в которой на пятнадцати страницах рассказывалось об охоте на волка, состоявшейся в конце XVIII века – за четверть века до занимающего центральное место в этой главе вымышленного столкновения Николая Ростова с волком, описанного в конце 1860-х годов, но по сюжету произошедшего в 1810-м. Статья, озаглавленная «Зверь, борзой волкодав, принадлежащий бригадиру князю Гаврилу Федоровичу Борятинскому», явно отсылала к английской традиции восхваления подвигов, совершенных известными охотниками и их собаками; при этом отмечалось, что богатые российские охотничьи традиции не получали в печати должного освещения [Жихарев 1842]. По словам автора, С. П. Жихарева, скрывающегося под псевдонимом «Мемнон Волунин», этот исторический очерк о «резвости и цепкости» охотничьего пса Зверя, давшего имя статье, и о храбрости его хозяина во время встречи с разъяренным волком основывался на свидетельствах многочисленных очевидцев. Особо запомнился автору рассказ вдовы князя, 85-летней княгини Ф. Ф. Борятинской, который он, по собственному утверждению, передал «почти слово в слово».
Очерк Жихарева вобрал в себя основные черты, лежащие в основе большинства созданных в XIX веке повествований о псовой охоте на волков, как исторических, так и литературных, в том числе описания охоты в романе Толстого. Подобно толстовскому герою, графу Николаю Ростову, в финале «Войны и мира» оставившему армейскую службу после женитьбы на княжне Марье Болконской, князь Борятинский был отставным военным, владельцем двух с половиной тысяч крепостных, к которым он относился с патриархальной заботой, хотя порой проявлял вспыльчивость. Получив из соседней деревни известие, что волки загрызли у крестьян поросят, он с отрядом ловчих и охотничьими собаками поскакал на помощь. Княгиня, от лица которой ведется повествование, осталась дома и с волнением дожидалась возвращения мужа. Наконец прибыл слуга с обнадеживающим известием, что князь, вместе со Зверем отделившись от остальных охотников, одолел волка голыми руками: спрыгнул на него с лошади и схватил за уши, а Зверь тем временем вцепился волку в горло; вдвоем они удерживали хищника, пока на помощь не подоспел племянник князя. Кульминацией повествования становится триумфальное возвращение князя с захваченным и связанным волком к супруге, оказавшей ему самый трепетный прием: «…возле него растянут волк, да такой престрашный, что отроду страшней не видывала: лоб как у быка, а глаза совсем красные…» [Там же: 73]. Далее автор сетует на исчезновение традиционного патриархального уклада, при котором князь мог самолично отправиться на защиту своих испуганных крепостных и семьи от грозного хищника. Он с сожалением отмечает, что балкон, на котором княгиня ожидала возвращения мужа с охоты, теперь «вполовину разрушен» [Там же: 78].
Основных действующих лиц – князя-охотника верхом на коне, борзого пса и волка – Жихарев изображает в соответствии с мифологизированными представлениями о такой культурной институции, как русская псовая охота на волков. Бригадир Борятинский, собственноручно одолевающий волка ради своих крестьян и семьи при помощи верного, но свирепого борзого пса Зверя, воплощает в себе фигуру патриархального защитника. Его пес представляет собой пограничное существо, переходное звено между домашней жизнью, которую защищает Борятинский, и волком, символизирующим дикость непокоренной природы[19]. Имя пса – Зверь – отражает эту пограничность со всеми ее противоречиями, поскольку в ту эпоху волков самих часто называли «зверями». Зверь перенимает волчью свирепость, но при этом помогает своему хозяину одолеть разъяренного хищника. Примечательно, что князь связал волка и доставил домой живым – исход, вполне обычный для псовой охоты, но маловероятный при ружейной охоте, – поэтому жена и домочадцы стали свидетелями торжества князя и унижения его пленника, о чем свидетельствовала ярость, отразившаяся в «совсем красных», по выражению княгини, глазах волка.
