Читать интересную книгу Игра в ящик - Сергей Солоух

Им всегда везет, таким вот нетопырям, в серых кримпленовых брюках и толстом свитере домашней вязки, зеленом летом и зимой. Такие не обходят трижды в неделю дозором все обувные отделы в орсторгах и коопторгах, что, как геодезические вехи, своими скромными вывесками ведут внимательного путника от общаги до станции Фонки. Упыри тянут до последнего, пока подошва старых сапог не лопается и от сырой воды носки не начинают вступать в химическую реакцию соединения с кожей, отчего медвежьи ступни расцветают моржовой серо-зеленой радугой. Но даже после этого, даже нахлюпавшись февральским снегом, упыри не сразу шуруют в магазин, для начала вахлаки прутся в закуток сапожника, и только пристыженные человеком в очках с пружинками заворачивают в первый попавшийся обувной, и из него выносят прелесть, чудо, недостойное ни рук, ни ног слоновьего сословья. И всего! Всего за сорок семь рублей. С ума сойти. Югославские. Во сне Боря иной раз резал кухонным тесаком своего большого соседа Рому, чтоб только завладеть сокровищем. Наяву же идея прикончить чем-нибудь широкоплечего Подцепу теряла всякий смысл и притягательность. С Бориным сороковым сорок шестой Подцепы потребовал бы если не лыжной шапочки, то уж лыжных палок совершенно точно.

Как идиот на ниточке, всю весну и лето таскался Боря в дальний, никоим образом и ни к чему ему дорогу не указывавший обувной на Южной улице и ни разу ничего подобного не видел. На женскую половину, действительно, выбрасывали регулярно что-то приличное, а на мужской лишь парились калоши да скороходовские клоподавы. Сорок семь рубчиков уже скатались и слиплись в секретном отделенье Бориных штанов, а фортуна все не могла определиться. От расстройства и в некотором смысле малодушия в начале июня Борис добавил к сорока семи еще восемь рублей и в промтоварной секции магазина ЖД ОРСа купил замечательный венгерский плащик с подстежкой на замочке. Но радовался он недолго. Не прошло и двух недель, как снова во снах стали являться сапоги. Остроносые со скошенным каблуком. Теперь, правда, не югославские, а чешские. И Боря принял решение. Он постановил не ждать подарков, милостей от своенравной девки-природы, а самому вырвать у нее чистое и ясное в своей простоте житейское счастье. Он накопит девяносто рябчиков, в шесть пересадок покроет сорок с лишком километров от города Миляжково, что на восток от кремлевского меридиана, до универсального магазина «Москва», что на юго-западе, и там, на Ленинском проспекте, подойдет к серенькой, заветренной тетехе, скучающей на лестнице, и просто спросит «сколько».

Может быть, даже сторгуются на восьмидесяти. Почему нет? Во всяком случае, тридцать восемь в заветный карман уже накапало. Сентябрьская стипендия на пару с режимом строгой экономии в употреблении жиров и углеводов обещала в самое ближайшее время довести прелестный положительный баланс уже до кругленьких пятидесяти. Зима была еще далека, а цель – уже верной и осязаемой. Вперед. Ура. В отличном настроении Борек открыл парадное общаги и вышел в субботой просветленный океан подмосковного утра. Червонцы, одна пятерка и трояк, в потайном ситчике, пришитом к изнанке синего денима «Монтана» со стороны правого заднего кармана, грели изящное и очень компактное седалище Б. А. Катца. Зато лицо приятно холодил ветерок скорой встречи с дочкой профессора Прохорова. Олечкой. Такая разница температур обещала стабильное и длительное воспроизводство оптимизма всем организмом молодого человека. Боря шагал уверенно.

Он прошел вдоль скамеек и турников длинного сквера, пересек безымянную улицу, миновал частокол остроконечных шампуров сварной ограды заочного сельскохозяйственного техникума, за годом год ждущих соразмерных суровой массе кусков человечины, и очутился у кованых завитков уже укрощенного, в спирали и кружочки загнутого железа. Художественного навеса автобусной остановки с двойным названием Высшая школа (ВИНИТИ). Большие водонепроницаемые котлы «Слава» на левом запястье Бори Катца показывали ровно десять. Никелированный браслет перемигивался с солнышком, и желтые зайчики нахально лезли прямо в глаза. Оля, конечно, опоздает, и Боря приготовился считать 346-е автобусы. Мелькали они часто. Даже в субботу. Один в семь-десять минут. Появлялись и исчезали, в дивной гармонии с кудрявым солнышком, бодавшимся на небе с рваниной клочковатых туч. По выходным дням перерывы в движении общественного автотранспорта не предусматривались.

Между тем не только Боря, лишенный природой склонности к точным наукам, каждую субботу в одно и тоже время развлекался началами элементарной арифметики. Олечка Прохорова, щедро награжденная склонностью ко всему и сразу, тоже складывала. По тем же простым правилам. Те же самые 346-е автобусы.

