Читать интересную книгу Двойная игра - Александр Карасимеонов

Так вот я и разговаривал с ним – всегда оставаясь начеку. Разыгрывал сцены, приспосабливаясь к его настроению, принюхивался и прислушивался, прежде чем войти в его кабинет.

– Посетил место работы и повидал родителей, – коротко доложил я.

Троянский поджал губы и, нервно постукивая карандашом по столу, точно куда-то спешил, взглянул на меня исподлобья.

– Если вы чем-то заняты, не буду вам мешать, – сказал я.

Я прекрасно знал, что он никуда не торопится. Но изображал деликатность.

– Ладно, ладно, выкладывай.

– Ни малейших свидетельств о причастности к делу других лиц. Пузырька от снотворного я нигде не нашел. Он мог наглотаться таблеток перед тем, как вылез из машины. При первоначальном осмотре мы пузырька тоже не нашли и вряд ли найдем, но все же не мешает еще разок осмотреть машину.

– Чего же ты ждешь?

– Машина исчезла. Ее нет ни перед домом дочери, ни перед домом родителей.

– Что еще?

– Ничего.

– Есть, наверняка есть! Не тяни.

– Листок с четырьмя телефонами. Я нашел его вчера в ящике стола у нашего клиента. Отдал его Донкову – пусть выяснит, чьи эти телефоны.

– Дальше.

– Позвонил по двум из них. По второму подняли трубку, но не ответили. Мы помолчали минуты две, потом трубку положили. Интересно будет узнать, чей это телефон.

– Большое дело! Ты что, думаешь, тебе разъяснят все по телефону, как в справочном бюро? Набираешь номер, а тебе в ответ: приходи, серый волк, съешь меня! Брось телефоны, беседуй с дочерью. И не слышу самого главного.

Молчу. Самое главное? Для следствия многое важно. Любимый прием Троянского. Откровенное признание полной своей беспомощности, это я давно усвоил, доставит Троянскому то необходимое удовольствие, которое позволит нам продолжить разговор в тоне, достойном воспитанных людей.

– Признаюсь, мне не совсем ясно, что же самое главное.

– Записная книжка с телефонами и адресами, дорогой. Я нарочно не указывал тебе на ее отсутствие в документах, найденных у Борисова. Ты просто отметил это, и все тут. Однако у такого человека, как Борисов, ее не могло не быть! Без нее он как без рук. А ты не обращаешь внимания на подобное обстоятельство. Это же все равно что сидеть в темноте и не догадываться зажечь лампу. Ну скажи, за кого я тебя должен считать? Учишь вас, учишь, а вы щенками были, щенками и останетесь. А ведь я за вас от-ве-чаю! И за тебя тоже! Ведь это я взял тебя на работу, чтобы сделать из тебя человека!

Речи Троянского могли продолжаться до бесконечности. Я неоднократно слышал их в различных вариантах. На этот раз он избрал одну из самых благородных тем – свою ответственность за мой профессиональный рост.

Тут я вынул из внутреннего кармана серую записную книжку в потрепанной пластиковой обложке с загнутыми краями. И положил ее прямо перед носом Троянского.

– Что это? – спросил он, откидывая голову назад, поскольку был дальнозорким.

– Старая записная книжка. Я нашел ее у родителей Борисова. У них в ящике хранятся некоторые его старые вещи. Два года назад он переписал номера телефонов в новую. А старую положил в ящик… У меня не было пока времени ее изучить…

Троянский молчал, то потирая кончик носа, то задумчиво пощипывая его, в уме у него явно происходила борьба: с одной стороны, как человек очень чуткий, он понимал, что был несправедлив, и теперь раздумывал, хмыкнуть ли ему одобрительно или не стоит утруждать себя. Но, с другой стороны, записная книжка, которой я его огорошил, была новым для следствия материалом, и это позволяло ему изобразить столь сильный интерес к ней, что он даже якобы забыл похлопать меня по плечу. Он пренебрег сантиментами и принялся листать записную книжку.

– Хорошо! – сказал он. – Хорошо, хотя она и старая. Впрочем, два года не такой уж большой срок. Может, что-нибудь и выудим. Но это тонкая, кропотливая работа. Тут требуются сообразительность и нюх, тут, брат, требуется чутье! Отлично! Желаю тебе поймать хоть малюсенькую рыбку… Есть еще что-нибудь?

– Ничего, – ответил я.

– Ну что, устроим вечером блиц-турнир?

– У меня встреча с Недой, – ответил я. – В семь.

Я прекрасно понимал, что наношу ему жестокий удар. Надо было как-то его смягчить.

– Могу, конечно, как-нибудь отговориться…

– Эта девушка без тебя прямо жить не может. Но что поделаешь, девушку всегда предпочитают старым друзьям. Тут уж ничего не попишешь – закон жизни… Но если что, позвони.