В этой главе я намерен исследовать пространное описание псовой охоты на волка в «Войне и мире» Толстого, поместив его в полузабытый социально-исторический контекст, архетипический образец которого представлен в очерке С. П. Жихарева. Расцвет псовой охоты пришелся на XVIII – начало XIX века, однако она существовала и в последующие десятилетия XIX века, пока не пришла в неизбежный упадок по причине социальных, экологических и политических перемен, произошедших как в преддверии, так и вследствие освобождения крестьян. Труд крепостных обеспечивал их владельцев средствами, позволявшими содержать многочисленную псарню из двадцати – сорока гончих и десятка или более борзых; крупнейшим было императорское охотничье хозяйство. Кроме того, ловчие и псари, которые ухаживали за гончими и борзыми, обычно набирались из крепостных крестьян, принадлежавших помещикам. Не случайно главы об охоте в «Войне и мире» следуют сразу после главы, в которой Толстой описывает финансовые трудности семьи Ростовых (старый граф растратил собственное состояние и состояние своей жены, отчасти из-за излишеств – таких как содержание многочисленных охотничьих собак) и тщетные попытки Николая разрешить эти трудности, потребовав к ответу управляющего имением. Также не случайно один из охотников, небогатый помещик, сетует, что его борзая не может сравниться с собаками Ростовых и их состоятельного соседа Илагина: «…по деревне за собаку плачены, ваши тысячные» [Толстой 1938а: 259]. Конечно, он преувеличивает, но Илагин действительно «год тому назад отдал соседу три семьи дворовых» за краснопегую борзую суку Ерзу [Там же: 258]. Таким образом, охота оказывается напрямую связана с аристократическими нравами семьи Ростовых и их материальным состоянием, которое зиждется на шатком основании крепостничества, дающем средства для их экстравагантного образа жизни.
Ценители псовой охоты, сетуя на ее упадок, оставляли различные свидетельства об этом культурном явлении, благодаря чему создается обширный контекст для толстовского описания охоты. Источники, которые я буду использовать при разъяснении этого социально-исторического контекста, включают в себя пространные воспоминания о псовой охоте, увидевшие свет в 1859 году, три руководства по разведению и использованию борзых и гончих, вышедшие отдельными изданиями в 1846, 1876 и 1891 годах, а также небольшие статьи, опубликованные как в массовой, так и в специальной охотничьей периодике того времени. В совокупности они позволят нам понять, каким образом в толстовском изображении семьи Ростовых, их ловчего Данилы и других дворян-охотников, а также домашних животных, выступающих посредниками между ними и добычей, которую они преследуют, в том числе самой желанной – матерым волком, отразились семиотические коды псовой охоты на волков как культурной практики эпохи Наполеоновских войн. Кроме того, этот подход поможет прояснить связь между псовой охотой на волков и феноменом «русскости» – в частности, при помощи выявления лексики и внутренних предпосылок, повлиявших на толстовское описание, а также определения той роли, которую волки играли в восприятии русской глубинки и русской природы самими же русскими людьми. Английская охота на лис, которую в недавнее время подробно исследовал Гарри Марвин, и русская псовая охота имеют много общего, но при этом и существенно различаются[20]. Эти различия обусловлены не только разными культурными установками, но и более значительными пространствами дикой природы, сохранившимися в Европейской России, не говоря о Средней Азии и Сибири; русские люди справедливо отличали их от более окультуренных и ухоженных западноевропейских и особенно английских ландшафтов[21]. Если в Западной Европе к XIX веку волки были истреблены или их численность сократилась до минимума, то в России они по-прежнему воплощали и символизировали непокоренную природу и оставались связаны с представлениями русских людей о самих себе, неся то положительные, то отрицательные коннотации. Огромная пропасть пролегает между эпической маскулинностью русского охотника Борятинского, который прямо с лошади спрыгивает на волка и действует наравне со своим борзым псом Зверем, и английским охотником-аристократом, сидящим в седле и с почтительного расстояния наблюдающим, как свора фоксхаундов терзает загнанную лису, но не принимающим непосредственного участия в охоте. В конечном итоге мой анализ, возможно, прояснит, почему Толстой включает в свой огромный роман о многоаспектном столкновении России с Западом столь обширное и, на первый взгляд,