Лишь языка лишилась Филомела
И вышила рассказ свой на холсте.
Но у тебя возможность эту взяли,
Хитрейшего ты встретила Терея:
Он отрубил прекрасные персты,
Что выткали б искусней Филомелы.
О! Если б изверг видел эти руки
Лилейные, когда они касались
На лире струн, как листья трепетавших
В восторженных и нежных поцелуях, —
О нет, он отрубить бы их не смог!
Внимая же гармонии, творимой
Сладчайшим языком,
Заснуло б, выронив кинжал, как встарь
У ног фракийского поэта Цербер.31
Пойдем со мной и ослепи отца:
Ведь он при зрелище таком ослепнет.
За час грозы затопятся луга, —
За годы слез что станется с глазами?
Останься, будем вместе слезы лить,
Когда бы стон мог горе облегчить!
Уходят.
АКТ III
СЦЕНА 1
Рим. Улица.
Входят судьи, сенаторы и трибуны со связанными Марцием и Квинтом, которых ведут на казнь; Тит идет впереди, умоляя.
Тит
Молю, сенаторы! Трибуны, стойте!
Из сожаленья к старику, чья жизнь
Прошла средь войн, пока вы мирно спали;
Во имя крови, пролитой за Рим,
Ночей морозных, проведенных в бденье,
И горьких этих слез, текущих ныне
По старческим морщинам на щеках, —
Над осужденными сынами сжальтесь,
Чьи души не испорчены, поверьте!
О двадцати двух сыновьях не плакал, —
На ложе чести умерли они;
Об этих же в пыли напечатлею
Тоску сердечную и скорбь души.
Пусть слезы жажду утолят земли;
Кровь сыновей краснеть ее заставит.
(Бросается на землю.)
Судьи и другие проходят мимо него и уходят.
Земля! Тебе я услужу дождем,
Струящимся из этих древних урн
Сильнее ливней юного апреля:
Я летом знойным орошу тебя,
Зимою снег я растоплю слезами
И вечную весну тебе доставлю, —
Не пей лишь крови сыновей моих.
Входит Люций с обнаженным мечом.
О старцы благосклонные, трибуны!
Возьмите смертный приговор назад,
Пусть я, еще ни разу слез не ливший,
Скажу, что ныне слезы победили.
Люций
Отец мой, ты взываешь здесь напрасно:
Трибуны не услышат, все ушли,
И скорбь свою ты поверяешь камню.
Тит
За братьев, Люций, дай просить твоих. —
Еще раз умоляю вас, трибуны…
Люций
Тебя не слышит ни один трибун.
Тит
Что в том? Не важно это, друг; и слыша,
Не вняли б мне, а если бы и вняли,
Не пожалели бы; но, хоть и тщетно,
Я должен умолять…
Вот почему я скорбь вверяю камням;
Пусть отозваться на тоску не могут,
Но лучше для меня они трибунов
Уж тем, что не прервут моих речей.
Когда я плачу, камни молчаливо
Приемлют слезы, словно плачут вместе;
И если бы их в тоги облачить,
Трибунов равных не нашлось бы в Риме.
О, камни — мягкий воск, трибуны тверже камней
Безмолвен камень, зла он не творит;
А ведь трибуны языком жестоким
Людей на смерть способны обрекать.
(Поднимается на ноги.)
Но почему ты меч свой обнажил?
Люций
Двух братьев я хотел спасти от смерти,
Но за попытку эту вынес суд
Мне приговор: изгнание навеки.
Тит
Счастливец ты! Он услужил тебе.
Как, глупый Люций, разве ты не видишь,
Что Рим — пустыня, где живут лишь тигры?
Нужна добыча им; но в Риме нет
Для них добычи, кроме нас: как счастлив
Ты, изгнанный от хищников навек!
Но кто идет к нам вместе с братом Марком?
Входят Марк и Лавиния.
Марк
Твои глаза готовы ль плакать, Тит,
Иль сердце благородное — разбиться?
Смертельную тебе несу я муку.
Тит
Коль смерть она мне даст, приму ее!
Марк
Вот это дочь твоя была.
Тит
И есть.
Люций
Убит я тем, что вижу!
Тит
Встань, мальчик малодушный, и смотри. —
О дочь моя! Лавиния! Скажи нам,
Скажи нам, чья проклятая рука
Тебя свирепо сделала безрукой?
Глупец! Он воду в море подливал,
Он поджигал пылающую Трою!
