Тони услышал лишь то, что хотел услышать: она согласна.
— Все формальности я беру на себя. Разведемся без лишнего шума, и…
— Ты получил то, за чем приехал. А теперь, Тони, тебе лучше забрать Рене и исчезнуть, прежде чем мама допьет свой портвейн. Сегодня ей и без того хватило неприятностей.
— Договорились. — Он направился к выходу, но у самой двери остановился. — Мне бы хотелось, чтобы у тебя все было хорошо, Пилар.
— Я верю. Сама не знаю почему, я желаю тебе того же. До свидания, Тони.
Когда дверь за ним закрылась, Пилар подошла к креслу и села — медленно, словно боясь что-нибудь себе сломать. Она вспомнила, какой была в восемнадцать — безумно влюбленной, полной мечтаний и планов. В двадцать три она узнала, как больно, в самое сердце, ранит измена. А в тридцать, как могла, воспитывала дочь и старалась удержать мужа, который даже не притворялся, что любит ее.
Теперь она знала, что значит быть одной, когда тебе сорок восемь и у тебя не осталось никаких иллюзий.
Пилар подняла руку и со слезами на глазах сдернула с пальца обручальное кольцо. В конце концов, что такое это кольцо? Золотой кружок, а в середине — пустота. Великолепный символ ее неудавшегося брака.
Услышав, что открывается дверь, она спрятала кольцо в кулаке.
— Пилар!
Хелен подошла к украшенному росписью шкафчику, окинула взглядом его содержимое и остановилась на графине с бренди. Налив понемногу в два бокала, она присела на скамеечку у кресла Пилар.
— Выпей, дорогая. А то ты слишком бледная.
Пилар разжала кулак, и кольцо блеснуло в свете камина.
— Я понимаю, глупо так переживать. Но ведь тридцать лет, Холен. Тридцать проклятых лет. Когда я встретилась с Тони, эта кукла еще к пеленках лежала.
— Молодость — великая сила. — Хелен пожала плечами. — Но взгляни на это иначе. В нашем с тобой возрасте она будет кормить Тони с ложечки и менять ему подгузники.
Пилар невесело рассмеялась:
— Мне ненавистно мое положение, но я не знаю, что мне делать. Я даже не пыталась ответить ударом на удар.
— Ты не боец. — Хелен села на подлокотник кресла и одной рукой обняла подругу. — Ты красивая, умная, добрая женщина, с которой нечестно обошлись.
— Что мне делать со свободой, которую мне так великодушно подарили?
— Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
Шел мелкий, холодный, противный дождь. Из-за него припорошенная снегом земля превратилась в грязное месиво, а восходящее солнце казалось тусклым пятном на сером небосводе. Вода заливалась Тайлеру за воротник, капала с козырька его кепки. Но дождь был недостаточно сильным, чтобы отменять работу.
Тайлер глядел на приближавшуюся Софию. Ее дорогие сапоги увязали в грязи.
— Я же сказал надеть что похуже.
— Эта одежда и есть что похуже.
Тайлер окинул взглядом блестящую кожаную куртку, изящные брюки, итальянские сапоги.
— Ничего, скоро она дойдет до кондиции.
— Мне казалось, в дождь обрезку не делают.
— Это не дождь, а изморось. Почему ты без шляпы? — С недовольной миной стянув с себя кепку и нацепив ей на голову, он начал инструктаж: — Обрезку проводят по двум основным причинам.
— Я знаю, что виноград обрезают не ради удовольствия.
— Прекрасно. Тогда объясни зачем.
— Чтобы сформировать лозу, — сказала она. — Слушай, если ты собираешься читать мне лекцию, почему бы не сделать это где-нибудь, где тепло и сухо?
— Потому что виноград растет не под крышей, а здесь.
— Тайлер…
— Помолчи. Вторая цель обрезки — распределить нагрузку на несущий ствол так, чтобы увеличить продуктивность лозы без ущерба для качества плодов.
Он сунул ей в руки секатор, отодвинул в сторону один побег, освобождая доступ к другому. Затем, взяв руки Софии в свои, щелкнул секатором.
— Надо открыть среднюю часть куста. Винограду необходимо больше солнца.
— А как насчет механической обрезки?
— Ее мы тоже используем. Но ты будешь обрезать вручную. — Тайлер подвел секатор к следующему побегу.
София взглянула на бесконечные ряды винограда. Обрезка, насколько она знала, будет продолжаться до первых недель февраля. Но ей эта работа осточертеет еще до Рождества.
— В двенадцать сделаем перерыв.
— В час. Ты опоздала.
— Но не на целый же час.
Она повернула голову и натолкнулась на Тайлера, который склонился над ней, направляя секатор к очередной ветви. Ее нечаянное движение произвело неожиданный эффект.
Их глаза встретились. Его явно смутил этот невольный физический контакт, София же словно о чем-то задумалась, чувствуя, как напряглись его мышцы, а у нее внутри что-то дрогнуло и учащенно забилось сердце.
— Ну и ну, — чуть ли не мурлыча, сказала она. — Кто бы мог подумать.
— Хватит.
Тайлер выпрямился и поспешно отступил назад, как будто вдруг заметил, что стоит на краю пропасти. Но София как ни в чем не бывало снова прильнула к нему.
— Не волнуйся, Макмиллан, ты не в моем вкусе.
— И ты — не в моем.
— Неужели? А какие и твоем вкусе?
— Не люблю самоуверенных и чересчур целеустремленных женщин в модной упаковке.
София ухмыльнулась:
— Придотся полюбить.
Тайлер снял и протянул ей перчатки:
— Надень. А то твои нежные ручки вмиг покроются мозолями. Завтра приходи с перчатками и не забудь головной убор. Нет, не здесь! — крикнул он, когда она приготовилась обрезать очередной побег.
Он встал позади нее, взял ее за запястья и направил секатор. Тайлер не видел, как по лицу Софии расползлась довольная улыбка.
Переезд с Восточного побережья на Западное был в каком-то смысле путешествием в новый мир — в мир, где он никого не знал. Он успел пустить корни в асфальт и бетон Нью-Йорка и теперь был вынужден их вырвать в надежде, что сможет прижиться здесь, на холмах Северной Калифорнии.
Дэвид Каттер, конечно, остался бы в Нью-Йорке, работал бы и дальше в «Ле Кёр», задыхаясь в офисе из стекла и металла, если бы считал, что так будет лучше для детей. Но, когда его шестнадцатилетнего сына задержали за кражу в магазине, а четырнадцатилетняя дочь начала красить ногти на ногах, он стал в этом сомневаться.
Он терял контакт со своими детьми, а в результате они выходили из-под родительского контроля. Поэтому-то Дэвид и принял предложение «Джамбелли — Макмиллан», увидев в нем перст судьбы.
— Ну и глушь. Прямо пустыня какая-то.
Каттер взглянул в зеркало.
— И не говори. Вот-вот поднимется песчаная буря.
На губах Тео появилась ухмылка, в последнее время заменявшая парню улыбку, но отец был рад и такой реакции.