Читать интересную книгу Стихотворения - Джеймс Джойс

Триест, 1914

НА БЕРЕГУ У ФОНТАНА

Над пирсом ветер воет,Прибоя грозен рев;Песком и грязной пеной море моетГорсть валунов.

Я чувствую зловещийХолодной тьмы порыв, —Дрожащие мальчишеские плечиОт шквала заслонив.

Под нами стонут сваи,Темна небес юдоль;А в сердце — бесконечная, слепаяЛюбовь — и боль!

Триест, 1914

SIMPLES

О bella bionda,

Sei come I'onda!

Of cool sweet dew and radiance mildThe moon a web of silence weavesIn the still garden where a childGathers the simple salad leaves.

A moondew stars her hanging hairAnd moonlight kisses her young browAnd, gathering, she sings an air:Fair as the wave is, fair, art thou!

Be mine, I pray, a waxen earTo shield me from her childish croonAnd mine a shielded heart for herWho gathers simples of the moon.

Trieste, 1915

ЛУННАЯ ТРАВА

О bella bionda,

Sei соте l'onda![2]

Узором зыбких звездных блестокУкрасит ночь свою канвуВ саду, где девочка-подростокСбирает лунную траву.

На волосах роса мерцает,Целует веки ей луна;Она, сбирая, напевает:О,ты прекрасна, как волна!

Как залепить мне воском уши,Чтоб этот голос в сердце стих,Чтобы не слушать мне, не слушатьЕе напевов колдовских!

Триест, 1915

FLOOD

Goldbrown upon the sated floodThe rockvine clusters lift and sway;Vast wings above the lambent waters broodOf sullen day.

A waste of waters ruthlesslySways and uplifts its weedy maneWhere brooding day stares down upon the seaIn dull disdain.

Uplift and sway, О golden vine, —Your clustered fruits to love's full flood,Lambent and vast and ruthless as is thineIncertitude!

Trieste, 1915

ПРИЛИВ

На скалах плети ржаво-золотисты,Колышет их пресыщенный прилив;День сумрачный навис над ширью мглистой,Крыла раскрыв.

Пустыня волн вздымает и колышетРастрепанную гриву — а над нейУсталый день брезгливой скукой дышитВ лицо зыбей.

Вот так же зыблет, о лоза златая,Твои плоды мятежная струя —Безжалостная, буйная, пустая,Как жизнь моя.

Триест, 1915

NIGHTPIECE

Gaunt in gloom,The pale stars their torches,Enshrouded, wave.Ghostfires from heaven's far verges faint illume,Arches on soaring arches,Night's sindark nave.

Seraphim,The lost hosts awakenTo service tillIn moonless gloom each lapses muted, dim,Raised when she has and shakenHer thurible.

And long and loud,To night's nave upsoaring,A starknell tollsAs the bleak incense surges, cloud on cloud,Voidward from the adoringWaste of souls.

Trieste, 1915

НОКТЮРН

Рой бледных звезд —Как погребальный факел,Подъятый к небесам.Под сводами — парящих арок мост,В кромешном брезжит мракеПолночный храм.

О серафим!Погибших плачут сонмы,Втекая в неф,Когда кадилом зыблешь ты своим,В безлунный купол темныйГлаза воздев.

И гулкий звон —Звон мертвый, погребальный —Тревожит глушь,И мерзлый пар, клубясь со всех сторон,Восходит над печальнойПустыней душ.

Триест, 1915

ALONE

The moon's greygolden meshes makeAll night a veil,The shorelamps in the sleeping lakeLaburnum tendrils trail.

The sly reeds whisper to the nightA name — her name —And all my soul is a delight,A swoon of shame.

Zurich, 1916

ОДИН

В мерёжах лунно-золотыхНочь — кисея;Рябь от огней береговыхВлечет струя.

В потемках шепот камыша —Как бред — о ней…И то, чем тешится душа,Стыда стыдней.

Цюрих, 1916

A MEMORY OF THE PLAYERS IN A MIRROR AT MIDNIGHT

They mouth love's language. GnashThe thirteen teethYour lean jaws grin with. Lash   Your itch and quailing, nude greed of the flesh.   Love's breath in you is stale, worded or sung,As sour as cat's breath,Harsh of tongue.

This grey that staresLies not, stark skin and bone.Leave greasy lips their kissing. None   Will choose her what you see to mouth upon.Dire hunger holds his hour.   Pluck forth your heart, saltblood, a fruit of tears.Pluck and devour!

Zurich, 1917

АКТЕРЫ В ПОЛНОЧНОМ ЗЕРКАЛЕ

Они бормочут о любви. ЗаткниУхмылку рта щербатого. УймиТрепет и стыдЗудящей плоти — пусть умрут они!От затхлых песен, слепленных тайком,Как изо рта кошачьего, разитДурным душком.

Вот седина, смотри,Сквозь кожу кости острые торчат.Пусть пьют другие с губ сей срам и смрад;То, что ты видишь, не для серенад.Но голод жжет.Так вырви сердце — вырви и пожри,Как пряный плод!

