Читать интересную книгу Торжество возвышенного - Admin

Дядюшка Ахмед Бургуль рассмеялся:

— Дай нам подумать, с божьей помощью…

И она ушла, оставив в моей душе оживление, смятение и неистовое желание.

* * *

Вот она сгорбилась на своем стуле и скрестила руки. Ее взгляд полон отвращения и недовольства. На лбу у нее, словно проклятье, собираются морщины. Не лучше ли одиночество, чем тяготиться друг другом? Где же прежняя ослепленность? Где же радостное упоение? В каком уголке Вселенной оно похоронено?

* * *

Каждый раз, когда я видел ее в красном буфете, говорил себе: «Эта девушка мучает меня так же, как голод». Словно в бреду я вижу, как она веселиться в старом доме, возвращая мне молодость, разгоняя кровь. Я мечтаю, что она избавит меня от всех неизлечимых болезней.

Дядюшка Ахмед Бургуль старался подтолкнуть меня всякий раз, как оставался со мной один на один. Однажды он сказал:

— Халима мне родственница со стороны матери. Образована, умна. Я попросил аль-Хиляли, чтобы ее взяли на работу.

Совершенно искренне я произнес:

— Действительно, замечательная девушка!

— Ее тетя — хорошая женщина, и она тоже барышня… с принципами…

— Не сомневаюсь.

Он посмотрел на меня с улыбкой, от которой мое уже созревшее желание возросло еще больше. Я поддался соблазну, созданному собственным воображением, позволил убаюкать себя мечтами наяву. Мной владели неуправляемые чувства. И однажды я обратился к нему:

— Дядюшка Ахмед, я искренне желаю…

Уже в следующую секунду он понял, что я хотел сказать, и с радостью проговорил:

— Прекрасно и мудро.

— У меня нет иного дохода, кроме зарплаты, но есть жилье, а это, по нашим меркам, огромный плюс.

— Твердая почва под ногами лучше внешнего лоска.

На той же неделе он встретил меня со словами:

— Поздравляю, Карам!

Меня укрыла прохладная тень — я на территории невинного сватовства. В атмосфере чистоты, в шелковую ткань которой вплетаются блеск мечты и сладость реальности. Она подарила мне кожаный несессер, в котором были в ряд разложены по кармашкам или прикреплены бритвенные принадлежности. Я радовался, как ребенок. А Сархан аль-Хиляли поздравил меня с началом новой жизни и повышением зарплаты на два фунта. Коллеги по театру праздновали с нами в буфете и осыпали нас цветами и сладостями.

* * *

О чем думает жена? Рассеяно перебирает потной рукой кукурузные хлопья. В ее голове не зародилось ни одной светлой мысли. Нам было суждено раздражать друг друга в этой клетке. Отбросы рассыпаны по плоти старой улицы, что придает ей иной вид в лучах света. Порывы ветра гонят мелкий мусор, и бесчисленные ребячьи ноги топчут его. О чем думает женщина?

* * *

Брачная ночь? Непременно, с петушиным криком. Жестокая реальность подвела нас к краю бездны. Радостный свет нового дня перестал будить нас по утрам, — осталась только память о нем. Я настолько оцепенел, что, если бы ни звук ее сдавленных рыданий, я бы подумал, что умер. Плач выдал все. Она проронила:

— Я никогда не прощу себе.

«Правда?»

И потом:

— Надо было…

«Зачем? Только не продолжай больше…»

И еще промямлила:

— Но я в тебя влюбилась.

Я узнал ее секрет, а она мой — пока нет. Откуда ей знать, что и у ее мужа было тоже кое-что в прошлом? Откуда ей знать, насколько он развращен? Я не поддался на ее игру. Просто был удивлен, но и это удивление счел за благо.

Я сказал с едким сарказмом:

— До прошлого мне нет дела.

Она наклонила голову, возможно, чтобы скрыть свое удовлетворение, и сказала:

— Я ненавижу прошлое, я рождаюсь заново.

Будничным тоном я произнес:

— Это хорошо.

Отброшено последнее желание узнать больше. Я не сержусь, но и особой радости не испытываю. Все же я люблю ее. Я начинал свою новую жизнь с серьезным намерением.

* * *

Проходят часы, а мы не обменялись и словом. Как два арахиса в одной скорлупе. Покупатели заходят разве что пожаловаться на дороговизну, на разлитые сточные воды и убийственную очередь в кооперативные лавки. Я выражаю сочувствие. Еще покупатель может взглянуть на жену и спросить:

— Что с тобой, чего молчишь, мать Аббаса?!

На что я надеюсь? Она, по крайней мере, ждет возвращения Аббаса.

