Однако я неизменно смотрю вперед и вижу мое будущее — блестящее возвышение. Хотя время неумолимо уходит.
Я должен стать триумфатором, прежде чем умру. Я должен стать победителем, прежде чем смерть меня победит. Мне уже двадцать два года. Осталось только десять лет. Я сжал кулаки — нельзя терять ни минуты этого проклятого времени.
На Понте-Сант-Анджело Джованни заявил, что должен покинуть нас.
— В такой час? — удивляется Толстяк. — Улицы здесь опасны, кузен.
Джованни лишь ответил:
— Со мной все будет в порядке.
— Возьми с собой, по крайней мере, слуг. Безрассудно гулять в одиночку по римским улицам, — посоветовал Толстяк.
Где все люто тебя ненавидят. Где каждый желает тебе смерти. Но наш Толстяк слишком тактичен для подобных добавлений.
Джованни вздохнул и жестом приказал своему груму следовать за ним. Грум тащился на своих двоих. А Джованни ехал на муле.
Он удалился, его закрыла темная фигура. За ним на муле сидел неизвестный в маске. Его руки обхватывали торс Джованни. Цокот копыт постепенно затих.
Мы проводили их взглядами, они исчезли в ночном мраке. За нашими спинами невнятное бормотание слуг.
Толстяк нахмурился:
— Ты не думаешь, что нам следовало остановить его?
— Скорее всего, он пошел по следу какой-то сучки, — бросил я. — И мог бы убить тебя, попытайся ты остановить его.
Толстяк:
— Да. Осмелюсь сказать, что ты прав. А кто хоть тот черный человек?
Я пожал плечами:
— Джованни любит якшаться с темными личностями.
Мы проехали по мосту. В городе тихо, как в покойницкой.
15 июня 1497 года
Очередной прекрасный летний день. Уединившись в Сала дель Кредо[9], я смотрел в окно на затененный двор. Прошел по залу к противоположным окнам. Выглянул в залитый солнцем сад.
Меня восхитили фрески в тимпанах дворцовых залов. Все эти святые и пророки наделены странно знакомыми лицами. Моим и Джованни. Наши длинные, хорошо уложенные волосы. Наши аккуратно подстриженные бородки. Наши красивые черты. Живопись грубее оригиналов — вы едва ли отличите нас друг от друга.
За закрытой дверью — голос моего отца. Звук его торопливых шагов. Нетерпеливый стук в дверь.
— Входите, отец.
Его брови сведены. Взгляд исполнен тревоги:
— Слуги Джованни сообщили мне, что он не вернулся прошлой ночью…
— Верно.
Я поведал ему о нашем расставании, о груме и таинственном незнакомце:
— Кардинал Ланзол выразил беспокойство. Но я предположил… наличие страстной подружки.
— Да, вероятно, ты прав, — он глянул в окно на затененный газон. — Однако пора бы уже ему вернуться.
— Может, нашел вторую?
Отец рассмеялся. Его лицо разгладилось:
— Или даже третью, зная Джованни… Да-да… я уверен, ты прав, Чезаре. Ты идешь на консисторию?
— Безусловно, отец.
Время ползет как черепаха. Секунды подобны часам. Минуты — дням. Консистория — Вечерня — Вечерняя молитва. Тени в саду сокращались и исчезали. Вновь появились, удлинились. Растаяли в ночной тьме.
Лицо отца нервно подергивалось. С каждым часом все сильнее. Сплетенные руки обхватили колено.
Слуги Джованни призывались ежечасно. Мой брат еще не появился.
— Что-то случилось. Это ненормально. Он не мог бы…
— Такое с ним уже бывало, — напомнил я. — Джованни забывает, что люди могут переживать за него. Он слишком беспечен.
— Я понимаю, понимаю… ты прав, — кивнув, сказал отец. — Однако… у Хуана есть враги. Что, если его…
— Мы можем приказать начать поиски в городе.
Он воззрился на меня, широко раскрыв глаза. Ему хотелось, чтобы именно я сделал такое предложение. Хотелось, чтобы кто-то поддержал его страхи.
— Не думаешь ли ты…
— Нет. Но уже смеркается. Береженого бог бережет.
Он кивнул, потупив глаза. Отдал приказ об организации в городе поисков.
Мы ужинали в кабинете отца. Он не притронулся к еде. Мерил шагами комнату.
— Если он мертв… — произнес он.
Я невозмутимо продолжал есть. Молчал. Если мой брат мертв… я займу его место.
После ухода отца я подошел к открытому окну. Мой взгляд попытался охватить наш безбрежный незримый мир. Все небесные звезды. Все лежащие под ними земли. Все они ожидают завоевания.
Я вдохнул прохладный воздух. Вздрогнул от переполнявшего меня желания.
