Читать интересную книгу В обличье вепря - Лоуренс Норфолк

В нижней части долины дорога свернула к западу. Еще ниже, слева от них, проблескивала соленая топь, сквозь которую они вчера выбирались на сушу; солнце отражалось от прогорклой тамошней воды, а ветерок с залива перебирал прибрежный камыш и тростник. У них над головами вершины Аракинфа казались грудой неимоверно огромных булыжников, которые тысячу лет тому назад скатились с горы и угнездились там, где случайное стечение обстоятельств прервало бег каждого. Они вздымались беспорядочной, лишенной перспективы группой, которая превращала поросшую кустарником пустошь в эфемерный лес, овраги в долины, песок в каменистую осыпь. Когда-то здесь резвились великаны, а потом превратились в измученных смертных, которые бредут неровной цепочкой вдоль развалин своей давнишней игровой площадки. Впереди Мелеагр. Аталанта ощущала присутствие свое в его мыслях, мимолетный росчерк на самом краю поля зрения. Он не заговаривал с ней и не подходил к ней с того самого момента, как появился у нее за спиной, на высоком речном берегу.

Рана у нее на руке сочилась прозрачной жидкостью, которая к заходу солнца превратится в струп. Она не чувствовала, как зазубрины протыкают ей кожу, когда вынимала стрелы из тел своих жертв, не чувствовала, как с каждым повторным движением рана становится глубже. Пальцы начали застывать. Она согнула их и подняла голову, услышав, как вскрикнул от боли Терсит. Его как раз передавали с рук на руки Нестору и Меланиону, который старался не встречаться с ней взглядом. Что заставляет этого парня именно сейчас держаться от нее подальше? Мелеагр? Присутствие прочих?

Большая часть дня ушла у них на то, чтобы добраться до последнего из отрогов Аракинфа. За ним показалась дальняя часть лагуны. Место вчерашней высадки осталось далеко за спиной. Солнце окрасило воду в красный цвет, как прошлым вечером. Воздух попробовал сумерки на вкус, и ему понравилось. Линия небольших островков, вытянувшаяся, словно цепочка часовых, между ближней лагуной и заливом, который откровенно пытался ее поглотить, разноцветила воду и отбрасывала удлиняющиеся тени: маленькие озерца тьмы, которых, как на буксире, тянули за собой эти бесформенные, с гладкими спинами морские чудища — и уплывали вслед за огненным шаром, медленно нисходящим в воды западного моря. Обильнее, чем где бы то ни было, они сгруппировались у дальнего берега — обильнее, чем она помнила по вчерашнему дню, хотя кому из них было дело до точного числа этих островков, когда вчера они смотрели поверх здешних вод, когда их крики возвели дворец из звуков, в котором они разложили свои имена, одно за другим, — как убежище от тяготеющих над ними приговоров, в которых заранее досказан до финальной точки сюжет каждого?

Никому.

Но этих маленьких островков стало больше — теперь она отчетливо это видела, — и они двигались. Они были куда меньше и ближе, чем ей показалось поначалу. Они появились из устья Ликорма, в количестве двух или трех десятков. Флотилия крохотных суденышек пересекала залив, осторожно пробираясь за отмелями, которым каждое из них старательно подражало и которые неподвижностью своей выдавали их, и в каждом сидело по существу, которое было создано, чтобы стать мужчиной, и шевелило теперь веслами. Сперва она подумала о горожанах, пропавших утром, забросив свое безумное жертвоприношение. Но тех были сотни, может быть, даже тысячи. Она тряхнула головой и повернулась, чтобы крикнуть о своем открытии.

Перед ней стоял Мелеагр, пустота в форме мужчины, на фоне закатного солнца. Он тоже видел ползущие по воде чешуйки тьмы или знал, что они там будут, но держал язык на привязи — точно так же, как сейчас одним взглядом сковал язык ей. Серая тень сумерек соскользнула на залив и смешала его воды со всем тем, что двигалось по ним. Она тоже держала его: своим молчаливым согласием, которое наполовину шло от готовности подчиниться мужчине, что стоял над ней на берегу реки, но так и не осмелился подойти, наполовину от готовности подарить ему то, чего он хотел от нее сейчас, в тени Аракинфа, и здесь, в окружении мужчин, которых вел на верную смерть: дар, который принял форму ее молчания.

Меланион мог выследить зверя, которого они искали; Мелеагр мог его убить. Но не оба сразу. Попытка выбрать между ними сделает ее слабой, подумала она, когда настанет время выбирать.

