Читать интересную книгу Призрак Мими - Тим Паркс

И вот Мими подмигнула вновь – из траурной рамки на мраморной плите, под которой ее нежное тело, должно быть, уже совсем истлело и рассыпалось прахом в гробу…

– O Dio santo! – взвизгнул женский голос за спиной.

Так они тоже заметили! Моррис дернулся на месте, ему вдруг стало невыносимо жарко. Щеки пылали, ягодицы судорожно сжались. Он был готов драться за свою жизнь или бежать. Но, поворачиваясь, наткнулся на безумный застывший взгляд синьоры Тревизан. Голова ее неестественно перекосилась набок, с губ слетал тягучий хрип.

– Врача! – завопила Антонелла. – Bobo, un dottore!

Однако ни понурый наследник птицефабрики, ни элегантная Паола не сдвинулись с места. Один только верный зять страдалицы, Моррис Дакворт, ринулся вдоль портиков, оступаясь на щебенке и во весь голос зовя на помощь.

Помощи, как рассчитывало втайне большинство присутствующих, суждено было безнадежно запоздать.

Глава четвертая

По дороге во Флоренцию Моррис старался объяснить Форбсу свое отношение к проблемам эмигрантов. Старик, откинувшись на пассажирском сиденье белой кожи, молча щурил глаза; шоссе перед ними тускло поблескивало в лучах зимнего солнца.

Сперва они учат катехизис в надежде заслужить одобрение приходского священника и получать гуманитарную помощь от церкви. Потом становятся в очередь за медицинской страховкой для иностранцев. Побывав в обеих инстанциях, Моррис был потрясен бездушным обращением, которому подвергались чернокожие, и без обиняков заявил об этом всем ответственным лицам. Его лично оскорбляет хамское высокомерие чинуш! Кичатся своим положением и относительным богатством, мнят себя выше честных, скромных людей. В общем, то же самое, что так раздражало Морриса в его молодом партнере, Цыплаке Бобо: порода, деньги, власть – и ни капли душевной доброты. Но это еще не все. Как объяснишь такое? Ведь невозможно самому влезть в шкуру этих бедняков, трудно даже понять, способны ли они вообще испытывать страдания. Иногда кажется, что жить им вовсе не стоит, и мир станет только лучше, если они все вдруг – сгинут куда-нибудь. Вместе с тем в выходцах из Ганы и Сенегала, с которыми успел поговорить Моррис, было некое возвышенное достоинство. Они столько вынесли, но ни на что не жаловались. Отрешенная покорность судьбе – точь-в-точь как в очередях на раздаче пищи где-нибудь в Эфиопии или на «Распятии» Джотто.

– Я бы так хотел им чем-нибудь помочь, – без затей окончил Моррис свой рассказ.

Форбс только шевельнулся в ответ. В дорогу он надел будничный серый костюм, белую рубашку и галстук в цветочек. Запрокинутое лицо казалось скорее припорошенным пылью, чем выбритым. Морщины так глубоки, что в них, должно быть, набивается грязь. Волосы, похоже, спрыснутые лосьоном, отливали серебром.

– Я давно собирался, как только разживусь кое-какими средствами, помочь им, – Моррис с удовлетворением улавливал в своем голосе материнские интонации.

Бедная мать без остатка отдавала себя церковной благотворительности; папочка, конечно же, плевался, хотя мерзавцу ее увлеченность была только на руку. Матери постоянно не было дома – то с безногими возилась, то собирала деньги на слепых, а папа тем временем шлялся по бабам. Массимина тоже состояла в конгрегации молодых католиков, собирала старую одежду для бедных и все такое. Да, она была правильная девушка, не любила сидеть сложа руки… терпение и труд все перетрут. И не валялась в постели, дымя «Ротмансом», когда на носу – последний экзамен! Моррис в душе содрогался от гнева, но голос его звучал ровно: – Знаете, я всегда даю пару тысяч, когда они протирают мне стекла у светофора, или еще что-нибудь… Но чувствую, этого недостаточно. Тысяча-другая лир не решит все проблемы, ведь верно?

И миллион-другой тоже не решит, добавил он про себя. Помочь им может лишь работа, постоянный источник дохода. А его жена походя отказалась от денежной профессии архитектора. Моррис и не предполагал, что до сих пор так сердит на Паолу.

– Вот я и подумал, – продолжал он спокойно, – не найдется ли в ваших планах скромное место для этих несчастных?

Форбс наконец-то широко открыл глаза и заворочался на сиденье.

– Прошу прощения, э-э… я…

В тот же миг Моррис, повинуясь внезапному импульсу, снял с панели телефонную трубку – и нажал на кнопку. Аппарат выбрал нужный номер из памяти.

– Извините, я сейчас, – бросил Моррис Форбсу и тут же испугался, что задел собеседника, чьи познания и культура так нужны для успокоения томящейся души. Но ведь невыносимо все время держать в голове одно и то же!

