Песнь о хлебе
Вот она, суровая жестокость,Где весь смысл – страдания людей!Режет серп тяжелые колосья,Как под горло режут лебедей.
Наше поле издавна знакомоС августовской дрожью поутру.Перевязана в снопы солома,Каждый сноп лежит, как желтый труп.
На телегах, как на катафалках,Их везут в могильный склеп – овин.Словно дьякон, на кобылу гаркнув,Чтит возница погребальный чин.
А потом их бережно, без злости,Головами стелют по землеИ цепами маленькие костиВыбивают из худых телес.
Никому и в голову не встанет,Что солома – это тоже плоть!..Людоедке-мельнице – зубамиВ рот суют те кости обмолоть.
И, из мелева заквашивая тесто,Выпекают груды вкусных яств…Вот тогда-то входит яд белесыйВ жбан желудка яйца злобы класть.
Все побои ржи в припек одрасив,Грубость жнущих сжав в духмяный сок,Он вкушающим соломенное мясоОтравляет жернова кишок.
И свистят по всей стране, как осень,Шарлатан, убийца и злодей…Оттого что режет серп колосья,Как под горло режут лебедей.
1921
Сжатое поле. Витебская губерния. 1912 г.
Хулиган
Дождик мокрыми метлами чиститИвняковый помет по лугам.Плюйся, ветер, охапками листьев, —Я такой же, как ты, хулиган.
Я люблю, когда синие чащи,Как с тяжелой походкой волы,Животами, листвой хрипящими,По коленкам марают стволы.
Вот оно, мое стадо рыжее!Кто ж воспеть его лучше мог?Вижу, вижу, как сумерки лижутСледы человечьих ног.
Русь моя, деревянная Русь!Я один твой певец и глашатай.Звериных стихов моих грустьЯ кормил резедой и мятой.
Взбрезжи, полночь, луны кувшинЗачерпнуть молока берез!Словно хочет кого придушитьРуками крестов погост!
Бродит черная жуть по холмам,Злобу вора струит в наш сад,Только сам я разбойник и хамИ по крови степной конокрад.
Кто видал, как в ночи кипитКипяченых черемух рать?Мне бы в ночь в голубой степиГде-нибудь с кистенем стоять.
Ах, увял головы моей куст,Засосал меня песенный плен.Осужден я на каторге чувствВертеть жернова поэм.
Но не бойся, безумный ветр,Плюй спокойно листвой по лугам.Не сотрет меня кличка «поэт»,Я и в песнях, как ты, хулиган.
1920
«Все живое особой метой…»
Все живое особой метойОтмечается с ранних пор.Если не был бы я поэтом,То, наверно, был мошенник и вор.
Худощавый и низкорослый,Средь мальчишек всегда герой,Часто, часто с разбитым носомПриходил я к себе домой.
И навстречу испуганной мамеЯ цедил сквозь кровавый рот:«Ничего! Я споткнулся о камень,Это к завтраму все заживет».
И теперь вот, когда простылаЭтих дней кипятковая вязь,Беспокойная, дерзкая силаНа поэмы мои пролилась.
Золотая, словесная груда,И над каждой строкой без концаОтражается прежняя удальЗабияки и сорванца.
Как тогда, я отважный и гордый,Только новью мой брызжет шаг…Если раньше мне били в морду,То теперь вся в крови душа.
И уже говорю я не маме,А в чужой и хохочущий сброд:«Ничего! я споткнулся о камень,Это к завтраму все заживёт!»
1922
«Мир таинственный, мир мой древний…»
Мир таинственный, мир мой древний,Ты, как ветер, затих и присел.Вот сдавили за шею деревнюКаменные руки шоссе.
Так испуганно в снежную выбельЗаметалась звенящая жуть.Здравствуй ты, моя черная гибель,Я навстречу к тебе выхожу!
Город, город, ты в схватке жестокойОкрестил нас как падаль и мразь.Стынет поле в тоске волоокой,Телеграфными столбами давясь.
Жилист мускул у дьявольской выи,И легка ей чугунная гать.Ну, да что же? Ведь нам не впервыеИ расшатываться и пропадать.
Пусть для сердца тягуче колко,Это песня звериных прав!..…Так охотники травят волка,Зажимая в тиски облав.
Зверь припал… и из пасмурных недрКто-то спустит сейчас курки…Вдруг прыжок… и двуногого недругаРаздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!Ты не даром даешься ножу!Как и ты – я, отвсюду гонимый,Средь железных врагов прохожу.