– Слушаюсь, – сказал я, вставая. – Разрешите идти?

– Иди, – ответил Троянский.

Донкова я на месте не застал, но работу, которую я ему поручил, он выполнил. С молодым Донковым, присланным к нам на стажировку, я держался высокомерно: надо же было на ком-то отрабатывать уроки, преподанные Троянским. Я относился к парню строго, а потому, не застав его в комнате, тут же решил применить один из приемов шефа: сначала долгое мрачное молчание, потом резкое замечание, а затем, в зависимости от реакции Донкова, переменить тон так, чтобы он почувствовал умиление и благодарность за непродолжительность моего гнева. Донков оставил записку с просьбой отпустить его на полдня по своим делам. И короткий отчет о том, чьи номера телефонов записаны на листочке у Борисова.

Первый телефон принадлежал Спиридону Спасову, автослесарю. Проживал он где-то в микрорайоне «Восток» – об этом, впрочем, можно было догадаться и по тому, что номер начинался с цифр 72… Спиридон Спасов, вероятно, был чем-то вроде домашнего врача для машины Борисова, теперь по наследству перешедшей к его восемнадцатилетней дочери Еве.

Слесарь не входил в круг интересующих меня лиц.

Второй номер… Да, это телефон самой Евы Борисовой – значит, это с ней я имел удовольствие молчать по телефону. Чем объясняется ее молчание, неизвестно, хотя вполне понятно нежелание девушки, тяжело переживающей смерть отца, разговаривать с чужими людьми, а может, она просто ждала, что услышит чей-то знакомый голос. Насколько прав был Троянский, подумал я, когда говорил мне в назидание что молчание ничего не доказывает. И все же, все же… А нет ли у задачи иного решения? Что, если девушка не хотела разговаривать с каким-то определенным человеком? Это уже само по себе любопытно.

Третьим был телефон некоего Владимира Патронева, инженера-химика, неженатого, проживающего, по данным справочного бюро, в конце Ботевградского шоссе, неподалеку от Кремиковского комбината, в ведомственном доме.

Четвертым был телефон гражданки Зорницы Стойновой, состоящей в производственном кооперативе по изготовлению сувениров. Никакие нити не связывают ее с известными мне фактами биографии Борисова. Подождем, подумал я, может статься, путь, по которому я иду, приведет меня к дому мастерицы по сувенирам.

В этот момент мне позвонила Неда.

– Ты обедал? – спросила она.

– Нет, – ответил я и посмотрел на часы. Было двадцать минут третьего, столовая уже закрылась.

– Я в новом отеле или, как его называют «новотеле» «Европа». Отсюда не так уж далеко до твоей конюшни.

– Ты что там делаешь?

– Не понимаю!

Ну и тон, ну и тон у меня, подумал я. Плохой тон, отеческий – нет, хуже: как у ревнивого жениха.

– Хочу сказать, что очень мне интересно, как ты попала в нашу деревню, так близко от меня. Это меня приятно удивляет.

– Ах, удивляет… Ну, раз это тебя приятно удивляет, значит, ты не против пригласить меня пообедать в здешнем ресторане. Впрочем, я уже заняла тебе место рядом с собой за свободным столиком. Держать его, нет?

Вот один из моментов, когда я не способен побороть себя. Я пошел бы, конечно, с ней в ресторан, хотя мне было совестно бросить работу, но я не в силах преодолеть внутреннее сопротивление. У этой девушки какая-то своя жизнь, в которую я не могу проникнуть, несмотря на все свои профессиональные навыки и знания.

Что ее занесло в этот новотель «Европа»? Но, задавая вопрос, я заранее знал, что никогда не буду искать на него ответа. Каждый человек свободен. И волен делать что хочет, – хоть на голове стоять.

– Очень сожалею, – нагло соврал я, скрывая охватившую меня досаду, – но небезызвестный тебе товарищ Троянский назначил мне свидание в три.

– Жаль, – сказала Неда.

– Честное слово, мне тоже. Наш уговор насчет семи остается в силе?

– Нет! Я потому тебе и позвонила. Хотелось дать тебе утешительный приз, но ты отказываешься… Вечером, я занята, мне надо…

– Хорошо, хорошо, – прервал я ее: не хотелось мне слышать ее объяснения, да, кроме того, нужно было как-то загладить впечатление, которое могло у нее сложиться от моего тона ревнивого жениха. – Не имеет значения. Когда увидимся?

Неда молчала. Ага, сказал я себе, она переживает мое безразличие к тому, чем она будет заниматься сегодня вечером. Пусть переживает, подождем. Я слышал ее дыхание – так человек задыхается на крутом подъеме.