Телефон тихо затренькал. Они приближались к развязке на Флоренцию и Рим со скоростью сто тридцать километров в час, не нарушая правил. Дисциплинированный водитель Моррис Дакворт слегка придерживал руль левой рукой, правой прижимая к уху плоскую коробочку дизайна Валентино. В трубке послышалось «Pronto», – уж очень невнятно; похоже, Паола пыталась что-то наспех прожевать.

– Это я, – сообщил Моррис. И уточнил, чего ни разу не делал раньше: – Твой муж.

– А что стряслось-то? У тебя что-нибудь не ладится?

Выдержав секундную паузу, он произнес заботливым тоном:

– Я только хотел узнать, как там Mamma.

– С утра никаких новостей.

– Ты навестишь ее?

– Не вижу смысла, раз там позволяют только смотреть через стекло.

– Да, конечно…

Пока Моррис обгонял по средней полосе парочку медлительных «фиатов», сзади на крейсерской скорости вывернулся «сааб» и заехал за разделительную линию, злобно мигая фарами. Моррис немедленно сбросил газ, чтобы идти вровень с машиной, которую как раз объезжал.

– Значит, ты могла бы сходить на экзамен, cara. Во сколько он у тебя? В два?

«Сааб» засигналил. Моррис легонько прихлопнул тормоз. Как славно, что ум позволяет делать два дела одновременно. Вернее, даже целых три: за кулисами был еще Форбс, которому предстояло усвоить его блестящий проект.

– Mo, per l'amore di Dio! Господи, ну какой экзамен, когда мама при смерти? Как вообще я могу думать о каких-то посторонних вещах?

К посторонним, судя по всему, не относился телевизор, отчетливо слышный на заднем плане. Наверное, один из тех местных каналов, что круглые сутки крутят рекламу с распродажи шубок, дамского белья, снегоходов и ароматов любви.

Гудки за спиной слились в непрерывный вой, а Моррис все забавлялся с педалями тормоза и газа. Наглец-водила, небось, еще и кулаками размахивает от злости. Впереди показались первые знаки поворота.

– Ладно, cara, поступай как знаешь. – Моррис давно понял: трудней всего заставить человека делать то, что необходимо ради его же пользы.

Но Паола неожиданно спросила:

– Ты очень расстроился, Мо? – да так нежно, что Моррис на секунду отвлекся от дороги. – Собравшись с немалым трудом, он выдавил:

– Ты же знаешь, cara, я тебе желаю добра, только и всего.

Разъяренный «сааб» в заднем зеркале только что не лопался от злости. Моррис отпустил тормоз, резко вывернул на среднюю полосу, пристроившись между «фиатом» и большим фургоном, потом ушел на правую, где тащилась вереница скотовозок, и четко вписался в «улитку». На лице Форбса промелькнула болезненная гримаса, но, как показалось Моррису, с оттенком восхищения. Он ведь даже не нарушил правила, не так ли? Просто проучил болвана как следует. И тут Паола доверительно промурлыкала ему в ухо:

– На самом деле, Мо, я просто нюхом чую, что мне сейчас никак нельзя срываться с места. Я бы совсем не хотела, чтоб мамино завещание испарилось загадочным образом, или вдруг оказалось, что она вскочила с постели и все переписала заново. Соображаешь, о чем я? Мне очень не понравилось, как Бобо вчера смотрел на нас.

Вот об этом Моррис не догадался подумать. Он еще сбросил скорость и сосредоточился на знаках. Считал себя самым умным, думал, что видит всех насквозь, а тут какая-то трясогузка повертела хвостом, почирикала, и тут же выясняется, что гениальный Моррис – просто жалкий дилетант. Но ведь невозможно постоянно держать в голове все мерзости, на какие способны эти извращенцы, иначе самому свихнуться недолго. Надо же, заставлять старушку, которая одной ногой в могиле, изменить последнюю волю!

– Я тебе после перезвоню, – сказал он сухо.

Но Паола вовсе не собиралась давать отбой. Она вновь изменила тон, в голосе зазвучала манящая хрипотца:

– Ты сейчас один, Мо?

– Разумеется. А с кем я могу быть?

– М-р-р… – секунда тишины; Форбс вновь откинулся на сиденье с легкой улыбкой на породистом лице.

– Ты бы мог кое-что сделать для меня? – вульгарные нотки так резанули слух, что сконфуженный Моррис поспешил плотней прижать трубку к уху.

– Что?

– Мне так… м-м… Так грустно. Я совсем, совсем одна…

Тут до него дошло окончательно.

– И если кто-нибудь очень-очень попросит, чтоб я сняла штанишки и занялась кое-чем, что ему тоже нравится делать, думаю, мне придется послушаться.