часть прочих национальных движений застыла на стадии собирания фольклора и основания мелких национальных обществ. В 1860 году практически все национальные движения в Восточной Европе по-прежнему находились на очень ранней стадии культурного пробуждения[12]. В отсутствие столкновения между двумя явно политизированными национальными движениями – польским и русским – трудно представить себе серьезный националистический вызов трону Романовых, который мог бы иметь хоть какой-то шанс на успех.
По большому счету, русификация была для националистов настоящим подарком. Она предоставила конкретную политическую программу, вполне понятную для соотечественников, стоящих на разных ступенях социальной лестницы. Русификация посягала на церкви, языки и школы в тот самый момент, когда Великие реформы создали благоприятные условия для формирования социальных основ национализма. Почти сразу же во всем регионе стали развиваться все более успешные национальные движения, переходящие от сбора культурного наследия к политической агитации. Эта агитация совпала с аналогичными попытками достучаться до «народа» со стороны либеральной интеллигенции – группы, взгляды которой в течение последних двух десятилетий XIX века все более сдвигались от народничества к марксизму. Таким образом, социализм и национализм разделяли ряд общих целей, и несколько разных групп экспериментировали в поисках верного баланса – это были как стремящиеся к независимости социал-демократические меньшевики в Грузии, так и Польская социалистическая партия (ПСП) во главе с Юзефом Пилсудским. Национализм и социализм в этот период развивались в некоем симбиозе.
Оба движения получили дальнейшее развитие в последнее предвоенное десятилетие. Революционные события 1905 года четко продемонстрировали способность политиков националистического толка мобилизовать толпу. Почти все показатели участия в политической деятельности и революционного насилия были выше на окраинах, чем в Центральной России. Большинство этих действий было направлено против царизма – интенсивные силовые конфликты между армянами и азербайджанцами привели к гибели тысяч людей, а по западным землям империи, к примеру, прокатилась волна еврейских погромов. В Польше и Грузии происходило больше бунтов, больше восстаний и больше казней, чем в других частях империи [Kappeler 2001: 333].
Революция 1905 года также заложила основу для дальнейшего структурного развития национализма. Что важнее всего, учреждение в империи парламента (Думы) открыло возможности проведения открытых политических кампаний и создания националистических политических партий [Burbank, von Hagen and Remnev 2007:366-367]. И здесь опять лидировала Польша – в ПСП в 1906 году вступило более 50 000 человек. Однако националистическая агитация имела место практически повсеместно. Россия не была исключением. Важнейшая политическая фигура периода думской монархии, председатель Совета министров П. А. Столыпин непрерывно в поисках поддержки обращался к русскому национализму, проводя политику, благоприятную для становления «Великой России», но в то же время дистанцировался от крайне правых русских националистов. Русские националисты правого толка, как радикалы, так и консерваторы, также открыто старались побороть напряженность между империей и нацией в последнее предвоенное десятилетие [Лукьянов 2006: 36-46].
Итак, во многих отношениях казалось, что на территориях колоний, располагавшихся по краям империи к 1914 году, пришло время для вызревания движений за независимость. Во всем регионе имелись националистические элиты, население начало рассматривать мир сквозь призму национализма, а политики создавали конкретные политические программы и политические партии. Но, несмотря на все это, политическая независимость поляков, не говоря уже об украинцах, латышах или грузинах, была почти так же далека, как и в 1860 году. Ни одно из этих движений даже близко не подошло к обретению политической и военной мощи, необходимой для того, чтобы одержать верх над Российской империей. Восстания в 1905 году доказали это так же верно, как и провалившиеся бунты 1830 и 1863 годов. Российское государство было сильным и продолжало укрепляться, а империализм обретал все большую популярность среди российской общественности, влияние которой постепенно возрастало. Политическая программа Столыпина для западных окраин, нацеленная на укрепление государства, включающая последовательную русификацию, доказала жизнеспособность русского империализма на закате его существования. Действительно, период парламентаризма представлял собой своеобразный тип кооптации элиты. Представители национальных кругов, получая должность и отправляясь в Санкт-Петербург, учились работать в рамках системы. Они, как никто другой, знали, насколько тщетным может быть вооруженное восстание, и, как правило, старались добиваться автономии постепенно, принимая правила игры метрополии и рассчитывая использовать выгоды от близости Германской и Австро-Венгерской империй. Мало кто из националистов, приветствовавших новый, 1914 год, мог предвидеть, что всего через четыре года их шансы на независимость неизмеримо возрастут. Был необходим внешний катализатор деколонизации.
Балканский пролог: начало Первой мировой войны
Случилось так, что таким внешним катализатором стал Балканский полуостров, где соперничество империй достигло кризисной фазы, а процесс деколонизации перешел в стадию зрелости. Последние исследования положили начало процессу возвращения истории Балкан центрального места в истории Великой войны, и не без причины. Как заметил Алан Крамер, хорошо задокументированный факт, что внутри каждой из великих держав были лица, заинтересованные в развязывании войны, «не объясняет, почему война началась в 1914, а не в 1910 или 1918 году или почему она стала войной европейского и мирового масштаба». Ответы, заявляет Крамер, нужно искать на Балканах[13]. События на полуострове в начале века развивались очень стремительно. Успешный переворот, совершенный радикальными сербскими националистами в 1903 году, и масштабное восстание против османского правления в Македонии в том же году существенно поменяли политический ландшафт на суше, в основном за счет демонстрации мощи антигабсбургских и антиосманских настроений. Ослабление России после Русско-японской войны и революции 1905 года еще раз трансформировало международный баланс сил. Летом 1908 года революция младотурков в Македонии привела к дальнейшей дестабилизации султанского режима, после чего многие стали ожидать крупных политических преобразований во всем регионе.
Ширящийся коллапс Османской империи побудил российского министра иностранных дел А. П. Извольского начать рискованную игру с невыгодной позиции. По Берлинскому трактату 1878 года Габсбурги на 30 лет оккупировали Боснию и Герцеговину, и всем великим державам были известно, что Австро-Венгрия мечтала осуществить аннексию этой области после истечения срока действия трактата в 1908 году [Clark 2013: 83]. Извольский, зная, что его слабеющая армия не в состоянии этому помешать, решил усилить свою позицию, предложив согласиться на аннексию Боснии Австро-Венгрией, если Габсбурги не станут вмешиваться в планы России расширить доступ и влияние в проливах Босфор и Дарданеллы. Однако заявление об аннексии Боснии вызвало такой гневный отклик российской (и сербской) общественности, что Извольскому пришлось пойти на попятный и публично осудить аннексию, которую он только что втайне одобрил. Россия отдала приказы о частичной мобилизации и забряцала оружием, что не произвело ожидаемого эффекта. В марте 1909 года Германия пригрозила одновременно развязать военные действия и раскрыть закулисную