Иван Давыдович (вкрадчиво). То есть вы уже тогда поняли, о чем можно говорить, а о чем нельзя?
Феликс молчит. Глаза его растерянно бегают.
Иван Давыдович. Феликс Александрович, будет лучше всего, если вы сами, без нашего давления, добровольно и честно расскажете нам: с кем вы сегодня говорили о Курдюкове, что именно говорили и зачем вы это делали. Я очень советую вам быть откровенным.
Феликс. Да господи! Да разве я скрываю? С кем я говорил о Курдюкове? Пожалуйста. С кем я говорил… Да ни с кем я не говорил! Только с одним Романюком и говорил… Да, конечно! С женой Курдюкова говорил, с Зоей!.. Она мне сказала, чтобы я поехал к нему в больницу, и я поехал… И все. Все! Больше ни с кем!
На кухне снова слышится звон посуды, и в кабинете появляется Павел Павлович. На нем кухонный фартук, в одной руке он держит шипящую сковородку, в другой — деревянную подставку для нее.
Павел Павлович. Прошу прощения. Не обращайте внимания… Я у вас, Феликс Александрович, давешнюю ветчину там слегка… Вы уж не обессудьте…
Феликс (растерянно). Да ради бога… Конечно!
Иван Давыдович (раздраженно). Давайте не будем отвлекаться! Продолжайте, Феликс Александрович!
Но Феликс не может продолжать. Он с испугом и изумлением следит за действиями Павла Павловича. Павел Павлович ставит сковородку на журнальный столик и, нависнувши над нею своим большим благородным носом, извлекает из нагрудного кармана фрака черный плоский футляр. Открыв этот футляр, он некоторое время водит над ним указательным пальцем, произносит как бы в нерешительности: «Гм!» и вынимает из футляра тонкую серебристую трубочку.
Клетчатый (бормочет). Смотреть страшно…
Павел Павлович аккуратно отвинчивает колпачок и принимается капать из трубочки в яичницу — на каждый желток по капле.
Наташа. Какой странный запах… Вы уверены, что это съедобно?
Павел Павлович. Это, душа моя, «ухэ-тхо»… в буквальном переводе — «желчь водяного». Этому составу, деточка, восемь веков…
Иван Давыдович (стучит пальцем по столешнице). Довольно, довольно! Феликс Александрович, продолжайте! О чем вы говорили с Романюком?
Феликс (с трудом отрываясь от созерцания Павла Павловича). О чем я говорил с Романюком?.. Он попросил меня написать статью. Срочно. Сегодня же… Вот эту. (Он касается пальцем стопки бумаг под пепельницей.)
Иван Давыдович. А о чем вы договорились с Курдюковым в больнице?
Феликс. С Курдюковым? В больнице? Н-ну… Ни о чем определенном мы не договаривались… Он обещал поставить бутылку коньяку, и мы договорились, что ее разопьем… Его ведь не сегодня-завтра выпишут…
Иван Давыдович. И все?
Феликс. И все…
Иван Давыдович. И ради этого вы поперли на ночь глядя через весь город в больницу?
Феликс. Н-ну… Это же почти рядом… И потом, просил же человек…
Иван Давыдович. Курдюков — ваш хороший друг?
Феликс. Что вы! Мы просто соседи! Раскланиваемся… Я ему — отвертку, он мне пылесос…
Иван Давыдович. Понятно. Посмотрите, что у вас получается. Не слишком близкий ваш приятель, чувствующий себя уже вполне неплохо, вызывает вас поздно вечером к себе в больницу только для того, чтобы пообещать распить с вами бутылку коньяка. Я правильно резюмировал ваши показания?
Феликс. Д-да…
Иван Давыдович. Вы бросили на середине деловой разговор с вашим работодателем, вы забыли, что вам предстоит всю ночь корпеть над работой, — и ради чего?
Феликс. Откуда я знал? Откуда мне было знать? Ведь мне его жена баки забила: срочно, немедленно!
Иван Давыдович. О чем вы сговорились с Курдюковым в больнице?
Феликс. Ей-богу, ни о чем!
Иван Давыдович поворачивается и смотрит на Клетчатого. Тот, раскуривая очередную сигарету, отрицательно мотает головой.
Иван Давыдович (Клетчатому). Вы полагаете?..
Клетчатый. Врет.
Иван Давыдович (с упреком). Феликс Александрович, ведь я же предупреждал вас…
Феликс (трусливо). В чем, собственно, дело?
Клетчатый. Брешет он, сучий потрох! Не знаю, о чем они там сговорились, но на лестнице было у них крупное объяснение! Он же по ступенькам ссыпался — весь красный был, как помидор!
Феликс. Так я и не скрываю! Я и был злой! Я бы ему врезал, если бы не больница!
Клетчатый (уверенно). Врет. Врет. Я же вижу: где правда, там правда, а здесь — врет!..
Павел Павлович (негромко). А всего-то и надо было вам, Ротмистр, сделать два шага вверх по лестнице, вот вы бы все и услышали, а мы бы здесь не гадали…
Клетчатый (смиренно). Виноват, ваше сиятельство. Однако были некоторые причины… А пусть-ка этот аферист объяснит нам, господа, что означали слова: «О себе подумай, Снегирев! О себе!» Эти слова я слышал прекрасно и никак не могу взять в толк, к чему бы они!
Иван Давыдович. О чем вы сговорились с Курдюковым?
Феликс. Да ни о чем мы не сговаривались! Ей-богу же — ни о чем!
Иван Давыдович. О чем вы сговорились с Курдю-ковым?
Феликс. Господи! Да что вы ко мне пристали, в самом деле? Нечего мне вам добавить!
Иван Давыдович. О чем вы сговорились с Курдю-ковым?
Феликс. Наташа! Да кто это такие? Что им нужно от меня? Скажи им, чтобы отстали!
Клетчатый коротко и очень страшно гогочет.
Иван Давыдович. Слушайте меня внимательно. Мы отсюда не уйдем до тех пор, пока не выясним все, что нас интересует. И вы нам обязательно расскажете все, что нас интересует. Вопрос только — какой ценой. Церемониться мы не будем. Мы не умеем церемониться. И должно быть тихо, даже если вам будет очень больно.
Он берет саквояж, ставит его на стол, раскрывает, извлекает из него автоклавчик и, звякая металлом и стеклом, принимается снаряжать шприц для инъекций.
Феликс наблюдает эти манипуляции, покрываясь испариной.
Иван Давыдович. Разумеется, мы бы предпочли получить от вас информацию быстро, без хлопот и в чистом виде, без всяких примесей. Я думаю, это и в ваших интересах тоже…
Тем временем Клетчатый скользящим шагом пересекает комнату и намеревается встать у Феликса за спиной. Феликс в панике отодвигается вместе со стулом и оказывается загнанным между столом и книжной стенкой.
Клетчатый (шепотом). Тихо! Сидеть!
Феликс (с отчаянием). С-слушайте! Какого дьявола? Наташа! Пал Палыч!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});