Читать интересную книгу Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Поступив в университет, они могут стать членами обществ Черчилля или его обеденных клубов, которые встречаются в залах Черчилля, где его портрету приходится терпеть их разогретую портвейном болтовню. Частенько они надевают галстук-бабочку в горошек.

Если их избирают в парламент, они всякий раз перед выступлением набожно проводят пальцами по левому ботинку его бронзовой статуи, которая установлена в вестибюле. Они надеются, что это поможет им собраться с духом. Достигнув в установленном порядке поста премьер-министра и оказавшись в затруднительном положении (что с неизбежностью происходит), они находят уместным выступить с дерзкой речью в клубе Святого Стефана. Их фотографии будут походить на изображения старого лидера военного времени, сделанные в том же обрамлении, – раскрасневшиеся, с заигравшими желваками и недовольными гримасами, обращенными их преемникам на посту (предполагается, что это гордость).

Тори крайне ревностно относятся к Черчиллю. Это вопрос идентификации, политического права собственности. Сходным образом жители Пармы относятся к formaggio parmigiano – сыру пармезану.

Для тори он их ценнейшая головка сыра, источник гордости, величайший капитан команды консерваторов, сделавший хет-трик в финале и выигравший мировое первенство. И многие теперь не в полной мере отдают себе отчет, с каким сомнением и подозрением воспринимали тори его назначение премьер-министром в 1940 г., с какой желчью они цедили его имя.

Чтобы руководить страной во время войны, Черчиллю нужно было командовать не только унылыми мюнхенскими переговорщиками – Галифаксом и Чемберленом, – но и сотнями тори, которые привыкли считать его оппортунистом, перебежчиком, хвастуном, себялюбцем, подлецом, грубияном, проходимцем и – по заслуживающим доверия свидетельствам – горьким пьяницей.

Мы помним, как бурно члены палаты общин приветствовали Чемберлена и насколько сдержанно приняли первое появление Черчилля в ранге премьер-министра 13 мая 1940 г. Это происшествие задело Черчилля. «Я долго не продержусь», – сказал он, когда уходил из парламента. А консерваторы упорствовали в своей враждебности. С места для представителей прессы Пол Айнциг, корреспондент Financial News, мог как следует изучить фракцию тори, и он явственно ощущал испарения недоброжелательности, клубившиеся над ними.

Первые два месяца премьерства тори, по свидетельству Айнцига, хранили «угрюмое молчание» всякий раз, когда выступал Черчилль, даже по завершении им одной из своих исторических речей. В то время как лейбористы со своих скамей бурно приветствовали его, тори продолжали замышлять, как бы от него избавиться. Приблизительно 13 мая Уильям Спенс, председатель «Комитета 1922 года», объединявшего рядовых консерваторов, сказал, что три четверти членов комитета были за то, чтобы указать Черчиллю на дверь и вернуть Чемберлена.

У нас есть письмо от того же времени, написанное Нэнси Дагдейл ее мужу Томми, который был парламентарием и сторонником Чемберлена, а в момент написания письма уже служил в вооруженных силах. В нем подытоживается настроение брезгливого ужаса консерваторов:

Как ты знаешь, они относятся к У. Ч. с полным недоверием и ненавидят радиотрансляции его хвастливых речей. У. Ч. является английской копией Геринга, он жаждет крови и блицкрига, он распух от себялюбия и обжорства. То же вероломство струится по его венам, оно лишь подчеркивается бравадой и болтовней. Трудно выразить, какую депрессию все это наводит на меня.

С точки зрения этих респектабельных людей, приверженцы Черчилля были сущими гангстерами. Среди них – Боб Бутби, парламентарий, бисексуальный грубиян и впоследствии друг братьев-близнецов Крэй[6]; Брендан Брэкен, огненно-рыжий ирландский фантазер, позднее ставший владельцем Financial Times; Макс Бивербрук, крайне ненадежный владелец издательской группы Express. А возглавлял этот сброд неверных и своекорыстных пижонов «дикий слон» Уинстон Черчилль. Почтенные граждане выражали также недовольство его пристрастием к спиртному. «Мне хочется, чтобы он не производил впечатления хорошенько поддавшего человека», – сказал Морис Хэнки, государственный служащий высокого ранга, и мы как будто видим, что его нос при этом заметно морщится. Но те, кто порицал Черчилля, делали это не из-за борьбы за трезвость, им скорее нравилось чувство морального осуждения.

Некоторые из наиболее ожесточенных критиков Черчилля продолжили свою политическую карьеру. Ричард Батлер вполне мог стать премьер-министром в 60-е, не переиграй его Гарольд Макмиллан. В 1940 г. Батлер был младшим министром и убежденным сторонником политики умиротворения. Вот что он сказал о возвышении Черчилля.

«Порядочная и незапятнанная традиция английской политической деятельности была продана величайшему авантюристу современной политической истории», – вспоминают его слова собеседники. «Капитуляция перед Уинстоном и его сбродом была катастрофой, причем совершенно ненужной», будущее страны было отдано в залог «полукровке-американцу, который опирался на похожих на него неспособных, но словоохотливых людей».

Это сильные выражения. И вы можете понять, почему многие люди сохраняли верность Чемберлену, который воспринимался ими как человек чести, который в глазах общества начала 40-х был предпочтительнее Черчилля. Все они были расстроены приходом «банды Черчилля», что воспринималось ими как дворцовый переворот. Ведь Черчилль не был фактически избран обществом на пост премьер-министра вплоть до 1951 г. И есть какая-то пленительная враждебность в их злословии.

Лорд Галифакс сетовал на необходимость слушать Черчилля, его голос «источал портвейн, бренди и жеваную сигару». Один из наблюдателей отмечал, что Черчилль походил на «толстенького малыша», который сучил ножками, сидя на скамье правительства, и с трудом удерживался от смеха при виде Чемберлена.

Вот что почтенные тори думали об Уинстоне Черчилле: Геринг, авантюрист, полукровка, предатель, толстячок и катастрофа для страны. Все это походит на визги благородного собрания, когда там неожиданно появляются пираты и начинают давать распоряжения.

Как же истолковать это истеричное отвержение того, кто в XXI веке считается нашим величайшим героем?

Боюсь, что, если строго придерживаться точки зрения тори, это вполне объяснимо. За сорок лет парламентской карьеры Черчилль неоднократно демонстрировал абсолютное презрение к понятию политической верности, не говоря уже о лояльности к партии консерваторов.

С того момента, как рыжий и самоуверенный двадцатипятилетний Уинстон стал парламентарием в 1900 г., когда королева Виктория еще была на троне, он провозгласил нелояльность своим девизом и использовал ее для саморекламы. Он обвинял руководство тори в том, что они тратят слишком много на оборону. «Неужели у нас нет бедности?» – вопрошал он. Он осуждал их политику протекционизма, такая критика воспринималась в то время как левачество, поскольку она подразумевала более дешевую еду для рабочего человека. Он настолько раздражал своих старших однопартийцев, что однажды вся передняя скамья встала и в гневе вышла из палаты общин, стоило ему начать свою речь.

В январе 1904 г. тори начали предпринимать попытки снять его как официального кандидата от Консервативной партии по избирательному округу города Олдем. К апрелю того же года он решил сменить партию и довольно честно высказался о своих мотивах. Он полагал, что тори движутся к катастрофе. «Мое предсказание состоит в том, – заявил Черчилль в октябре 1904 г., – что они [руководство тори] перережут сами себе горло и приведут партию к полному уничтожению… а либералы одержат сокрушительную победу на выборах».

Другими словами, его поведение не соответствовало понятиям о принципиальном человеке. Он гнался за славой и вел себя как оппортунист, который стремится всегда быть наверху. Черчилль перешел в палате общин со своего места и уселся рядом с Ллойд Джорджем, за что его заслуженно прозвали «бленхеймской крысой».

Он старался ответить взаимностью. «Я английский либерал, – написал Черчилль в то время, – я ненавижу партию тори, ее членов и их методы». Пару десятилетий спустя, когда его принадлежность либералам исчерпает себя, он снова поменяет партию и вернется к консерваторам. Эта перемена седел воспринималась как самый искусный цирковой трюк, который когда-либо видел парламент. На протяжении большей части 30-х гг. Черчилль соответствовал своей репутации. Он охаживал руководство своей Консервативной партии всеми палками и дубинками, которые подворачивались ему под руку, он откровенно выпячивал себя.

Неудивительно, что скептицизм к нему испытывался не только на скамьях тори, но и во всем политическом истеблишменте. У любого противника Черчилля в 1940 г. был длинный список его прегрешений.

* * *

Даже когда он обучался в Сандхерсте, его осуждали за бесчестные поступки. Во-первых, он и другие младшие офицеры обвинялись в мошенничестве на скачках пони. Во-вторых, была странная история с бедным Алланом Брюсом, младшим офицером, которого Черчилль и его приятели якобы пытались выжить из полка. Семья Брюса даже высказывала предположения, что Черчилль предавался утехам в духе Оскара Уайльда. Эти беспочвенные утверждения были опровергнуты в ходе процесса по иску о клевете, поданного матерью Черчилля, но у грязи есть обыкновение прилипать.