Читать интересную книгу Тяжелая рука нежности - Максим Цхай

– Ма-а-аксим… – томно раздается из-за стенки.

– Сейчас Славку-солнышко спать уложу!

– Я не солнышко, я мужчина! Ты глупый, что ли? Солнышки – девчонки!

– Да?.. А это у тебя откуда?

– Да так… Сережкину собаку стригли. Не больно уже. У нас Сашка сказал, что может надуться – вот так, – показывает – и покраснеть, когда захочет, мы не поверили, а он надулся, сильно-сильно, и… позеленел! Правда-правда!

– Максим! – раздается уже обиженный голос из Аленкиной спальни.

– Блин, ну сейчас, сейчас…

– Посиди еще у меня! – дергает за ладонь Славка…

Так и повелось. Каждый раз, когда я возвращался к Аленке, Славка ждал меня во дворе, иногда я намеренно задерживал шаг и смотрел, как он напряженно играет с дворовыми мальчишками, каждую минуту оглядываясь в ту сторону, откуда должен появиться я. И каждый раз, завидев меня издали, он радостно бросал все игры и друзей и бежал, нет, летел, как желтая пушинка в токе солнечного ветра, обязательно крича: «Макси-и-им!!! Мама приготовила желе!!!» Это был наш пароль, радостный гимн, которым он ознаменовывал наш ежедневный праздник встречи. Я подхватывал Славку на руки, и мы вместе шли домой. Пока я нес его, посадив себе на сгиб руки, он старательно меня обыскивал, и это тоже было частью ритуала. Когда у меня за пазухой или в кармане куртки обнаруживался пакетик конфет или яблоко, он с веселым гиканьем выдергивал добычу наружу и размахивал ею всю дорогу, держа в кулаке, как победный флаг.

Незаметно прошли три месяца.

Мы с Аленой ничего не обещали друг другу, и встречи наши были такими же легкими и ни к чему не обязывающими, какими могут быть отношения мужчины и женщины, знающих, чего они хотят друг от друга… Почему бы и нет?

Я не переживал после нашего разрыва, да и разрыва никакого не было.

«Знаешь, я сегодня занята и завтра, наверное, тоже… Ага… Нет… Ха-ха, может, замуж выйду!» Ну и бог с тобой, золотая рыбка, ты не одна в синем море, я быстро утешился. В юности, при отсутствии ума и при наличии недозревшей души, все летит и проходит легко и бесследно, как шелковая лента через кольцо. Аленка действительно вскоре вышла замуж – за средних габаритов бизнесмена, владельца двух коммерческих киосков. Я, узнав, усмехнулся, пожелал ей счастья и тут же об этом забыл. Я уже учился в университете, с удовольствием постигал нюансы студенческой безбашенной жизни и вскоре уже не вспоминал о нашем мимоходном романе. По Славке не скучал – представил себе картинку, как он дружит теперь с новым настоящим папой, а тот ему дорогие игрушки покупает, и такой благостностью повеяло от этой воображаемой акварели, что я, слегка улыбнувшись, выкинул ее из головы.

И только однажды, уже спустя несколько месяцев, случайно проходя мимо знакомого двора, я вдруг увидел маленькую знакомую фигурку. Что-то внутри дрогнуло, и я ускорил шаг. Славка, в том же ярко-желтом свитере, как-то напряженно и явно нехотя возился с соседскими мальчишками, сидя прямо на асфальте. И вдруг он резко выпрямился, замер и через секунду стремглав побежал мне навстречу, так же легко и победно, как и раньше – так в солнечный летний день летит, радостно шелестя в теплом воздухе сизыми крыльями, птица. А я растерялся, на секунду замешкался, хотел протянуть к нему руки и не успел – летящий ко мне Славка вдруг словно наткнулся с разбега на стеклянную стену, которая разлетелась осколками затихающего крика: «Макси-и-им!..»

Он не договорил. Солнце погасло. Славка все еще продолжал бежать, но уже как-то боком, неловко, по дуге огибая меня, и наконец, свернув к соседнему подъезду, неуклюже сел на скамейку ко мне спиной, сжал кулачки между колен и наклонил голову.

Невидимые обломки разбившейся стены долетели и коснулись моего лица. Я отвернулся. Не мог видеть яркую желтую точку на фоне серого дома. Сейчас понимаю, что надо было подойти, обнять, успокоить. Объяснить, что все в порядке, я по-прежнему люблю его и мы друзья. Но тогда это было выше моих сил. Я ускорил шаг и скрылся за деревьями.

Больше я никогда не ходил той дорогой.

Прошло с тех пор уже много лет. И жизнь сложилась у меня вполне сносно. Пробился в мир, где живут совсем взрослые люди, живут по своим законам, изучив и переняв которые можно стать таким же, как они, и, взвалив на себя их заботы, получить причитающиеся возрасту радости и отпущения грехов. А как же иначе, ведь все мы люди. И столько было еще и весен, и Аленок, и Олек, и едва ли они вспоминают меня дурным словом.

Дойдя до середины жизни, должен сказать, что Бог уберег меня от больших ошибок. Мне не за что казнить себя, я могу легко и свободно смеяться на этой земле, и никакой внезапный укол внутреннего судьи не оборвет мой смех. Я не святой и во многом не очень хороший человек, но в целом не хуже других – грехи мои стандартны и могут быть прощены в какой-нибудь уютной сельской церкви.