* * *

Я вступил в семейную жизнь с полной ответственностью. Разволновался, когда Халима принесла мне радостную новость о своем материнстве, но это волнение оказалось поверхностным.

Когда Аббас был маленьким, я обожал его. Все стало меняться с тех пор как однажды Тарик Рамадан сказал мне:

— Монолог Гамлета трудный. Раствори это в чашке с чаем…

Началось новое безумное плаванье. На соблазн попался человек, которому было все равно. Источники заработка стали мелеть, и, наконец, вся радость жизни оказалась задушена в безжалостных тисках ломки. Халима говорит:

— Собираешься пустить всю свою зарплату на этот яд и оставить меня одну тянуть лямку?

Какой мерзкий голос, как будто он идет из канализационных труб. Мы стали как два облетевших дерева. Голод стучит в дверь старого дома.

Однажды я сказал ей самодовольно:

— Все хорошо, что хорошо кончается.

— О чем ты?

— Давай оборудуем восточную комнату для игры…

— Что?!

— Будут приходить каждый вечер, мы не будем знать нужды.

Она посмотрела на меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, и я сказал:

— Аль-Хиляли, аль-Агруди, Шельби, Исмаил. Ты понимаешь, нужно предоставить им все необходимое.

— Это опасное решение.

— Но умное. Сказочная прибыль.

— Нам хватает того, что у нас живут Тарик и Тахия. Мы катимся вниз.

— Мы поднимемся. Только перестаньте кричать, — ты и твой ребенок…

— Мой сын — ангел. Для него это будет кошмаром.

— Да будь он проклят, если посмеет спорить с отцом! Ты портишь его своими идиотскими опасениями.

Она нехотя уступает. Забыла ли она брачную ночь? Удивительно, что люди мечтают освободиться от гнета правительства и в то же время заковывают свои души в невидимые цепи…

* * *

Вот она возвращается. Если бы она не заботилась о доме, то лучше бы совсем не возвращалась. По лицу видно, что неудачно. Я не спросил ее ни о чем. Не замечал ее, пока она не сказала со вздохом:

— Квартира до сих пор заперта…

Чтобы не вступать с ней в разговор, я поздоровался с покупателем. Когда он ушел, она довольно резко сказала:

— Сделай же что-нибудь!

Я был от нее далеко, в своих мыслях, которые не давали мне покоя. Размышлял о том, что правительство сажает нас в тюрьму за свои же неприкрытые преступления. Не оно ли управляет игорными домами? Не оно ли поощряет притоны, ожидающие посетителей? Я в шоке от их действий и против их чудовищного лицемерия. Раздается голос жены, она просит:

— Сходи еще раз к директору.

Я говорю с издевкой:

— Сама к нему иди, он твой близкий знакомый, а не мой.

Она заводится, кричит:

— Господи, прости мать, родившую тебя!

— Она, по крайней мере, не лицемерила, как ты.

Она заохала:

— Ты не любишь своего сына, ты никогда его не любил…

— Я не люблю лицемеров. Но и не стану отрицать, что он нам помогает.

Она повернулась ко мне спиной, причитая:

— Где же ты, Аббас?

* * *

Где Сархан аль-Хиляли? Он вышел и не вернулся. Не мог же он заснуть в туалете? Игра продолжается, и я снимаю свой выигрыш после каждой партии. Где Халима? Разве ей не пора предложить нам что-нибудь выпить?

Я спрашиваю:

— Где директор?

Никто не отвечает. Все заняты своими картами. Чего так ехидно уставился на меня Тарик Рамадан?! Халима должна разносить напитки.

— Халима!

Нет ответа. Я не могу оставить свое место, иначе меня обманут.

— Халима!!!

Гремит мой голос. Но вот она, наконец, подошла.

— Ты где была?

— Разморило…

— Приготовь выпить… Подмени меня, пока я не вернусь…

Я вышел из игрового зала. В холле на первом этаже столкнулся с Аббасом. Спросил его:

— Что подняло тебя в такую рань?

— Бессонница напала…

— Ты видел Сархана аль-Хиляли?

— Он ушел.

— Когда?

— Только что… точно не знаю…

— Мать его видела?

— Не знаю!

Почему он ушел? Почему сын смотрит на меня и молчит? Я чувствую незнакомый запах. Я — кто угодно, только не болван. Когда в доме остались лишь окурки и пустые стаканы, я долго смотрел на жену, а потом спросил:

— Что произошло у нас за спиной?

Она уставилась на меня с презрением и ничего не ответила. Я стал настойчивее:

— Аббас видел?

Она не ответила, только разозлилась.

Я продолжил:

— Это он дал тебе работу…

Она топнула ногой, и я усмехнулся: