и помрёшь, – безразлично пожала плечами она. – Такое распоряжение вступает с начала следующей недели: если ученик проявляет сильные эмоции, то… скажем так, об этом стоит сообщить одному важному человеку. Вы ведь наверняка слышали о многочисленных пожарах, вспыхнувших по всему миру за последние несколько дней. Не думаете ли вы, что это просто так? От мира скоро не останется и пепла, а от людей – тем более.
– К чему вы ведёте? – никак не понимала я, вся напрягаясь от её слов.
– Скоро всё сама увидишь, если доживёшь. Просто будь осторожнее и… равнодушнее. Возможно, только равнодушие и спасёт весь наш полыхающий мир.
От директрисы я вышла в полном недоумении. Я понятия не имела, о чём она говорила за последнюю минуту, что хотела донести до меня своими загадками, какой смысл вкладывала в свои, казалось бы, бредовые слова. Мерзкое чувство тревоги так и забралось под кожу, как инфекция, что собиралась заживо содрать с меня кожу и не оставить ни капли жизни. Невероятно темно мне казалось в самой себе, а на фоне этой черноты так и вспыхивали бледно-серые сигналы беспокойства, словно вот-вот – и что-то произойдёт, нечто поистине ужасное, жуткое и… бесчеловечное. Мне не хотелось об этом думать, но мозг как назло всё прокручивал и прокручивал в голове слова мисс Сартр: «Возможно, только равнодушие и спасёт весь наш полыхающий мир». Да, на планете и вправду творилось что-то странное, непонятное и пугающее своей разрухой, но что именно – никто понять пока так и не смог. Но как можно было спастись с помощью равнодушия? Ведь это наоборот только погубит всех нас.
Бред. Что за бред.
Нельзя было быть безучастным к тому, что происходило. Нельзя было просто так наплевать на всех и вся и ни о чём не думать. Надо было спасаться… да, спасаться. Но от кого или от чего? И куда бежать? Где искать спасения? И зачем?
Слишком много вопросов. Слишком много непонимания.
Слишком…
Чувство потерянности в самой себе, в своём сознании, в своей душе, медленно подкрадывалось сзади, как смерть, и так же медленно расплывалось в безумной улыбке – вот-вот можно было забрать с собой очередную жертву. И возможно, так оно и было бы, если бы меня вновь не отвлёк чей-то голос:
– Джозеф сказал, чтобы ты довела меня до дома.
Передо мной словно из ниоткуда появился мальчик десяти лет с лохматой копной кучерявых каштановых волос. Его тёмно-карие глаза глядели на меня снизу вверх из-под больших очков, тёмные веснушки рассыпались по круглым щекам, словно кто-то просыпал шоколадную стружку, неопрятный джемпер обтягивал его полноватое ещё совершенно детское тело. Он держал в пухлых руках Кубик Рубика, который всё пытался научиться собирать полностью, а не только один цвет, его пытливый взгляд скользил по моему мрачному лицу.
– И тебе тоже привет, Хэмф, – слабо улыбнулась я и побрела в сторону раздевалки.
– Я вообще-то сказал тебе привет, но ты никак не отреагировала, – поджал губы мальчик.
– Да? – мне было всё равно. – Прости, я задумалась.
– А о чём думала?
Этот вопрос Хэмфри уже задал на улице, когда мы оделись и вышли из школы. Морозный воздух Колдстрейна тут же неприятно защекотал в носу и забрался в лёгкие, белый вид полностью окружил нас: снег падал на вытоптанные тропинки медленно, плавно, словно кто-то вытряхивал в сероватом небе перьевую подушку; всё скрипело от мороза, как старые половицы заброшенного дома; птицы радостно пели проходящим мимо редких деревьев людям, которые были вновь ко всему равнодушны и холодны, как сам наш безликий город.
И так всегда.
Сколько себя помню – безэмоциональные лица, лица, лица… А в них – абсолютно ничего. Холод. Безразличие. Бездушие. И самое главное – усталость. Жители Колдстрейна всегда выглядели уставшими: даже отпуск на месяц или две недели каникул не придавал им бодрости. Утро, завтрак, работа или учёба, перекус – глядишь, уже вечер и пора спать. Серая, скудная рутина, которая оказалась словно комнатой из четырёх стен, куда заперли каждого из нас и никогда не позволяли выходить. Везде преследовал холод: на улице, в домах, в душах. Даже лето всегда выходило настолько дождливым и морозным, что, казалось, вот-вот – и пойдёт снег в середине июля.
Ни капли блеска, ни капли солнца, ни капли загара или радости – всё меркло во тьме.
Выбраться?
Если бы только это было возможно…
Колдстрейн не отпускал, тот, кто заезжал сюда, оставался уже навсегда: появлялись совершенно из ниоткуда проблемы, события, боль и даже смерть. Город хоронил своих же жителей под натиском морозов и несчастий, нещадно бил их холодным потоком и не важно чего – ветра или равнодушия дорогого человека. Гроб, что словно находился в Антарктиде, – так можно было коротко описать Колдстрейн. Не открыть крышку, не выцарапать её ногтями, не докричаться до помощи – ничего не оставалось сделать, как смириться со своей жалкой участью и умереть.
А умирать придётся долго, мучительно и невыносимо болезненно.
– О том, что сказала директриса? – не дождавшись моего ответа, напомнил о себе Хэмфри.
– Откуда ты вообще узнал, что я была у неё? – тут же отвлёкшись от очередных мрачных размышлений, кинула я на него резкий взгляд.
– Слухи о том, что ты в очередной раз уделала Торию, быстро разлетаются, – серьёзно ответил он, будто отвечал на не менее серьёзный вопрос.
– Не поспоришь, – мрачно усмехнулась я, заправляя локон длинных чёрных волос за ухо.
– Так о чём же ты думала? – с любопытством, присущим не столько детям, сколько от природы всем интересующимся людям, вновь спросил Хэмфри.
Я задумчиво нахмурилась.
– В твоём классе случайно ничего не говорили о том, что происходит в мире?
– Ты про пожары? Да, сегодня мы сегодня обсуждали это. Многие считают, что во всём виноваты тайные группировки, которые хотят запугать весь мир и добиться власти. Но я считаю, что тут что-то другое, более серьёзное. Мне кажется, на мир движется тотальная катастрофа и поэтому надо как можно скорее бежать и где-то спрятаться… но куда и от чего?
– Вот у меня такие же мысли, – вздохнула я.
– Правда? – наивно обрадовался мальчик. – Я очень рад, что мы одинаково мыслим! Это делает меня ещё умнее.
– Ты и так умный, куда ещё умнее?
Я потрепала его по кучерявой голове, и он, к моему удивлению, не стать противиться, как обычно это бывало.
– Но ты умнее меня!
– Только потому, что старше. Уверена, у тебя будет ещё целая жизнь впереди, чтобы в сотню раз обогнать меня в силе ума. Веришь мне?
– Тебе