Цюрих, 1917

BAHNHOFSTRASSE

The eyes that mock me sign the wayWhereto I pass at eve of day,

Grey way whose violet signals areThe trysting and the twining star.

Ah star of evil! star of pain!Highhearted youth comes not again

Nor old heart's wisdom yet to knowThe signs that mock me as I go.

Zurich, 1918

БАНХОФШТРАССЕ

Глумливых взглядов чередаВедет меня сквозь города.

Сквозь сумрак дня, сквозь ночи синьМерцает мне звезда полынь.

О светоч ада! светоч зла!И молодость моя прошла,

И старой мудрости оплотНе защитит и не спасет.

Цюрих, 1918

A PRAYER

Again!Come, give, yield all your strength to me!From far a low word breathes on the breaking brainIts cruel calm, submission's misery,Gentling her awe as to a soul predestined.Cease, silent love! My doom!

Blind me with your dark nearness, О have mercy,beloved enemy of my will!I dare not withstand the cold touch that I dread.Draw from me stillMy slow life! Bend deeper on me, threatening head,Proud by my downfall, remembering, pityingHim who is, him who was!

Again!Together, folded by the night, they lay on earth. I hearFrom far her low word breathe on my breaking brain.Come! I yield. Bend deeper upon me! I am here.Subduer, do not leave me! Only joy, only anguish,Take me, save me, soothe me, О spare me!

Paris, 1924

МОЛЬБА

Вот снова!Приди, отдай мне все, ты — мой!Зовет из мрака вкрадчивое словоС жестокой силой, с кротостью слепой,Как бы смиряя ужас в обреченном.Молчи, любовь! Мой рок!

Накрой меня своею темнотой, о, сжалься,враг мой милый!Невыносимым хладом лба коснись,Вытягивай живые жилыИз сердца! Ниже, ниже наклонись,Грозя и муча, мстя и сострадаяЗа все, чем стал, чем был!

Вот снова!Из шелеста ночного, ветрового, из тьмы, что впереди,Зовет чуть слышно вкрадчивое слово,Терзая слух и мозг: приди, приди!Я здесь. Я — твой, блаженный мой мучитель!Прими, утешь, спаси! О, пощади!

Париж, 1924

Стихи на случай

THE HOLY OFFICE

Myself unto myself will giveThis name Katharsis-Purgative.I, who disheveled ways forsookTo hold the poets' grammar-book,Bringing to tavern and to brothelThe mind of witty Aristotle,Lest bards in the attempt should errMust here be my interpreter:Wherefore receive now from my lipPeripatetic scholarship.To enter heaven, travel hell,Be piteous or terribleOne positively needs the ease,Of plenary indulgences.For every true-born mysticistA Dante is, unprejudiced,Who safe at ingle-nook, by proxy,Hazards extremes of heterodoxy,Like him who finds a joy at tablePondering the uncomfortable.Ruling one's life by common senseHow can one fail to be intense?But I must not accounted beOne of that mumming companyWith him who hies him to appease

His giddy dames' frivolitiesWhile they console him when he whingesWith gold-embroidered Celtic fringes —Or him who sober all the dayMixes a naggin in his play —Or him who conduct 'seems to own',His preference for a man of 'tone' —Or him who plays the rugged patchTo millionaires in HazelhatchBut weeping after holy fastConfesses all his pagan past —Or him who will his hat unfixNeither to malt nor crucifixBut show to all that poor-dressed beHis high Castilian courtesy —Or him who loves his Master dear —Or him who drinks his pint in fear —Or him who once when snug abedSaw Jesus Christ without his headAnd tried so hard to win for usThe long-lost works of Eschylus.But all these men of whom I speakMake me the sewer of their clique.That they may dream their dreamy dreamsI carry off their filthy streamsFor I can do those things for themThrough which I lost my diadem,Those things for which Grandmother ChurchLeft me severely in the lurch.Thus I relieve their timid arses,Perform my office of Katharsis.

My scarlet leaves them white as woolThrough me they purge a bellyful.To sister mummers one and allI act as vicar-generalAnd for each maiden, shy and nervous,I do a similar kind service.For I detect without surpriseThat shadowy beauty in her eyes,The 'dare not' of sweet maidenhoodThat answers my corruptive would'.Whenever publicly we meetShe never seems to think of it;At night when close in bed she liesAnd feels my hand between her thighsMy little love in light attireKnows the soft flame that is desire.But Mammon places under banThe uses of LeviathanAnd that high spirit ever warsOn Mammon's countless servitorsNor can they ever be exemptFrom his taxation of contempt.So distantly I turn to viewThe shamblings of that motley crew,Those souls that hate the strength that mine hasSteeled in the school of old Aquinas.Where they have crouched and crawled and prayedI stand the self-doomed, unafraid,Unfellowed, friendless and alone,Indifferent as the herring-bone,Firm as the mountain-ridges where

I flash my antlers on the air.Let them continue as is meetTo adequate the balance-sheet.Though they may labour to the graveMy spirit shall they never haveNor make my soul with theirs at oneTill the Mahamanvantara be done:And though they spurn me from their doorMy soul shall spurn them evermore.

(August 1904)