Достигла скорбь предела: ты пришла —
Она, как Нил, из берегов выходит.
Где меч мой? Руки отрублю себе
За то, что Рим напрасно защищали;
Питая жизнь мою, вскормили скорбь,
С мольбою безуспешной простирались
И бесполезно послужили мне.
Одной лишь, требую от них услуги:
Чтоб мне одна другую отрубила. —
Дочь, хорошо, что у тебя нет рук:
На службе Риму руки не нужны нам.
Люций
Прекрасная сестра моя, скажи нам:
Кто страшное нанес тебе увечье?
Марк
Орудье усладительное мыслей,
Им выраженных с вялым красноречьом,
Из клетки ныне вырвано прелестной,
Где сладкогласной птицей распевало
И сладкозвучьем нам пленяло слух.
Люций
Сам за нее ответь: чье это дело?
Марк
Такой я повстречал ее в лесу,
Где в поисках убежища блуждала
Она, как насмерть раненная лань.
Тит
О лань моя! Тот, кто ее изранил,
Меня сильней, чем смертью, поразил.
И я тому подобен, кто с утеса,
Пустыней моря окружен, следит
За нарастающим в волнах прибоем
И ждет, чтоб он его коварным валом
В своих соленых недрах поглотил.
Здесь сыновья мои прошли на казнь;
Вот здесь стоит мой третий сын, изгнанник;
Здесь брат мой плачет над моей бедою.
Но всех больнее дочь мне душу ранит, —
Дочь милая, милей моей души, —
Явись ты мне такой в изображенье,
Я б обезумел; что же делать мне,
Когда тебя такой во плоти вижу?
Рук лишена, чтоб слезы отереть,
И языка, чтоб мне назвать злодея.
Супруг твой умер; братьев, обвиненных
В его убийстве, нет уже в живых.
Смотри-ка, Марк, ax, Люций, посмотри:
Лишь братьев назвал, выступили слезы
Росой медовой на ее лице,
Как на завядшей сорванной лилее.
Марк
О том ли плачет, что убит он ими,
Иль потому, что нет вины на них?
Тит
Будь рада, если ими он убит:
Закон свершил возмездие над ними. —
Нет, в деле мерзостном они невинны:
О том сестры свидетельствует скорбь. —
Дай, поцелую, милая, тебя,
Иль сделай знак мне, как тебя утешить.
Не сесть ли брату Люцию и дяде,
Тебе и мне, всем нам у водоема;
Склонясь над ним, смотреть на щеки наши.
Подобные лугам еще сырым
И в пятнах ила после наводненья;
И долго на воду смотреть, пока
Свой чистый вкус она не потеряет,
Соленой став от горьких наших слез?
Иль руки отрубить, как у тебя?
Иль, откусив нам языки свои,
Остаток дней проклятых провести?
Что делать нам? Пусть, языком владея,
Замыслим мы дальнейшие несчастья,
Чтоб в будущем все удивлялись нам.
Люций
Отец, не надо слез; при виде их
Несчастная сестра моя рыдает.
Марк
Терпи, племянница. — Тит, вытри слезы.
Тит
Ах, Марк, мой Марк! Прекрасно знаю, брат:
Платок твой слез моих впитать не может;
Своими ты, бедняк, его смочил.
Люций
Лавиния, тебе я вытру щеки.
Тит
Смотри-ка, Марк! Я понял знак ее.
Имей она язык, она бы брату
Сказала то же, что и я тебе:
Его платок, его слезами смочен,
Ее заплаканных не вытрет щек.
Единодушны мы среди мучений,
Как ад — блаженству, чужды утешений!
Входит Арон.
Арон
Андроник! Государь мой цезарь шлет
Приказ свой: если сыновей ты любишь,
Пусть Люций, Марк иль сам ты, старый Тит, —
Любой из вас, — себе отрубит руку
И цезарю пошлет, а он за это
Тебе вернет живыми сыновей.
То будет выкуп их за преступленье.
Тит
О добрый цезарь! Милый мой Арон!
Певал ли ворон с жаворонком сходно,
Несущим о восходе солнца весть?
Всем сердцем рад я государю руку
Послать. —
Арон, ты мне ее отсечь поможешь.
Люций
Постой, отец мой! Доблестную руку,
Сразившую бесчисленных врагов,
Нельзя послать; моя в обмен послужит:
Кровь легче в юности нам расточать;
Так пусть моя спасает братьям жизнь.
Марк
Не каждая ль из ваших рук за Рим