Читать интересную книгу Цилиндр - Эдуардо Де Филиппо

АТТИЛИО (овладев собой меле тою, кем неожиданный шум заставил его вздрогнуть; обращается к Рите; скептически). Он разрешил. Не будем терять времени.

РУДОЛЬФО (скривив рот, сквозь зубы, Рите). Выстави его, не то я за себя не ручаюсь.

РИТА (поднимаясь с колен, подходит к Аттилио. На этот рва ее голос звучит ласково, умоляюще, «подлинна»). Сжальтесь надо мной, перестаньте меня мучить… По всему видно, вы человек порядочный. Смотрите, я плачу, по — настоящему плачу. (Действительно, две крупные слезы скатываются по ее щекам.) Будьте великодушны, пожалейте меня… Я прошу у вас прощения; возьмите ваши деньги и уходите. (Плачет навзрыд не стесняясь своих слез; руки бессильно повисли вдоль неподвижного туловища, — так плачут дети.)

Родольфо садится на кровати и воинственно сжимает кулаки, намереваясь вмешаться в этот бессмысленный диалог, как того требуют права и обязанности мужа, понявшего, что пора наконец взять под защиту собственную жену и собственную честь. Некоторое время он остается в этом положении, сверля Аттилио взглядом. Старик не проявляет ни малейших признаков удивления или страха и в свою очередь смотрит на него, прищурившись и скрестив руки на груди.

РУДОЛЬФО (в конце концов решается высказаться). Извините, но ваша настойчивость кажется мне неуместной. Чего вы добиваетесь? Эта бедная женщина искренне огорчена, она плачет. Она просила у вас прощения. Я тоже прошу извинить меня. Чего вы еще хотите?

АТТИЛИО. Но, милостивый, государь.

На площадке перед балконом вновь появляются Агостино и Беттина.

Я не знаю, кто вы и как вас величать…

РУДОЛЬФО. Я муж этой женщины. Мое имя не имеет значения.

АТТИЛИО. И муж заставляет собственную жену заниматься такого рода ремеслом, а сам изображает покойника и воскресает, когда ему заблагорассудится?

РУДОЛЬФО. Совершенно верно. И тут я мог бы согласиться с вами. Но почему вы не хотите понять: жизнь иной раз бывает настолько невыносима, что человеку остается одно из двух — притвориться мертвым или умереть.

АТТИЛИО. Нашли кому рассказывать сказки! Как бы там ни было, нельзя доходить до такой дикости, тем более что это карается законом.

АГОСТИНО (отыскал наконец цилиндр, водрузил его на голову и решительно подходит к перилам). Нет, можно!

АТТИЛИО (удивленно). Кто там еще?

БЕТТИНА (пытается остановить Агостино, направляющегося к лестнице). Подожди.

АГОСТИНО. Не мешай мне, Бетти. (Вырывается из ее рук и быстро спускается по лестнице. Он в двух шагах от Аттилио.)

Беттина последовала за мужем и стоит сейчас у него за спиной.

Можно!

АТТИЛИО (к Родольфо). Кто этот тип?

АГОСТИНО. Вы неграмотный, а?

АТТИЛИО (обиженно). К вашему сведению, я окончил лицей и университет, причем — два факультета.

Разочарованный Агостино снимает цилиндр.

БЕТТИНА (к Аттилио). Милый человек, послушайте. В этом доме — замороженная квартплата. Мы въехали сюда еще до войны. Хозяин дома мог выселить нас только за неуплату.

РУДОЛЬФО. Этим все и кончилось. Он подал в суд, и судья решил дело в его пользу.

РИТА. Нам дали десятидневный срок: или мы погасим задолженность, или нас выбросят на улицу. Без права на апелляцию. И никаких отсрочек.

БЕТТИНА. Мы задолжали триста тысяч лир. Понимаете…

РИТА (достала из ящика комода лист бумаги и показывает его Аттилио). Вот уведомление.

БЕТТИНА. Мы всегда платили вовремя, но при том, что все дорожало…

АГОСТИНО (неожиданно разволновавшись). Мне так стыдно смотреть этим ребятам в глаза… что я отхлестал бы себя по щекам собственными руками.

РУДОЛЬФО. Что вы, дон Агостино? Вы-то здесь при чем? Мы ведь знаем, что небольшие деньги, которые мы вам давали каждый месяц, уходили на то, чтобы изо дня в день топить печку и чтобы у нас была тарелка макарон.

БЕТТИНА. Нам не удавалось сводить концы с концами, и в прошлом году мы сдали эту комнату им двоим.

