Читать интересную книгу Интерпретации неба - Эльмира Агажан

class="p1">алюкобонд и курс высокий евро

нас разделили на один: один,

поправит город – нет, на первый: первый.

И это расстояние кляня,

уютный мир в одну минуту рухнул,

где мы вдвоем у общего огня

смакуем чай с баранками на кухне.

Ничья. Ничей. А город слишком мал,

чтоб встретилась такая же, другая.

О, Костанай, наш добрый аксакал,

забрось нас завтра в сторону Абая!

Ф

Февраль ферментами фонит,

флёр феромонов фееричен,

фиалочно-французский флирт

феноменально фантастичен.

Футбол – фигня! фото фемин

физиологию фугасит,

фужеры, фитоконфетин -

фрейдизма фарс фазаньей фазы.

Флудит фоменковский флешмоб,

фырчит «Фуфло!» фанатик Федя,

Фсуе флегматик-женофоб

вздохнет: Finita la comedia…

Она просила пять

Она просила пять. Сказал, бери, не жалко,

я молод и умен, с запасом долгим лет.

И начался отсчет. Сверкала зажигалка.

И пять ее минут во власти сигарет.

А можешь – десять? Милая глупышка,

я жив сегодня, бодр, как беговой скакун!

Ночь. Сигарета. Спички. Вспышка.

И улетает в дым еще шестьсот секунд.

Потом она лгала, просила больше, дольше

и льстила, обвивая дымкой кровь,

И я сдавал, как старый рок-н-рольщик,

Что пел про провода и про любовь…

Затяг. Еще. Затянут в инь и яни,

Она – бела как дым, я черн – внутри, извне,

И все тянусь к объятьям этой дряни,

Обменивая мир на невесомость с ней.

По ветру пепел, быть того не может,

Вчера я еще жил, спросите у Него!

Недолюбил. Недосказал. Недожил.

Просила мало, забрала – всего…

Согласна!

Снова хочется спать, в ожидании до полвторого,

Половинчатость – признак наличия грани

за которой влюблен и, увы, зависим,

невесом, хоть и весь с переношенными стихами.

Хочешь взвесь – подпрыгивающе и ало,

Девять грамм – все точно (аптека, песня),

Буквы «О» в моих ожиданиях мало,

Вывод: выдох! Забыть! На место!

Значит, так происходит на свете белом

извлечение чувств молчанием безобразным,

оставляя жить опять одиноким и целым,

с прежним ритмом алого, что на красном?

Грани ранят – стерплю! И в пустой квартире

в ожидании вымолю новых гласных,

чтоб на всех частотах в ночном эфире

прокричать влюбленною «Я согласна!».

Это карма, братка

это карма, братка, судьба – как дышло,

в тебе умер давно скрипач, художник,

пилингуешь на нервах сетей айтишья,

что порою брахманам бывает тошно.

бег по клетке – метка, поверь-те Кали,

или ссылка, прокси от я до Б-га,

обнуляются коды – годы по вертикали,

одиночество – ноль, сигарета – один, изжога.

вышел кастою – избран, назвался – в кузов,

виртуальность не знает понятья «тесно»,

если в бездну долго смотреть и юзать,

то с тобой тоже самое делает бездна.

это карма: пасть смертью Ра, бро,

пойми, солнце – лишь часть системы,

оставляй потомкам, как трепет жабры,

звуковые вибрации о себе и мемы

типа «очень жаль, подкачало сердце».

Карма взломана. Взрыв. Затменье.

Только слышно, как где-то играет скерцо,

Предавая реальностей мир забвенью.

Скрепке

Детство.

Линия стальная,

Как стрела, как луч и Я.

Скоро садик, школа, стая,

Шестерёнки бытия.

Ты, тебя, тобою гнуто,

выгнут, кнут, поклон, изгиб.

И прямым не был как будто,

Ты в потоке скрепки скрип.

Скрип. Мах.

Скрип. Мах.

Скрип. Прогиб.

И погиб.

Звался сталью, стал деталью,

прогибаясь, срок влача.

Жизнь как плач по синей дали

И величию Луча…

Прости ненастье

Прости ненастье,

не ослышался,

я плачу.

И я ли этот контур за стеклом?

Ты прав, все вероятности «иначе»

минули мимо, не войдя в мой дом.

Сказала дом?

Сфальшивила.

Неловко.

Пустая геометрия стола,

С предметов – соль, стакан, веревка,

Как признак состояния «жила».

Но за тебя я рада.

Очень.

Очень.

Что жизнь сложилась

разноцветьем бус!

Молчишь?

или боишься?

Этой ночью

я не веревки, равнодушия боюсь.

А помнишь?

Нет, смолчу.

Я знаю,

Ретроспективы иллюзорны и легки,

И тают яблони в саду и тают

Забвеньями туманными с реки.

Стекают капли:

дождь…

Закрой все окна.

Ты слишком жив,

теплей оденься, что ль.

Беззвёздно.

Безответно.

Беззаботно.

Еще меня

Прошу

ты обезболь.

Терпимы откровенья,

дороги

К местам,

где разрушались те мосты,

Невыносимей –

когда ночью монологи,

Стекают каплями

по стенам пустоты…

Пустыня

Пустынно дно.

Песочной кашею

забита кровь до спазма вен,

ответов нет, а ты всё спрашиваешь,

когда сезон для перемен.

Не ждать, не плакать и не маяться,

сбивая волны на песке,

и пресмыкаясь, пресмы-каяться,

от линий жизни на руке.

И сколько там прождать отмерено,

Часов песочных сколько смен,

Само – убийств? само – уверенно?

Само – спасенье, само –плен?

Не тот сезон.

Минут столетия.

Всё медленней по венам кровь.

И за барханом голос ветреный

Шептал всё тише

«Пей любовь»…

12.12.12.

В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,

Самое страшное – это инерция стиля.

Наум Коржавин

И туманится день, закрывая собою ночь,

даже ты – в обесцвеченных перьях крыл,

этот мир многолик, многокож, многоточ,

и вчера он еще так вертелся и точно был.

Были рядом, яблоки и рассвет,

«за тебя небесам благодарен я сотни раз»,

но вонзаются стрелы с ядами – гадами «нет»

в лепестки нашей памяти, навылет из наших глаз.

А сегодня в твоих затаилась другая слеза:

с отражением нового, без оперений и бед,

а моя – солоней, моя исподволь, за небеса,

как сквозное ранение, в шрамы, вслед.

вот, скажите, забава – судьбу свою сослагать:

«может, будет, а если, наверняка»,

только знаешь, больнее всего не лгать,

когда сердце простреляно и отнялась рука.

Права правая, что без имени и кольца,

ей такой – только ложку нести ко рту,

как в стихах про инерцию стиля и правду конца,

и возможность начала, и прочую суету.

Суета – знак безумия. Ночь и ноль –

придают новый смысл падению наших тел,

и тот мир, что вертелся вчера как боль,

это понял давно, и сорваться с оси посмел.

О без яна

Что такое