Все окна большой, заставленной мебелью, обложенной ворсом и мягким плюшем квартиры профессора Прохорова в академическом поселке ВИГА выходили в тишайший тенистый дворик, и лишь одно на улицу. Окно кухни. Каждую субботу, поглощая сыр, хлеб и кофе за маленьким столиком возле кухонного, нацеленного во внешний мир глаза, Оля считала упущенные ЛиАЗы. Один, второй, третий. А в это время ее мама, Тамара Анатольевна, стоя у плиты, на невидимых счетах откидывала упущенные возможности. Оля считала про себя, Тамара Анатольевна вслух. И результат у мамы с дочерью всегда не бил и не сходился. Как на экзамене.

– Куда ты опять собралась? – спрашивала мама.

– В книжный, – честно отвечала дочь.

– Зачем? Неужели ты еще не все книжки прочитала?

Тамара Анатольевна была очень практичной дамой, а вот ее дочь Оля для девушки неидеальных форм слишком умной и независимой. Такие вот и не дурнушки, и не красавицы, тут плосковато, тут широковато, а здесь торчит некстати, в критические двадцать три уже не читать новые книжки должны, а забывать скорее старые, по разным малоуважительным причинам неосторожно прочитанные ранее. Все, кроме, конечно, «Книги о вкусной и здоровой пище». Уж ей ли, Тамаре Анатольевне, не знать простых законов жизни. Не она ли сама, тут плоско, тут широковато, а тут и вовсе приходилось вечно прикрывать, взяла самого перспективного парня на потоке и двадцать три года с Прохоровым счастлива. Ни одна книжка такого стойкого эффекта не гарантирует.

Особенно расстраивали маму несерьезность дочери, упрямство и инфантилизм в дачный вегетативно-селекционный период. С мая по сентябрь. Вот, например, в этом году к соседу по участку академику Карпенко зачастил на собственных, только что счастливо приобретенных «Жигулях» сын от второго брака Валентин. Молодой человек с прекрасным, лучезарным будущим, который всегда и до сих пор интересовался Олечкой. Мальчишкой упорно пытался утопить Лялю в деревенском озере, а будучи уже старшим преподавателем Горного института – во что бы то ни стало срезать на зачете студентку Прохорову. Тридцать один год – и уже доктор наук. Прекрасная партия. Увы, не составлялась.

– Тупой урод! – как мухобойкой плющился в соплю любой, самый прозрачный и легкокрылый мамин намек.

Урод. Ох-хо-хо. Видела бы Оля собственного папашу девятнадцатилетним. При всем при том, что и машины у него тогда не было, и кафедра, то есть лаборатория, а позже и отделение, в отличие от Валентина Антоновича, так близко и ясно не светили впереди. Да.

«А тупость и вовсе не порок, – думала Тамара Анатольевна, – тупость вообще дело наживное. Было бы желание».

Но желания не было. Наличествовало лишь взлелеенное отцом упрямство и своеволие. Мужчиной бесконечно далеким от понимания женской судьбы и доли. Собственное глубокое понимание и того и другого, как этого и следовало ожидать, частенько одаривало Тамару Анатольевну крайне неприятной чередой подозрений. Маме Оли Прохоровой порой казалось, что ее дурачат. Водят за нос. Пару раз этим летом она даже субботу проводила не в Кратове, а дома. Специально, чтобы засвидетельствовать возвращение дочки из Москвы. Опасения не подтверждались. Оля всякий раз являлась одна, не слишком даже поздно, без запахов ненужных побед и, что всего удивительнее, с книжками. Вот только названия не давались Тамаре Анатольевне. Ни толком прочесть, ни уж тем более понять их она не могла.

– Значит, ты даже вечером не приедешь на электричке? – автоматически, уже безо всякой надежды, в последний раз спросила мама.

– Нет, лучше дома высплюсь. А то с твоей козьей молочницей хоть стреляйся в полседьмого.

Серьезный разговор, хотя и собрал пяток ЛиАЗов номер 346 в небольшой, в боях за родину потрепанный автопарк, опять не получился.

Еще через пять минут, затворив одну дверь, плотно пригнанную, квартиры и легко распахнув, откинув другую, висящую на честном слове, подъездную, Олечка Прохорова выпорхнула в воробьиный рай субботы. Очередной 346-й был подан без опоздания, и девушка покатила вдоль высокого парадного забора Института проблем угля, сложенного, как из мелков, из белых праздничных кирпичей, с неожиданной красной трапецией мишени точно по середине каждой секции. Когда-то контора называлась так же, как и академический поселок – ВИГА, Всесоюзный институт горной академии. В шестьдесят четвертом неожиданно волюнтаристки перекрестилась в кого ИПУ, зачем ИПУ, – но с этим в отдельное плавание так и не ушла. Томилинский автобус, 346-й, торя дорогу к Октябрьскому проспекту, все так же неспешно и плавно огибал поселок и институт, как одно неразрывное и лобастое целое. Фигу.