Как и ты – я всегда наготове,И хоть слышу победный рожок,Но отпробует вражеской кровиМой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбельУпаду и зароюсь в снегу…Все же песню отмщенья за гибельПропоют мне на том берегу.
1921
Группа детей. Белозерск. 1909 г.
«Сторона ль ты моя, сторона!..»
Сторона ль ты моя, сторона!Дождевое, осеннее олово.В черной луже продрогший фонарьОтражает безгубую голову.
Нет, уж лучше мне не смотреть,Чтобы вдруг не увидеть хужего.Я на всю эту ржавую мретьБуду щурить глаза и суживать.
Так немного теплей и безбольней.Посмотри: меж скелетов домов,Словно мельник, несет колокольняМедные мешки колоколов.
Если голоден ты – будешь сытым.Коль несчастен – то весел и рад.Только лишь не гляди открыто,Мой земной неизвестный брат.
Как подумал я – так и сделал,Но увы! Все одно и то ж!Видно, слишком привыкло телоОщущать эту стужу и дрожь.
Ну, да что же? Ведь много прочих,Не один я в миру живой!А фонарь то мигнет, то захохочетБезгубой своей головой.
Только сердце под ветхой одеждойШепчет мне, посетившему твердь:«Друг мой, друг мой, прозревшие веждыЗакрывает одна лишь смерть».
1921
«Не ругайтесь. Такое дело!..»
Не ругайтесь. Такое дело!Не торговец я на слова.Запрокинулась и отяжелелаЗолотая моя голова.
Нет любви ни к деревне, ни к городу,Как же смог я ее донести?Брошу все. Отпущу себе бородуИ бродягой пойду по Руси.
Позабуду поэмы и книги,Перекину за плечи суму,Оттого что в полях забулдыгеВетер больше поет, чем кому.
Провоняю я редькой и лукомИ, тревожа вечернюю гладь,Буду громко сморкаться в рукуИ во всем дурака валять.
И не нужно мне лучшей удачи,Лишь забыться и слушать пургу,Оттого что без этих чудачествЯ прожить на земле не могу.
1922
Село Девятины и водоспуск шлюза Св. Бориса. Вологодская область. 1909 г.
«Не жалею, не зову, не плачу…»
Не жалею, не зову, не плачу,Все пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,Сердце, тронутое холодком,И страна березового ситцаНе заманит шляться босиком.
Дух бродяжий! ты всё реже, режеРасшевеливаешь пламень уст.О моя утраченная свежесть,Буйство глаз и половодье чувств.
Я теперь скупее стал в желаньях,Жизнь моя? иль ты приснилась мне?Словно я весенней гулкой раньюПроскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,Тихо льется с кленов листьев медь…Будь же ты вовек благословенно,Что пришло процвесть и умереть.
1921
«Я обманывать себя не стану…»
Я обманывать себя не стану,Залегла забота в сердце мглистом.Отчего прослыл я шарлатаном?Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,Не расстреливал несчастных по темницам.Я всего лишь уличный повеса,Улыбающийся встречным лицам.
Я московский озорной гуляка.По всему тверскому околоткуВ переулках каждая собакаЗнает мою легкую походку.
Каждая задрипанная лошадьГоловой кивает мне навстречу.Для зверей приятель я хороший,Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин —В глупой страсти сердце жить не в силе, —В нем удобней, грусть свою уменьшив,Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею,Я иному покорился царству.Каждому здесь кобелю на шеюЯ готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.Прояснилась омуть в сердце мглистом.Оттого прослыл я шарлатаном,Оттого прослыл я скандалистом.
1922
«Да! Теперь решено. Без возврата…»
Да! Теперь решено. Без возвратаЯ покинул родные поля.Уж не будут листвою крылатойНадо мною звенеть тополя.
Низкий дом без меня ссутулится,Старый пес мой давно исдох.На московских изогнутых улицахУмереть, знать, судил мне Бог.
Я люблю этот город вязевый,Пусть обрюзг он и пусть одрях.Золотая дремотная АзияОпочила на куполах.
А когда ночью светит месяц,Когда светит… черт знает как!Я иду, головою свесясь,Переулком в знакомый кабак.
Шум и гам в этом логове жутком,Но всю ночь напролет, до зари,Я читаю стихи проституткамИ с бандитами жарю спирт.
Сердце бьется все чаще и чаще,И уж я говорю невпопад:«Я такой же, как вы, пропащий,Мне теперь не уйти назад».
Низкий дом без меня ссутулится,Старый пес мой давно издох.На московских изогнутых улицахУмереть, знать, судил мне Бог.
1922
«Снова пьют здесь, дерутся и плачут…»