тьфу! Старый дурак!

– Нехорошо вышло.

– Нехорошо, доктор! И как раз на следующий день пошли мы с Никиткой на охоту. Набрели на медведя, а я, главное, вижу, он злой, голодный, то ись надо было тихо-тихо от него уходить, не привлекая внимания. Но сынок как с цепи сорвался, спрятался за дерево и завизжал дурниной. Зверь на меня и кинулся. Тяжелый, зараза, глаза красные, дышит падалью, рычит, подмял сразу под себя, носом своим тычется туда-сюда, примеривается, куда вгрызться… Ну, думаю, хорошо, сынок рядом с ружьем. Кричу: «Стреляй!» А он не торопится… Я уж из последних сил от косолапого отбиваюсь и вдруг слышу: «Это тебе за Дуську». И выстрел. Медведь-то струхнул и, что твой заяц, в лес ускакал, только хвостик сверкнул, а я остался валяться во мху с дырой в животе и в небо глядеть. Отведал, старый дурак, молодого тела… Хоть домой теперича не возвращайся. Кое-как заткнул ветошью рану, пошел к Никитке с повинной, а они с Дуськой вещички-то собрали и уехали. Ни записки не оставили, ни слова прощального не сказали. Дня три шарахался я по избе, самогонку пил, на брюхо лил, думал, затянется, а оно только огнем пуще прежнего горело. Ну и вот…

– Ну и вот, – задумчиво повторил за мужиком Родин. – Едва не довели себя до заражения крови! Живот – это вам не нога или рука. Гангрена начнется, не отрежешь.

– А хучь и гангрена. Все одно мне без сына жизни нет. Чего я один буду? Я один не умею… – последние слова мужик бормотал, отворачиваясь к стене.

Родин покачал головой и вышел из палаты.

Глава 4

Родин устало махнул извозчику, и пролетка умчалась дальше, разметав по обочинам ворох сухих листьев. Георгий проводил ее взглядом, поежился, запахивая поплотнее пальто. К вечеру уже посвежело, но день был светлый, безветренный, в воздухе стоял терпкий запах преющей листвы, и клены на аллее перед домом полыхали пламенно-рыжими кронами в лучах заходящего солнца, на секунду мучительно напомнив Родину огненные волосы его возлюбленной. Врач глубоко вздохнул, наполнив объемистую грудную клетку прохладным осенним воздухом, и поспешил к дому. Только что ему пришлось выстоять сложнейшую многочасовую операцию в земской больнице, спасая от ампутации кисть руки бледного худого вольнонаемного рабочего с ткацкой фабрики. Неосторожного мужичка затянуло в станок, и, прежде чем его удалось остановить, он размолотил руку, вывернув под неестественным углом. С самого утра Родин сшивал сухожилия, вправлял кости, занимаясь привычной по практике военного врача тяжелой и напряженной работой. Неудачливый рабочий лежал под хлороформом, изредка подергивая клочковатой рыжей бородой, и Георгий то и дело с тревогой поглядывал на него – выдержало бы сердце. Теперь все, о чем мечтал Родин, – это мягкая тахта и горячий чай, щедро приправленный крепким душистым бальзамом.

Через несколько минут его мечты осуществились. Усталый эскулап предавался отдыху, вытянув ноги в домашних туфлях и не спеша прихлебывая ароматный напиток. Воцарившаяся в голове мягкая дрема и думать не давала ни о каком серьезном чтении, но новомодный авантюрный детектив, из тех, что Родин читал в качестве снотворного, пришелся как раз кстати. Обложка сплошь пестрела самурайскими мечами, усами и револьверами. Георгий хмыкнул и позволил себе последовать за лихими поворотами сюжета.

Главный герой, частный сыщик из Петербурга, чопорный и холодный джентльмен, блестяще расследуя запутанное дело государственного масштаба, оказался в горах Японии. Там, найдя приют у отшельников-ямабуси, он обучился тайнам искусства ниндзюцу и всяческим эзотерическим практикам. Автор живописал невозмутимого щеголя, медитирующего, сидя на шпагате, среди цветущих сакур под неусыпным взором грозного наставника – старика с карикатурной седой бородой. К шестой главе, когда столичный франт, быстро превзойдя своих учителей в тайных искусствах, перелетал с одной верхушки дерева на другую и ударом кулака отправлял на тот свет по нескольку подлых шиноби за раз, у Родина уже вовсю слипались глаза, и сюжет книжки путался с собственными мыслями и воспоминаниями. Внезапно резкий звук вырвал его из объятий Морфея – настойчиво звонил дверной колокольчик.