РУДОЛЬФО. Я приехал в Неаполь на курсы официантов, чтобы подучиться еще немного и, попытав счастья на конкурсе, попробовать устроиться в вагон — ресторан. Конкурс уже был: меня признали одним из лучших, но места все нет и нет.

РИТА (ласково гладя Родольфо по голове). А пока что он должен браться за любую временную работу, чтобы не протянуть ноги.

РУДОЛЬФО. По выходным дням меня берут дополнительным официантом, я подменяю больных, иногда обслуживаю свадьбы… летом мою посуду в ресторане… Когда говорят о дикости и о законе, не зная причин…

АГОСТИНО. А что тут, собственно, знать?! Я тридцать семь лет проработал сторожем в театре «Аполлон». Пусть это был народный театр, но все равно театр… И разве его не снесли в один прекрасный день, чтобы построить на его месте гостиницу? Я получил свою жалкую толику денег и оказался на улице. Чем я разжился за тридцать семь лет работы? Барабанным револьвером, с которым я дежурил по ночам и который год назад продал на пьяцца Франчезе, да цилиндром, который оставил какой-то иллюзионист у себя в уборной. Учтите при этом две войны, инфляцию и подорожание жизни… не говоря о властях, которые не отвечают на письма и заявления… Вы настоящий синьор, сразу видно, что вы не знакомы с нуждой и что господь был милостив к вам и благословил ваш дом… Будь я на вашем месте, я бы, услышав такую невеселую историю, сказал: «Неужели я желаю зла этим и без того несчастным людям? Будем считать, что я переплатил на какой-то покупке, тем более что сто тысяч лир меня не разорят и не сделают богаче. Деньги, которые лежат на столе, — ваши. Счастливо оставаться, я пошел».

АТТИЛИО. Именно так я и хотел бы поступить, но, увы, не могу. Мое положение будет поотчаяннее вашего. Вот уже двадцать месяцев, как я овдовел. За тридцать лет, что мы прожили с женой, царствие ей небесное, она родила на свет семерых детей, да продлит господь их дни, и сделала двенадцать абортов, а от этого здоровее не станешь, и вот она умерла под ножом хирурга на пятом месяце беременности от преждевременных родов.

БЕТТИНА. Бедная женщина!

АТТИЛИО. После года строгого траура я носил траур еще шесть месяцев, соблюдая все правила, отказывая себе решительно во всем, воздерживаясь от того, от чего обязан воздерживаться мужчина, потерявший жену. Только два месяца назад я позвал портного и обновил гардероб, поскольку я имел уже право снять траур и ни в чем себе больше не отказывать. И вы хотите, чтобы я оставил деньги и ушел? Что такое сто тысяч лир по сравнению с моей жизнью? Да будет вам известно, что у меня есть врач, который каждый день проверяет мое здоровье и от которого я постоянно слышу, что отправлюсь на тот свет, если не вернусь к нормальному образу жизни. У меня никогда не было женщин, кроме моей жены, и смею вас заверить, что после покойницы это (показывая на Риту) единственная женщина, которая мне по — настоящему нравится и которую я хочу.

РУДОЛЬФО (взрываясь). Слушайте, вы, к чему вы клоните?!

АТТИЛИО. Вы знаете, к чему я клоню. И ваша жена знает, она поймала меня на удочку с балкона, а передо мной сговаривалась о цене с другим господином.

РУДОЛЬФО. Мы же признались вам, что это был трюк, уловка.

БЕТТИНА. Мы вам все объяснили.

АТТИЛИО. Но ведь она разделась! А вам лучше знать, что представляет собой ваша жена в раздетом виде. Неужели из-за ваших идиотских трюков я должен заработать кровоизлияние в мозг? У меня семь сыновей, столько же невесток в двенадцать внуков! Когда вся семья собирается вместе, для каждой из этих двадцати шести душ видеть меня праздник. Моя жизнь в ваших руках: не губите меня. К ста тысячам лир я прибавлю еще двести тысяч, и вы остаетесь в этой квартире, а я — на этом свете, к радости моей родни.

АГОСТИНО. Триста тысяч лир… (Вопросительно смотрит на Беттину.)

БЕТТИНА (недоверчиво). Триста тысяч… (Потрясенная, смотрит на Агостино.)

АТТИЛИО. Сто тысяч наличными и чек на двести тысяч. Чтобы не было никаких сомнений, я его подписываю и кладу на стол, а кто-нибудь из вас идет в банк и получает по нему деньги: чек на предъявителя. (Вынимает из бумажника чек, подписывает и кладет поверх лежащих на столе денег.)

Воцаряется растерянное молчание. Агостино и Беттина смотрят как завороженные на стол. Рита, кусая в кровь тыльную сторону ладони левой руки, устремляет взгляд на мужа, пытаясь предугадать его реакцию.