Читать интересную книгу Секрет русского камамбера - Ксения Драгунская

— Ваши документики, — говорит он мне устало.

Это для порядка, так надо.

Я даю ему права, он смотрит и недоверчиво вскидывает на меня свои светлые глаза. Он хмурится и недоумевает.

Права мне предстоит менять через месяц, я получила их десять лет назад, а за десять лет сильно изменилась.

Теперь у меня совсем другое лицо.

Театр — юношеству

А если у них лазерные указки?

Я стою за кулисами. Уже начинаем. Сейчас погасят свет, пройдёт ещё секунд двадцать пять, тридцать, не больше, и Лена выйдет, вернее, войдёт в боковую зрительскую дверь, как с улицы, как будто случайно — шла вот мимо — остановится перед сценой, поправит волосы, начнёт говорить…

А если у них с собой лазерные указки или ещё что похуже?

Мы приехали со спектаклем в рамках проекта «Театр — юношеству». Чем-то пахнет… Почему так тихо в зале? Нет, что ли, никого? Директор клялся, что всё выкуплено. Чем это пахнет так, ёлки?..

Мало ли что на уме у здешнего юношества…

Я смотрю в зал.

Там старухи. У них удивлённые лица. Зал полон удивлённых старух.

Они подрисовывали брови, надев очки, и брови получились высоко. Старухи с изумлённо поднятыми бровями пришли смотреть спектакль в рамках проекта «Театр — юношеству». Вместо юношества. Его тут, похоже, вообще нет. А пахнет — шкафами, старой одеждой, они наряжались, вынимали одежду из шкафов.

Как нас примут старухи? Вдруг не поверят, скажут, что было не так, что они помнят. Нет, не помнят они. Те, что помнили, уже кончились, они были в моём детстве. Это другие. Поколение, даже два поколения старух, всю жизнь проживших без войны, но много читавших и видевших фильмы. Раньше, когда старухи были маленькими, за этим очень следили, называлось — «патриотическое воспитание».

Начинаем!

Гасят свет, короткая тишина, скрипит тяжёлая, старая боковая дверь, отодвигается портьера…

Лена угловата, и это очень здорово. Робея и комкая перчатки, она начинает говорить о давней, почти забытой войне, о далёком, белом от балканского солнца городе… Город удивлённо привыкает к бомбёжкам, чёрному рынку и карточкам, а в императорских оранжереях уже разворачивают госпиталь…

Лена смотрит в зал доверчиво и близоруко. Её старомодное пальто должно пахнуть дождём. Хотелось бы, чтобы пахло. Но здесь нет дождя, тепло, сухо, всюду опавшие листья, их не убирает никто. В городе нет дворников и юношества.

Старухи слушают молча. Когда спектакль кончается, они вежливо хлопают, встают и уходят, поддерживая друг друга. На некоторых бусы. В фойе люди в униформе раздают старухам гречку. «Граждане, посещавшие социальное мероприятие, быстро проходим в автобусы!» — зовут люди в униформе, и старухи с пачками гречки семенят к выходу.

А где старики? Не любят театр? Старики давно умерли, так всегда. Старики умерли, а старухи остались смотреть спектакль про войну в рамках проекта «Театр — юношеству» и получать гречку.

Город завален осенними листьями, их не убирают. Темнеет. Очень темно, фонарей почти нет… Вот так город — ни фонарей, ни стариков, ни юношества, ни дворников…

Фуршет в кабинете директора — белый хлеб с толстыми кругами колбасы, местный коньяк не сразу проглатывается, шершаво застревает в горле и больно стоит в груди, а шоколадные конфеты пахнут подсолнечным маслом. Мы тут в гостях. У нас в гостях московские актёры… В рамках проекта «Театр — юношеству». Директор обнимает меня с ненавистью, а худрук вообще не пришёл. Мы — зажравшиеся, успешные столичные актёры, и с нами Лена — звезда сериала по третьему каналу, и всё у нас впереди… Директор, похоже, думает, что у нас что-то там впереди, а ему остался задушенный осенней листвой город, где старухи идут в театр за крупой. Какая-то девушка в уголку молча смотрит то на меня, то на Лену сияющими глазами, и никто не представляет её нам.

Садимся в микрик у служебного входа. Темнота, и ветер пахнет огромной рекой, она тут, поблизости, ещё километров двадцать — и она.

Девушка, та, что молчала весь вечер, вдруг начинает говорить — это такой спектакль, такой спектакль, никогда не забуду, я тоже актриса, в этом театре, и даже в кино снималась, тут летом снимал режиссёр Пырываев, и я снималась, и он мне дал визитку, только он недоступен всегда по мобильному, наверное, я не так набираю…

Водитель Юра садится за руль. Девушка прощается с нами за руки. Нет, это не рукопожатие — она хватает нас за руки, за одежду, вцепляется в нас — приезжайте, здесь летом очень, очень красиво, тут есть святой источник, у нас такие рассветы…

Я боюсь, что она упадёт на колени…

Когда-то и Лена выкарабкивалась так же из своего посёлка, которого нет ни на одной даже самой подробной карте.

