Верити не мешала Гилберту болтать о том, как он раскаивается, что оставил ее у известного чудовища, убийцы жены. Он ни разу не произнес слово «продал». Но ведь он продал ее, и этого Верити никогда не забудет и не простит.
Гилберт убедил себя в том, что он спасает ее от ужасной судьбы, от какого-то не имеющего названия ужаса в руках лорда Хартлесса. Для Верити же настоящим чудовищем был Гилберт. Такой спокойный, такой сдержанный, такой скромный – и все же чудовище, продавшее свою жену и не испытывавшее угрызений совести до тех пор, пока не узнал о репутации покупателя. Он, наверное, убедил себя, что благородно спасает ее. Верити никогда не простит ему то, что он увез ее от единственного мужчины, которого она когда-либо любила.
Не важно, что Джеймс был темный и сердитый, задумчивый и, возможно, опасный. Она полюбила человека под этой маской и поняла причину его гнева и отвращения к самому себе. Даже узнав причину его страданий, Верити не была уверена, что сможет помочь ему, сумеет залечить его раны.
Но как бы она хотела попытаться! Сердце ее терзала боль еще и из-за того, что она теперь никогда не узнает, значила ли для него что-нибудь ее любовь.
Верити вытерла глаза и выпрямила спину. Ее не сокрушить этим новым поворотом судьбы. Она много пережила, хотя это оказалось самым болезненным из всего, что ей довелось испытать. Бросить все, что осталось незаконченным в Пендургане, бросить Джеймса...
Она выживет. Она всегда выживала. Она должна помнить, что Джеймс питал к ней только дружеские чувства и лишь однажды ночью нечто большее. Только ее собственная самонадеянность была причиной того, что она надеялась и мечтала о несбыточном.
«Ты не похожа на Ровену...»
Слова Джеймса напомнили Верити, что она никогда не сможет занять это особое место в его сердце.
Верити надеялась, что между ними была привязанность, что их дружба была ему дорога. Но все-таки она никогда не смогла бы стать для него важной, потому что она была не такая, как Ровена, единственная настоящая любовь в его жизни.
Всю долгую дорогу в неудобном экипаже Верити размышляла над тем, что произошло, стараясь совладать со своим разбитым сердцем и не сожалеть о несбыточных мечтах. Она не отвечала на попытки Гилберта заговорить с ней. Ей нечего было ему сказать, и она предпочитала оставаться наедине со своими мыслями. До него это наконец дошло, и он замолчал.
Верити закрыла глаза, но заснуть не смогла. Ее ум был слишком взбудоражен, а тело слишком затекло. Как бы ей хотелось где-нибудь остановиться на ночь. Уже несколько часов как стемнело.
Когда экипаж начал замедлять ход около еще одного почтового постоялого двора, где Гилберт намеревался поменять лошадей, Верити вынуждена была заговорить.
– Почему бы нам не остановиться здесь на ночь? – спросила она. – Уже поздно, я устала, мне неудобно. Неужели мы не можем немного отдохнуть?
Гилберт выглянул из окошка кареты.
– Да, постоялый двор кажется довольно приличным. Пойду узнаю, есть ли свободные комнаты.
Верити согласилась бы спать даже на скамье в пивной, но промолчала. Гилберт выпрыгнул из кареты и закрыл за собой дверцу. Верити слишком устала. Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Она слышала голоса конюхов и бряцание упряжи, ощущала толчки экипажа, когда меняли лошадей.
Гилберт вернулся через несколько минут и подал ей руку, чтобы помочь спуститься по откидным ступеням кареты.
– У них есть маленькая спальня и отдельная гостиная. Мы можем быстренько поесть перед тем, как лечь спать, если хочешь. Я лягу в кресле в гостиной. Или в пивной.
Он мог об этом не говорить. Верити не боялась, что ее муж будет стремиться лечь к ней в постель после всех этих лет.
Она почувствовала, что, несмотря на неимоверную усталость, ей вовсе не хочется есть, поэтому они заказали легкую холодную закуску в гостиную. Гилберту долгое молчание Верити показалось тягостным, и он опять попытался завязать разговор.
– Я надеюсь, мы сумеем начать все сначала, Верити, – сказал он и передал ей ломтик холодной ветчины. – Надеюсь, мы сможем отнестись к этому как к началу новой жизни. Я знаю, что наш брак не был... не был настоящим браком. А я не был настоящим мужем. В этот раз я постараюсь лучше вести себя по отношению к тебе, дорогая. Вот увидишь. Мы будем жить вместе в Лондоне.
Верити намазывала маслом кусок зернистого хлеба и искала в себе ту смелость, которую взрастила за месяцы, проведенные в Пендургане.
– Я не желаю начинать сначала с тобой, Гилберт, – сказала она. – не хочу жить с мужчиной, который считает, что может продать меня с аукциона за двести фунтов.
Верити удивилась, что она смогла произнести эти слова. Было время, когда она скорее откусила бы себе язык, чем посмела перечить мужу. Она молчала, когда Гилберт вел ее на рыночную площадь в Ганнислоу и надел на нее ошейник.
Значит, с ней что-то произошло. В ней изменилось что-то важное. Верити по-прежнему пойдет туда, куда поведет ее судьба, но она больше не будет молчать о том, что она чувствует и чего хочет. За проведенные в Пендургане месяцы у нее появилась твердость характера. Конечно, нельзя сказать, что характер ее теперь был очень твердым, иначе она не поехала бы с Гилбертом, и пусть бы черт побрал его законные права. Но она больше не будет бессловесной мышкой, какой была раньше.
Гилберт уставился на Верити широко открытыми глазами. Он с трудом проглотил кусок, кажется, даже подавился. Тогда он сделал большой глоток эля, и это, похоже, успокоило его. Гилберт продолжал смотреть на нее, и проблеск понимания появился в его карих глазах.
– Верити! Неужели ты хочешь сказать, что предпочла бы остаться с этим... этим убийцей?
– Да, – не раздумывая ответила она, – именно это я хотела сказать.
– Почему, скажи, ради Бога! Этот человек – чудовище.
– Там я была счастлива. Я была полезной. И он не чудовище.
– О, – Гилберт был сбит столку, – понимаю. Ну что ж, я рад, что все было по крайней мере не так плохо, как я думал. Я воображал, что с тобой творят неописуемые зверства.
– И тем не менее тебе понадобилось восемь месяцев на то, чтобы приехать за мной, – сказала Верити. – Восемь месяцев неописуемых зверств. Ты, должно быть, удивился, обнаружив, что я жива.
Услышав эти слова, Гилберт побледнел. Его руки беспокойно задвигались.
– У меня не было денег, чтобы... чтобы...
– Выкупить меня?
Гилберт вертел в руках салфетку и ерзал на стуле.
– Я должен был вернуть Харкнессу деньги, которые он мне дал. Я не мог просто выкрасть тебя, не опасаясь, что он бросится в погоню.
– А двести фунтов ты уже истратил.
Гилберт отодвинул тарелку, хотя едва притронулся к еде.