Всё так.

Но вот иногда, когда в тяжелеющем по осени воздухе снова пахнет свежо и тревожно, задумчиво шагая вдоль застывших от предчувствия скорого дождя темных аллей, я отчего-то вдруг ясно слышу, как легкой птицей пронзает густеющий вечерний воздух неожиданный захлебывающийся мальчишеский крик, полный радости и солнца: «Макси-и-им!!! Мама приготовила желе!!!» И я останавливаюсь и невольно оглядываюсь по сторонам в поисках теплой маленькой фигурки в ярко-желтом пушистом свитере, летящей стремглав ко мне.

Прижать бы ее к себе, обнять.

Чтобы снова взять на руки этот теплый, живой комочек и, снова почувствовав бьющееся солнце в руках, сказать ему одними губами: «Прости…» И он, конечно, снова обнимет меня за шею. Мальчишка, которого я однажды предал.

* * *

Когда серыми, дождливыми вечерами становится зыбко и неясно на душе, я вспоминаю своих родных. Бабушек, дедушек. И не только потому, что с ними связаны уютные годы детства, когда запах печенных в духовке яблок, заботливо разложенных бабушкиными руками на шуршащей бумаге, похожей на лист пергамента, легко и незаметно перетекал в ровный голос деда, читавшего вслух, и все это было покрыто тихим светом торшера и неровного огня плиты. Я вспоминаю истории их жизни, почти легендарные истории людей, которым выпали суровые времена, и чувствую, что там моя сила. Место, где душа отдыхает. И тогда я понимаю, что мои личные проблемы и неурядицы недостойны даже плохого настроения.

Дед мой, Николай, в молодости был шебутяра. Жил он тогда один, в дальневосточной деревне, рубил дрова, баловался с девками, охотился и очень любил вино. Был у него друг, в отличие от жилистого, но невысокого Николая – двухметровый верзила, молдаванин. Звал его дед Васо. Васо тоже жил бобылем, со всеми вытекающими отсюда грехами, и как истинный сын своего народа тоже любил вино. Друзья они были – не разлей вода. Пока трезвые – вместе на охоту ходят, как войдут в кондицию – песни орут и дерутся. Шустрый кореец Николай успевал насовать огромному, но неуклюжему молдаванину Васо и дробной рысью мчался через всю деревню, а сзади тряслась земля от топота огромных стоп его друга.

Однажды дед Николай, снова разойдясь с молдаванином Васо в вопросах устройства мироздания, долго бегал вокруг избы, к радости живших в ней девок, а Васо бегал за Николаем. Устав, дед залез на крышу, а упорный Васо продолжал носиться вокруг. После третьего круга Николай решил, что так нечестно, и начал, свесившись с крыши, бить кулаком по макушке пробегавшего мимо молдаванина. На чем и был им пойман. Деду, конечно, досталось. Потом, с утра, вместе на рыбалку пошли.

…Когда за Николаем явился местный НКВД в лице двух представителей и участкового, он в одних портках выпрыгнул в окно. Спрятался в избе у друга-молдаванина. Ночью НКВД пришел и к нему.

Однако молдаванин Васо, вместо того чтобы выдать им «японского шпиона» Николая, выставил в окно двустволку и разрядил первый ствол.

Энкавэдэшники залегли и стали кричать про мрачные перспективы для обоих.

Молдаванин ответил им, что он не против и стрельнет из второго ствола в первого, кто поднимет голову.

Полежав немного в снегу, представители власти уползли за подкреплением.

А в предрассветных сумерках маленький кореец и огромный молдаванин пожали друг другу руки на прощание и ушли в тайгу. В разные стороны.

Дед Николай никогда больше не видел своего друга.

Но и в глубокой старости, когда на столе появлялось вино, он поднимал за молдаванина чашу. «Васо тоже так делает», – говорил он.

Так они и пили вместе, до конца своих дней.

Баба Шура была старшей сестрой моей бабушки, то есть мне она приходилась бабушкой двоюродной. Обе происходили из рода Хан – предприимчивых, сильных людей. Отец моих бабушек, прадед Степан, к началу революции владел двумя мясными заводами на Дальнем Востоке, начав карьеру с простого пильщика мяса на базаре: он догадался подставлять газету под распил, и мясная мороженая крошка, накапливавшаяся за день в количестве нескольких килограммов, не падала в снег, а собиралась в газету, закладывая основу его будущего капитала. После революции прадед, лишившись всего, брался за любую работу, упирался изо всех сил, чтобы прокормить трех дочерей. И надо сказать, ему это удалось: все три мои бабушки, баба Шура, баба Клаша и баба Катя, были кровь с молоком, и все три – властные личности, незаурядные каждая по-своему. Баба Катя отличилась тем, что первым делом после хрущевской оттепели от души врезала тяжелыми счётами по башке партийной работнице. Баба Клаша – и вовсе отпетое хулиганье, директор дома престарелых, колоритнейшая матершинница с вечной беломориной в уголке рта и веселым прищуром. Баба Шура – Герой Соц. Труда, капитан рыболовецкого судна на Дальнем Востоке. О жизни и приключениях бабы Шуры можно написать не одну книгу. О ней и пойдет речь в первую очередь.