* * *

Охотникам в эту ночь снился вепрь. На северо-западе, над коренастыми вершинами Акарнанского хребта ярилась и громыхала гроза, то и дело выхватывая из тьмы их лежащие вповалку тела. Прокатившись над озером Трихонидой, она разбилась о северные горы, излившись молчаливыми потоками дождя, который тут же заполнил каждую впадину на негостеприимной местной земле. Раскаты грома переместились к югу, растягиваясь, затихая, возвращаясь снова, так что слитный этот гул достиг спящих героев и вошел в их сны. Они лежали там, где каждый упал на землю, и далекая гроза эхом отдавалась в их набрякших усталостью головах, превращаясь в стук копыт. Потому что в тот момент, когда зверь выходит из болотистых своих прибежищ и перебирается на твердую почву, кажется, что земля начинает вибрировать под ногами.

Охотники всегда принимали к сведению этот знак, приняли они его к сведению и сейчас. Именно этот звук был последним, который слышал в своей жизни Идмон, умерший от раны в паху и погребенный аргонавтами с подветренной стороны мыса Ахеронт [110]. В тот раз Пелей и Ид убили зверя и оставили его голову и шкуру гнить на месте. Гром бежал все дальше, отдаваясь от остановившихся Симплегад [111] и откатываясь обратно через море в окрестности Фтии, где однажды некий брат услышал тот же звук, а другие двое были притворщики. Эта охота — предлог. Несчастного Фока сбросят в колодец. Пелея и Теламона сперва обвинят в убийстве, потом приговорят к изгнанию [112], а потом они окажутся здесь, в пространстве сна. Лаэрт видит двух мужчин: один молодой, другой старый — как они пробираются сквозь заросли мирта и лавра. В руках у них кизиловые копья. Младший смотрит вверх: легкий отзвук грома прокатился где-то на самой грани слышимости и тут же вышел на другой, более настойчивый регистр звучания. Старший фиксирует взгляд на подлеске. Эти двое мужчин напоминают его самого: каким он был и каким будет. Их головы поворачиваются с такой мучительной неспешностью. Какая-то иная сила управляет этим сном, всепроникающая вялость, которая обращает мускулы рук и ног в свинец, а кипящий мозг сновидца — в окатанный ветром и нагретый солнцем камень, над которым в перегретом мареве реет сон. Вместо поводьев — цепи, и они то уводят вбок, то звенят от напряжения, когда Адмет натягивает их, чтобы заставить льва и кабана против воли идти по той колее, которая принесет ему руку дочери Пелия [113]. Их рык и храп скрежещут у него в ушах. Его спина запятнана их пеной.

Вепрь выпрыгивает из темноты и мечется у костра между спящими. Их головы подпрыгивают, когда чудовище с шумным выдохом приземляется между ними, выбив копытами четыре небольшие кротовины. Каждый из них — как дышащая осажденная крепость. Будущее невнятно и набрано, как мозаика, из прошлых событий, из обязательств и неразрешимых проблем, которые запуганы клубком. Земля дрожит и ходит ходуном, потом успокаивается. Красный глаз огня с ходом часов гаснет. Приходит утро. Выжившие сыновья Фестия — Ификл, Афар, Евипп, Плексипп, Еврипил, Протой, Прокаон, Клитий и Иппофой — исчезли. Охотники поднимают головы от тяжкого сна и видят знак, оставленный дезертирами, который может предвещать как счастье, так и несчастье, может оказаться и отвратительным тотемом, и скорбным напоминанием: брошенный братьями труп Комета сидит у входа в рощу, прислонившись к стволу огромной ольхи, и к руке его привязано копье.

* * *

Собаки рассыпались веером и убежали вперед: голова опущена, нос в землю и пытается поймать запах. Аура тявкнула им вслед, она бы с удовольствием присоединилась к стае. Вскоре они превратились в белые и светло-коричневые движущиеся точки, едва различимые на фоне голой земли и сухой травы. Они обогнули самый дальний с южной стороны отрог Аракинфа. Стояло раннее утро, и западный склон был в тени.

Мелеагр спустил собак и отправил их выслеживать сыновей Фестия. Охотники последовали за животными и за их дичью в остывший за ночь воздух, который катился вниз с верхних склонов, оставляя за собой тонкую пелену дымки. Обильная роса тут же промочила им ноги, и все, кроме Линкея, принялись мигать и щуриться, повернувшись спиной к отраженному поверхностью залива свету и войдя в тень. Затем — как будто сама гора давала знать, что почувствовала их вторжение в область ее компетенции, — откуда-то со склона донесся странный крик, раздавленный расстоянием до одной-единственной нисходящей ноты; он завис на мгновение в тихом утреннем воздухе и долетел до них, как унесенный ветром отзвук выстрела. Человеческий крик.