Спокойствие. Терпение. Победа близка.
16 июня 1497 года
Я шел рядом с открытыми похоронными дрогами. Глаза моего брата закрыты. В мерцающем факельном свете его лицо кажется злорадно улыбающимся. Люди, взглядывая на него, испуганно бормотали: «Можно подумать, что он лишь уснул».
Я пригляделся к его лицу — как глядят в зеркало. Гробовщик потрудился на славу. Бородка аккуратно подрезана. Волосы тщательно уложены. Перерезанная глотка зашита, шрам скрылся под гримом.
Мусорщики нашли его труп у реки. Полностью одетый. С кошелем, полным денег. Не повезло Джованни. Однако нам всем приходится чем-то жертвовать во благо семьи.
Отец проплакал целый день. Стенал и колотил в двери комнаты. Сейчас он шествовал во главе процессии.
За мной шла моя мать. За ней следовала моя сестра Лукреция.
Мы проходили вдоль берега Тибра. Воздух звенел от комариного писка над низкой и грязной рекой. Гирлянда из двух сотен факелов отражалась в ее водах. Темных. Мерцающих.
Ветерок доносил отдаленные крики. Опрашивали свидетелей. Допрашивали подозреваемых. Весь город обшарили в поисках убийц Джованни.
Мы вошли в церковь. Неф заполнила людская толпа. Ритуал торжествен, скучен и долог. Навевал воспоминания о детстве.
Запах ладана. Зловоние смерти.
Рыдания отца. Молитвы матери. Дрожь Лукреции.
Я пристально наблюдал за лицом Джованни. Мне все казалось, что он вот-вот зевнет от скуки.
22 июня 1497 года
Мы закончили трапезу. Я отпустил слуг. Взгляд отца прикован к столу. Я откашлялся, прочищая горло:
— Отец, мне…
Он прерывает меня. Его голос резок. Бесстрастен.
— Я прекратил расследование, — сказал он. — Мне известно, кто убил твоего брата.
Он пристально глянул на меня. Я не отвел взгляда:
— О, правда?
— Да. Виноваты Орсини, — сообщил он, переводя взгляд на стол. — Они ненавидят нас с тех пор, как Вирджинио умер в нашей темнице. Они обвиняли в этом меня. А твой брат, конечно, атаковал их замки — пусть пока и безуспешно. Это их вендетта.
— А вы не хотите привлечь их к суду?
— Я хочу МЕСТИ! Но она может подождать. Сейчас неподходящее время. Когда мы станем сильнее, укрепим свои позиции… а они решат, что все забыто… решат, что опасность миновала… вот тогда… тогда я УНИЧТОЖУ их!
Его кулак врезался в столешницу. Глаза полыхнули огнем белой ярости. Я промолчал.
— Извини, сын мой. Мне не следовало позволять гневу завладевать моей душой, но… мой Джованни! — Его глаза наполнились слезами. Он подавил подступившие к горлу рыдания. — Я так любил его…
— Мы все любили его, отец.
Носовой платок прижался к его лицу. Проходили минуты. Его дыхание стало ровнее. Наконец он произнес тихим и сломленным голосом:
— Я знаю, Чезаре. Вы не всегда сходились с братом во взглядах, но… он был тебе родной по крови. Родственные узы. Я знаю, что ты все понимаешь. Но теперь… теперь ты мой единственный сын.
— Есть еще Джоффри.
Он закашлялся… или рассмеялся?
— В отношении Джоффри я не вполне уверен в отцовстве. И вполне уверен, однако, что он ни черта не стоит как воин. Полагаю, его можно сделать кардиналом.
Проблеск надежды. Я увидел свой шанс. И выпалил заветные слова:
— Отец, я не хочу больше быть кардиналом. Я хочу воевать. Хочу быть вашим гонфалоньером.
Старое лицо выглядело потрясенным. Но я так и не заметил удивления в его глазах.
— Никто, как ты знаешь, никогда не отказывался от столь роскошного сана. Никто.
— Отлично. Значит, я войду в историю.
Он был склонен дать согласие. Я почувствовал это. Уже почти ощутил, как холодит ладонь стальная рукоятка меча. Уже видел свое будущее — возвышенное, блистательное.
Отец пристально разглядывал свои руки. Испустил долгий вздох.
— Кардинальская шляпа стоит многих денег. Ты потеряешь тридцать пять тысяч дукатов в год. Не говоря уж о возможности стать главой церкви.
— Существуют иные способы получения денег. И завоевания славы. Существуют и другие средства достижения власти.
Он кивнул, но его взгляд оставался блуждающим. Полагаю, перед ним витал призрак Джованни. Скорбь вновь омрачила его лицо. Голос стал сухим и отстраненным:
— Я подумаю, что можно сделать.