— Ты и теперь так думаешь, Хенрик?
Хенрик, который с начала полета не произнес ни слова, даже не повернул головы.
— Отцепись от меня, — произнес он сквозь зубы.
— Что это с ним? — недоуменно спросил Карс.
— Понятия не имею, — устало ответил я. — Хенрик, ты в порядке?
— Как тут можно быть в порядке?! — огрызнулся тот. — Да и что теперь в порядке? Вы что, так ничего и не поняли?
— Чего не поняли?
— Конец человечеству. Всему конец. Эти уже повсюду.
— Олаф, может, он сердится из-за того, что ему этот доктор сказал?
— А что он сказал?
— Он сказал, что…
— Да умолкните вы ради Бога! — взорвался Хенрик. — Не хочу больше об этом слышать!
— Да, — пробормотал я, — паршивое дело. Хоть бы до Ногалеса добраться в целости, пока все окончательно с ума не сошли.
— Где мы летим, Олаф? — поинтересовался Карс.
— Над лесом. Будем в Ногалесе еще до рассвета.
— Хорошо бы, — вздохнул он, — я что-то немножко устал.
— Расслабься… Это же я веду машину, не ты…
— Не могу я расслабиться. Что-то мне все это не нравится.
— Хоть раз бы ты что-нибудь новенькое выдумал для разнообразия.
— Я серьезно, Олаф. Наверное, мы, кадары, и вправду толстокожие. Но у меня какое-то дурное предчувствие.
— Ладно, — я взглянул на альтиметр. — Отложим на время. Какие бы ни были у тебя предчувствия, сейчас не до них.
Гиблые Земли внизу все тянулись и тянулись, и не было им конца… Я вглядывался в ночь, тщетно пытаясь увидеть хоть один огонек, но вокруг стояла Глухая непроглядная тьма.
— Сколько мы уже летим, Олаф? — беспокойно спросил Карс.
Я взглянул на светящийся циферблат хронометра.
— Четыре часа.
— Должны уже попадаться фермы. Помнишь, Рамирес говорил, что на границе Гиблых Земель еще остались фермерские усадьбы?
— Рамиреса больше нет. Спросить не у кого.
— Ни единого огонька, Олаф. Ни одного.
— Мы, наверное, летим все еще над Гиблыми Землями.
— Может, спустишься пониже?
— Опасно, в такой-то темноте.
Постепенно небо на востоке светлело, хотя поверхность земли все еще была погружена во мрак. Глядя в боковое стекло, я уже мог разглядеть темную стену леса на горизонте. Впереди по курсу, смутно различимые в рассветных сумерках, горбились безлесные холмы.
— Тут что-то не так, Олаф, — сказал Карс.
— Что не так?
— Я же вижу в темноте лучше тебя. Так вот, мы уже миновали лес. Мы только что пролетели над фермерской усадьбой.
— Не заметил… огни-то не горят.
— Вот именно. А фермеры, по-моему, встают с рассветом.
Я сверился по карте, найденной в кабине. Все верно. Мы уже подлетали к Ногалесу.
Вот и база — темные, еле различимые в лиловых сумерках строения, окруженные высоким частоколом. Слева от них располагалась посадочная площадка для вертолетов. На ней и сейчас стояло несколько машин, молчаливо замерших на ровной поверхности, точно глубоководные рыбы на дне океана, погребенные под толщей темной воды. Обычно, насколько я помнил, посадочную площадку по ночам освещали мощные прожекторы. Сейчас они не горели.
— Ну что, Олаф? — спросил Карс.
— Ты прав. Что-то неладно.
— Может, не стоит нам тут садиться? В баке достаточно горючего, чтобы долететь до Лос-Анджелеса.
— Ну нет!
Я сделал круг над базой и начал снижаться.
— Что? — встрепенулся Хенрик. Он, видимо, остаток пути продремал в своем кресле. — Уже подлетаем?
— Да. Мы на базе.
— А почему огни не горят?
— Не знаю, — ответил я горько, — ничего не знаю.
Вертолет мягко коснулся земли. Мотор сбавил обороты, лопасти вращались все медленнее.
Я отстегнул ремни и распахнул дверцу.
Меня окружила тишина.
Полная тишина, какая бывает только в дурных снах. Ни звука шагов, ни окрика часового на дежурной вышке. Я вгляделся — по-моему, она вообще пустовала. Страшное предчувствие медленно овладевало мной.
— Ну что? — мои спутники тоже вылезли из вертолета и теперь стояли, озираясь в этом жутком безмолвии.
— Не знаю. Пошли. Держи пистолет наготове, Хенрик.
И я двинулся в направлении темных приземистых зданий базы. Сначала я шел быстрым шагом, потом сорвался на бег.
— Осторожней, Олаф! — крикнул у меня за спиной Карс.
Я только махнул рукой.
Дверь была открыта — не распахнута настежь, просто открыта, и внутри царила такая же безмолвная тьма, как и снаружи — никаких признаков человеческого присутствия.
Я наугад распахнул ближайшую дверь. Это была комната, где размещались патрульные. В мертвенном свете наступающего утра проступал ряд аккуратно заправленных коек.
Никого.
В коридоре раздался звук торопливых шагов — в этой звенящей тишине он показался мне почти громом.
Я поспешно бросился обратно, но это были всего-навсего Хенрик и Карс.
— Ну что, — спросил Хенрик, — никого нет?
— Никого… пусто! Куда они могли все подеваться?
— Ни следов стрельбы, ничего?
— Вроде нет. Нужно осмотреть всю базу.
Внезапно меня захлестнула шальная надежда.
— Может быть… может быть, они эвакуировались?
— Тогда они должны были забрать с собой личные вещи, — сказал Хенрик, — хотя бы по минимуму.
— Нужно проверить.
И мы вновь двинулись прочесывать пустые комнаты. Солнце поднялось над горизонтом, и сквозь окна проникал холодный утренний свет.
По пути я свернул в столовую — она тоже была пустынна; пластиковая поверхность столов отсвечивала в солнечных лучах, вокруг столов застыли аккуратно расставленные стулья.
— Никаких следов борьбы? — спросил Хенрик.
Я покачал головой:
— Нет. Может… надо осмотреть лабораторию.
— Все еще надеешься, что она там?
— Ни на что я больше не надеюсь.
Лаборатория располагалась в другом крыле здания. Мы шли туда по молчаливым коридорам, и наши шаги гулким эхом отдавались в этой абсолютной пустоте.
Дверь была распахнута настежь.
Металлические детали оборудования сверкали холодным блеском, солнце отражалось в застывших рядах пустых пробирок… на стуле лежал аккуратно сложенный белый халатик Сандры.
Ни записки, ничего.
— Не хотелось бы мне тебя расстраивать, Олаф, — сказал Хенрик, — но такое ощущение, что здесь и вправду никого нет. На них не напали, они не эвакуировались… просто исчезли.
— Верно, — с трудом выговорил я, — иначе она бы оставила мне хоть какую-то записку. Она же знала…
Горло у меня перехватило, я больше не мог выговорить ни слова.
Хенрик неловко похлопал меня по плечу.
— Ну-ну, дружище, успокойся.
— Что мы будем дальше делать, Олаф? — вмешался Карс. — Я не понимаю…
Я не ответил.
— Насколько я помню, у них тут была радиостанция, — сказал Хенрик.
— Что ты хочешь делать? Дать SOS?
— Не уверен, сумеем ли мы с кем-нибудь связаться. Сами знаете, радиосвязь тут, рядом с Гиблыми Землями, никакая, но, может, радио хоть на прием работает.
— Что ты надеешься услышать?
— Да хоть официальные сообщения какие-нибудь. Мы же не знаем, что в остальном мире делается!
Я вздохнул.
— Какая разница?
— Нет, Олаф, так не пойдет. Мы не для того вернулись живыми, чтобы теперь опустить руки и вообще отказаться от борьбы. А потом… вдруг мы все-таки выясним хоть что-нибудь, что поможет тебе отыскать ее?
— Маловероятно. Я же читал в сводках про такие случаи. Люди просто исчезают, и все.
— Так не бывает. Никто не может просто пропасть. Он может пропасть куда-то.
Я устало сказал:
— Оставь меня в покое. Делай что хочешь.
— Надо же, — тихо заметил Карс, обращаясь к Хенрику, — никогда не видел, чтобы Олаф так переживал из-за девушки. Да он всегда сам их бросал — и ничего…
— Уймись, чучело, — огрызнулся я, — что ты понимаешь со своим графиком воспроизводства?
— Пойдем, Олаф, — повторил Хенрик, — что толку стоять посреди комнаты?
Он подтолкнул меня к выходу, и мы двинулись к радиостанции. Крохотное помещение было таким же безлюдным, как и все остальные.
Я взглянул на молчавшее оборудование.
— Генератор-то не работает!
— По-моему, он исправен, — возразил Хенрик, — просто отключен. Но, по крайней мере, у приемника должен быть запасной источник питания. Ага… вот он.
Он повернул тумблер, и шкала радиоприемника зажглась мягким желтым светом.
Хенрик осторожно начал вращать верньер.
— На длинных волнах ничего, — сказал он наконец. — Лос-Анджелес молчит.
Из динамика доносился лишь неразборчивый гул да потрескивание атмосферных разрядов.
— Может, приемник просто не работает, — с надеждой спросил я, — тут так бывает!
Хенрик покачал головой:
— Не уверен… такое ощущение, что все передачи просто прекращены. Попробуем поймать север.