Я рассматриваю своих соучеников, рассевшихся по скамьям амфитеатра. Знаменитостей немало, среди них я узнаю сидящих вперемежку: художника Анри де Тулуз-Лотрека, романиста Гюстава Флобера, Этьена де Монгольфьера, одного из братьев-изобретателей воздушного шара, керамиста Бернара Палисси, художника-импрессиониста Клода Моне, авиатора Клемана Адера, скульптора Огюста Родена. Есть и женщины: актриса Сара Бернар, скульптор Камилла Клодель, ученая-физик Мария Кюри, актриса Симона Синьоре, танцовщица и шпионка Мата Хари.
Эдмонд Уэллс очень по-светски подходит к последней.
– Добрый день, меня зовут Эдмонд Уэллс, а это мой друг Мишель Пэнсон. А вы не Мата Хари?
Молодая темноволосая женщина утвердительно кивает. Мы обмениваемся взглядами, не зная, как продолжить разговор.
Тихо опускается вечер, и мы рассаживаемся по скамьям. В небе появляются не одна, а три луны, образующие треугольник. Вершина горы Олимп по-прежнему скрыта в облаках.
Громким голосом я задаю мучающий меня вопрос:
– Что же там, наверху?
Винсент Ван Гог отвечает первым:
– Серое с золотисто-коричневыми отблесками, немного оранжевого и голубого.
Мата Хари выдыхает:
– Тайна.
Жорж Мельес произносит задумчиво:
– Волшебство.
Гюстав Эйфель говорит вполголоса:
– Архитектор Вселенной.
Симона Синьоре добавляет:
– Режиссер фильма.
Мария Кюри выговаривает мечтательно:
– Последний Принцип.
Сара Бернар колеблется:
– ...Мы на Олимпе. Может, там... Зевс?
Резкий голос позади нас обрывает споры.
– Ничего там нет.
Мы оборачиваемся. И видим невысокого типа с белокурыми волосами, в круглых очках, с каштановой бородой.
– Там наверху ничего нет. Ни Зевса, ни архитектора, ни волшебства... Ничего. Там кругом только снег и туман. Как на любой горе.
Когда он с уверенностью произносит эти слова, на вершине вдруг загорается свет и начинает мигать, как фары в тумане.
– Вы видели? – спрашивает Мельес.
– Видел, – продолжает бородатый. – Я видел свет. Просто свет. «Они» включили прожектор на верхушке, чтобы у вас воображение заработало. А вы и любуетесь, как комары на лампу. Все это декорация и сценические трюки.
– Да кто вы, в конце концов, такой, чтобы быть настолько категоричным? – спрашивает Сара Бернар раздраженно.
Мужчина сгибается в поклоне:
– Пьер Жозеф Прудон, к вашим услугам.
– Прудон? Теоретик анархизма? – осведомляется Эдмонд Уэллс.
– Собственной персоной.
Я слышал об этом бунтаре, но не знал, как он выглядит. Чем-то похож на Карла Маркса. Наверняка в ту эпоху в моде была борода и длинные волосы. Высокий гладкий лоб и зачесанные назад волосы делают его шевелюру похожей на прическу с бантом. Он добавляет:
– Прудон: атеист, анархист, нигилист, чем и горжусь.
– Но вы ведь были реинкарнированы... – говорит Сара Бернар.
– Да. Однако я не верил в реинкарнацию.
– И вы стали ангелом...
– Стал. Однако я не верил в ангелов.
– А теперь вы бог-ученик...
– Да. И я стану «богом атеистов», – заявляет Прудон, довольный собственной формулировкой. – Ну а вы, скажите честно, вы верите в эту школу богов? Думаете, мы что, экзамены по демиургии будем сдавать?
К дискуссии присоединяется новый ученик. Он явно страдает сильным косоглазием, которое пытается преодолеть.
– Там, наверху, – восклицает он вдохновленно, – наверняка есть что-то очень сильное и красивое. Мы всего лишь боги-ученики, маленькие боги. А там Великий Бог.
– И как вы себе его представляете? – спрашиваю я.
– Я представляю себе что-то, что нас превосходит по мощи, по величию, по сознанию, по всему, – говорит он, как в экстазе.
Нового ученика зовут Люсьен Дюпре. Он рассказывает, что был офтальмологом и страдал косоглазием, и что он пытался помочь другим видеть лучше. Прежде чем понял, что единственный способ видеть – это видеть душой.
