Читать интересную книгу Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу - Джон Бакстер

По воспоминаниям Мадлен Дешо, Хемингуэй не взбежал по ступеням. Наоборот, Адриенна спустилась к нему, а кого-то послали за Сильвией – с 1937 года, когда у Монье завязался роман с молодым фотографом Жизель Френд, они уже не жили вместе на Одеон. Монье уговаривала Хемингуэя дождаться Бич. Но вместо этого он отвел ее в сторону, к большой выкрашенной зеленой краской батарее, которая по сей день обогревает лестницу.

– Скажи мне только одно, – Мадлен Дешо уловила его шепот. – Сильвия ведь не сотрудничала с немцами, да?

Очень показательный момент. За всей этой внешней бравадой неуверенный юноша в Хемингуэе продолжал бояться того, что могли подумать те “очень немногие”.

9. Бульвардье

Во всех слоях общества найдется немало людей, которые безумно самонадеянно и нещадно злоупотребляя французским языком, аттестуют себя “фланерами”, не имея ни малейшего представления о сути этого искусства, которое мы без колебаний ставим в один ряд с музыкой, танцем и даже математикой.

Луи Юар

“Психология фланера” (1841)

В 1860-х годах император Наполеон III, племянник Наполеона Бонапарта, очень опасался революции. Франция пережила век внутренних раздоров, но, как явствовало из опыта других стран, следовало ожидать худшего. Однако революции не случилось. Две мировые войны уберегли Францию от гражданской смуты до самых студенческих волнений 1968 года, которые стыдливо именуются les événements – событиями. Но генералы Наполеона этого не знали. Узкие улицы и многоквартирные дома сплошь отдавались под склады военной техники. Все настойчивее требовались широкие улицы, которые соединили бы все правительственные учреждения – чтобы при первых сигналах опасности по ним могла свободно передвигаться пехота, кавалерия и даже артиллерия.

Наполеон отдал приказ о переустройстве Парижа. Им занялся Жорж-Эжен Осман – “Барон” Осман, как он предпочитал себя называть, хотя и не имел дворянского происхождения, – который ничего не делал вполсилы. Он проложил свои бульвары через сеть улиц, рассадников болезней и эпидемий, и организовал l ’ Etoile (звезду) – площадь, в которой сходятся двенадцать проспектов. В ее центре возвышается каменный колосс Триумфальной арки – Arc de Triomphe .

Фасады магазинов и крытых галерей не должны были выступать на тротуары. Балконы, тянувшиеся вдоль каждого нового дома, строго ограничивались третьим и седьмым этажами. И главное – ни одно здание не могло быть выше ширины бульвара, на котором оно стояло. Одними лишь этими нововведениями барон организовал императору для военных передвижений удобные магистрали и к тому же гарантировал, что они будут хорошо освещены с утра и до вечера.

Сравнивая карту старого Парижа времен Великой революции с тем, что сделал из него Осман, глядя на кривые узкие улочки, на месте которых появились просторные и широкие бульвары, невозможно не восхищаться логикой и ясностью решений. Разумеется, Осман нажил себе много врагов. Он набил не один карман, включая и свой собственный, на махинациях с муниципальными контрактами. Многие бедняки остались без крыши над головой. Целые районы старого и дешевого жилья были снесены, вместо них были выстроены новые основательные и чистые кварталы, в которых прежние обитатели уже не могли позволить себе квартиру. Но именно он дал людям возможность ходить по улицам. Благодаря тротуарам стало удобнее добираться до нужного места пешком, а не на лошади или в экипаже. Прогулка, бывшая прежде антисанитарной вынужденной необходимостью, превратилась в несомненное удовольствие. И вскоре все более мобильный средний класс хлынул на улицы, обеспечивая спрос на еду, вино, одежду и развлечения. Наполеон уволил Османа в 1870-м – уже было понятно, что революции так и не произошло, а землевладельцы завалили жалобами о сложностях ведения бизнеса при новых ценах. Но Осман дожил до 1891 года и все же увидел, как его творение стало одним из главных украшений Европы.

Те, кто пришел вслед за ним, пытались вписать свое имя в историю города. Но в лучшем случае получались каракули на заборе. В 1960-х президента Жоржа Помпиду посетила идея понаставить в городе многоэтажек. В результате удалось соорудить только одну – башню Монпарнас, единственный в Париже жуткий небоскреб. Даже Франсуа Миттерану хватило совести воздвигнуть свое детище, стеклянную громаду новой национальной библиотеки, на окраине города, в Тобиаке, избавив от необходимости любоваться ею каждого парижского прохожего.