По чудовищным ухабам в кромешной тьме микрик выбирается на федеральную трассу номер четыре. Тут ещё темней. Юра врубает дальний. Наши гомонят, засыпая, и Лена с гримёршей Катей обсуждают тоник для лица… Под утро мы будем в Москве. Лена засыпает, прильнув ко мне, её детское лицо из тех, что минуют зрелость — сразу становятся старыми. Поэтому Лене предстоит как можно дольше оставаться девочкой, иначе не найти работу…

Вдоль шоссе тёмные избы… Остаться бы тут, в темноте, пахнущей близостью огромной реки. Ходить в лес, знать толк в опятах и подореховиках, жить огородом и лесом, пить водку. Спрятаться и выжить можно только здесь — скоро война похуже тех, про которые спектакли и книжки, и огромный, никем не любимый город одиноко и неотвратимо первым встретит её…

Ирга

1

Бабушка, расскажи про парад!

Опять про парад…

Ну бабушка, ну расскажи…

Ладно.

Сперва только объявили, что будет парад. В воскресенье. Мы с друзьями не верили, шутили, а сами уже присмотрели себе подходящую крышу, чтобы оттуда смотреть.

Нет, бабушка, ты с начала с самого, про море…

Ах, вам ещё и с начала, негодники?.. Ладно, так уж и быть…

«Ресницы у меня были такие длинные, что неудобно носить солнечные очки. Все всегда обращали внимание на эти ресницы. Ну вот. В августе мы с моей мамой, вашей прабабушкой, между прочим, уезжали в санаторий в Прибалтику. Нет, Прибалтика — это не одна страна, это несколько разных, а называются одним словом, потому что на берегу Балтийского моря все страны стоят. И вот Прибалтика, все три страны, — она была вся наша, то есть в нашей стране была такая одна большая страна, ну, это долго объяснять, потом, когда вырастете…

Ну вот.

Там были мальчики, сыновья санаторского доктора, местные, старший и младший. И вот со старшим мы ели иргу, такие сладкие чёрные ягоды на высоких кустах, ели иргу и целовались в дюнах, это такие из песка, из песка такие, а младшего всяко умасливали, чтобы за нами не ходил и ничего никому не говорил. Как их звали? Янис и Андрис? Юрис и Улдис? Как-то так… Балтийские белоголовые мальчики, загорелые и вежливые, докторовы сыновья. Когда мы целовались, полагалось закрывать глаза, а он всегда открывал. Я ему говорю — это же нечестно. А он — мне нравится видеть, какие у тебя длинные ресницы. Ещё он водил меня в луна-парк, кататься на каруселях.

Мы с ним не виделись после этого очень долго. Лет тридцать.

Он потом написал мне на фейсбук, была такая штука в компьютере, чтобы быстро найти кого угодно где угодно и пообщаться.

“Здесь теперь всё наше, нам всё вернули, называется «реституция», три дома и почти весь парк, приезжай ко мне и к морю, к нам с морем приезжай, здорово, что я тебя нашёл, я тебя всегда помнил”.

И тут этот парад! Все говорили, что это очень важно, провести парад, показать, какие мы мирные, сознательные и терпимые, и тогда нас всех примут в Единство Достойнейших Равных. Они там все ездят друг к другу без паспортов и печатей…

Мы заняли крышу, набрали с собой минералки, потому что жарко, да и крыша нагревается, и долго ждали. Фотики нацелили, видеокамеры, мобилы, чтобы снимать…

Но никто не пошёл. Парад отменили. Там кругом были надписи такие неприличные на стенах и везде, и священники выступали по телевизору. Парад отменили, потому что городские власти не могли гарантировать безопасности для участников.

Другой парад, или там демонстрация, которая специально снаряжалась бить этот, первый парад, — они стартовали от собора, от самого главного храма… А, да, это называлось не парад, а марш. “Наш марш” или так как-то… Хотели драться, пошли громить “Макдоналдс” и американское посольство, всегда начинают именно с этих точек. Увлеклись как-то, начались настоящие беспорядки, жгли машины, убивали случайных прохожих. А уж потом пришли войска, чтобы овладеть ситуацией, но в войсках не было единомыслия, разброд и шатания, и началось…

И нашу страну, ну, ту страну, которая тогда была, не приняли никуда, ни в какое Единство Достойных. Нет, Единство Достойных — это другое, это не та одна страна, где Прибалтика была наша, но тоже… По-другому, но похоже… Долго объяснять… Вырастете, прочтёте, если будут книжки… Словом, не приняли… Разве можно в Единство Достойнейших принимать тех, кто всё громит и убивает друг друга прямо на улицах?»