– Охота вам нести всякую чепуху, – заявляет Прудон. – Я вот не боюсь утверждать, что нет ни Бога, ни начальника.
Среди учеников слышится шепот неодобрения. Анархист продолжает:
– Я как святой Томас. Верю только в то, что вижу. А вижу я людей, собранных на каком-то острове, которые, в то время как столько религий запрещали произносить это слово, продолжают упиваться именем Бога. Бог тут, Бог там. Вы считаете себя верующими, а на самом деле вы лишь сборище богохульников. Впрочем, что такое Бог? У нас что, специальные полномочия? Я констатирую лишь, что потерял свои атрибуты ангела. Раньше я летал и пересекал материю. Теперь я голоден, я хочу пить, на меня нацепили тогу, от которой все тело чешется.
Он прав. Грубая ткань мне тоже неприятна, и при одном слове «голод» желудок сжимается и зовет на помощь. Прудон продолжает:
– Я заявляю, что все эти декорации из картона, эта гора в дыму, все это липа.
В этот момент раздается короткий глухой звук.
Появляется кентавр с огромным барабаном на ремне, в который он бьет двумя палочками.
Затем появляется второй, третий, затем целая процессия из двадцати бьющих в унисон в барабаны кентавров.
Они приближаются шеренгой, идут вдоль амфитеатра, затем располагаются вокруг нас, и никто больше не движется. Барабаны звучат все громче и громче. Наши грудные клетки вибрируют. Их уже не меньше ста, и барабанный бой не прекращается. Ритм отдается во всем моем теле, в висках, груди, в руках и ногах Я ощущаю каждую косточку в отдельности и весь скелет целиком.
Кентавры, похоже, начали что-то вроде вибрирующего диалога. Одни начинают импровизированные соло, другие подхватывают его в том же мотиве.
Неожиданно конское ржание приводит построение в замешательство.
Появляется женщина на коне, сидящая, как амазонка. На ней каска и серебряная тога, в руках копье, а сидящая на плече сова внимательно разглядывает присутствующих. Кентавры замирают с поднятыми вверх барабанными палочками.
В повисшей тишине женщина занимает место в середине арены. Она ростом тоже не меньше двух метров. Как и Дионис. Наверняка, как и все боги-учителя.
Она говорит, тщательно отделяя слова:
– Вы действительно очень, очень многочисленный курс. И к тому же, еще не все ученики прибыли. Вас около сотни, остальные присоединятся вечером. Никогда раньше здесь не было столько учеников. В итоге вас будет сто сорок четыре.
– Двенадцать раз по двенадцать, – шепчет Эдмонд Уэллс мне на ухо. – Как сто сорок четыре ребенка Адама и Евы, сто сорок четыре первых человека...
Женщина бьет копьем о землю, как бы пытаясь навести порядок в шумящем классе.
– Для каждого курса мы набираем ангелов, бывших смертными в одной культуре и одной стране. Таким образом, нет национализма, приводящего к закулисным объединениям. В этом году мы решили собрать бывших французов.
Богиня обводит глазами амфитеатр. Все замерли на местах. Даже Прудон молчит.
Она бесшумно спрыгивает на землю.
– Здесь, – продолжает она, – вы будете «богами народов», как некоторые бывают «пастухами стадов». Здесь вы научитесь быть хорошими пастухами.
Пока она прогуливается по арене, сова взлетает в воздух и улетает.
– Обучение будет проводится в две сессии, во время которых вашим образованием займутся двенадцать богов-учителей. Вот их список:
1. Гефест. Бог кузнечного дела.
2. Посейдон. Бог морей.
3. Арес. Бог войны.
4. Гермес. Бог путешествий.
5. Деметра. Богиня плодородия.
6. Афродита. Богиня любви.
Во второй сессии выступят:
7. Гера. Богиня семьи.
8. Гестия. Богиня очага.
9. Аполлон. Бог искусств.
10. Артемида. Богиня охоты.
11. Дионис. Бог праздников, с которым вы уже знакомы.
В заключение я сама встану за кафедру:
12. Афина. Богиня мудрости.
Не знаю почему, но из всех этих имен только одно остается во мне: Афродита, богиня любви... Да, она хорошо произнесла это имя. У меня странное чувство, как будто я его уже знал. Или как будто она была членом семьи из моего прошлого. Или моего будущего.