Андре Мальро, министр культуры и при де Голле, и при Помпиду, работал не столь крупными мазками. Вместо того, чтобы лезть в дела городского устройства, он занялся наведением порядка, вернув силу закону, который требовал обязательной чистки всех фасадов по меньшей мере раз в десять лет. Своему преемнику, Эдмону Мишле, он сказал: “ Je vous lègue un Paris blanc ” [16] . Если у парижских пешеходов и есть свои герои, то это, безусловно, Осман и Мальро. Когда прах Мальро был с почестями перенесен в Пантеон, его простой деревянный гроб был на день выставлен для публичного прощания, охраняемый одной лишь скульптурой Джакометти L ’ Homme Qui Marche [17] – долговязой фигурой длинноногого человека, целенаправленно шагающего в будущее, эдакого бога охотников до прогулок.

Получив широкие чистые улицы, парижане начали гулять. Гулять, наслаждаясь самим процессом. Они даже изобрели особое слово для этого занятия – flânerie , а того, кто им увлекался, называли flâneur .

Типичный фланер, из “Психологии фланера” (1841)

Бульвары преобразовали Париж подобно тому, как скоростные магистрали – Лос-Анджелес. О системе дорог Города ангелов Джоан Дидион писала:

...

Всякий может рулить по скоростной магистрали, и многие, не имея к тому ни малейшего призвания, этим и занимаются, тормозят здесь, мешкают там, теряют ритм, перестраиваясь на другую полосу, размышляя о том, откуда они прибыли и куда направляются. Истинные участники движения думают лишь о том, где они находятся в данную секунду. Истинное участие требует абсолютного погружения, концентрации столь полной, что кажется, будто это своего рода наркоз – сильное действие фривея. Голова прочищается. Ритм захватывает целиком. Происходит некий сдвиг во времени, такой же, как и в мгновение перед автокатастрофой.

Прогулки по Парижу требуют такого же ритма. Экскурсоводы и авторы путеводителей нацелены на определенный маршрут, дорогу из пункта А в пункт Б. У фланера нет подобной идеи. Его променад важен как таковой, независимо от точки назначения. При этом вполне допускается и полное отсутствие какого-либо движения. Можно просто оставаться на одном месте – например, в кафе – и наблюдать за прохожими. Однажды я попросил Майкла Муркока – а он в тот момент из-за осложнений с ногой был прикован к инвалидному креслу – поделиться маршрутом своей Самой прекрасной прогулки по Парижу. Он прислал мне фотографию себя, сидящего в Люксембургском саду. Правильно выбранный квадратный метр и все, что с него открывалось для взора, – этого было довольно для счастья.

Я, когда испытал подобное чувство, прожил в Париже уже шесть лет. Наша дочка Луиза доросла до детского сада, и я стал возить ее туда – сначала на автобусе, потом пешком по улице Нотр-Дам-де-Шам, где, как водится, некоторое время жил Хемингуэй. Она вьется по склонам Монпарнаса, застроенная многоквартирными домами и школами. Мы пробирались через группки курящих и болтающих подростков. В других странах девочки и мальчики всегда отдельно, как вода и песок, а здесь все были вперемешку. Они вежливо уступали дорогу отцу с маленькой девочкой, видя в нас картинку своей будущей жизни в роли жен и мужей.

Оставив ее на попечение нянечек – “ Au ’ voir, papa … Au ’ voir, chérie ” [18] , – я часто шел обратно через Люксембургский сад. Однажды ноябрьским утром небо отливало серым металлом, какой бывает на цинковых парижских крышах, – а это верный предвестник снега, хотя, заходя в сады со стороны улицы Асса, я не предполагал, что он начнется немедленно. Отворачиваясь от ледяной, обжигающей холодом крупы, бьющей в лицо, я прошел мимо закрытого кукольного театра и детской площадки с бездвижной каруселью. Обогнул песочницу и пустующую полицейскую будку и оказался на полукруглой балюстраде, венчающей широкую каменную лестницу, которая вела к нижнему уровню садов, расположенных сразу за Сенатом.

Из сада испарились все цвета, превратив его в снимок Кертеша или Картье-Брессона. Никто тем утром не сидел в шезлонгах, не катался в лодках на пруду. Не было ничего от той жизнерадостности и беззаботности, что витают здесь летом. Однако я испытывал странный подъем. Ультрафиолетовые лучи не проникают сквозь стекло – точно так же и Париж исчезает, если смотреть на него через окно гостиничного номера или с крыши экскурсионного автобуса. Непременно нужно идти пешком, с замерзшими руками, засунув их поглубже в карманы, замотавшись шарфом, в мечтах о горячем café crème [19] . В этом и есть разница между абстрактным существованием и существованием именно здесь.