Это может быть слово. Фраза. Чувство или эмоция. Но я хочу, чтобы вы свыклись с идеей дать вашей работе название. Существует очень мало музейных экспонатов, у которых нет наименования. Поскольку в скором времени я планирую посетить выставки каждого из вас в галереях, ваши картины не должны быть исключением. — Она сверкнула гордой улыбкой.
Это что — то новенькое для меня. Я редко давала произведениям заголовки, потому что, если честно, когда дело касалось слов, не очень оригинальна. Обычно я позволяла рисунку говорить за себя.
— Наша модель опаздывает, поэтому до её прибытия не стесняйтесь, доставайте альбомы и продолжайте работу, начатую в понедельник.
Вокруг раздались шуршание и шелест бумаги, я пролистала блокнот до страницы, на которой ранее на этой неделе начала рисовать руки. Я не могла правильно подобрать ракурс, левая выглядела особенно угловатой и кривой. Больше походя на крюк, чем на руку.
Что навело на мысль.
Я быстро начала водить ластиком по нарисованным пальцам, которые вызывали сомнения. И не успокоилась, пока от них не осталась одна тень, а их место не заняла горстка розовой резины. Затем позволила уже своим пальцам взять над всем контроль: плавно меняя форму, создала из первоначальной кисти крюк, который изогнутой буквой J брал начало из запястья. Как у Капитана Крюка, но не в такой мультяшной форме.
— Очень интересно, Джули, — кивнув, признала профессор Сейфорт. Когда она наклонилась ко мне, чтобы ближе рассмотреть работу, её цветочный аромат обжёг мой нос. — Как ты её назовешь?
— На крючке? — я произнесла это скорее как вопрос, потому что ещё не думала над названием. Я всё ещё работала над тем, чтобы перенести блеск золота на бумагу.
— Да, очень буквальное толкование, — высказалась она. — Призываю тебя для сегодняшней работы придумать что — то менее очевидное. Как — то так, чтобы заставить зрителя заглянуть глубже в произведение.
Вертя карандаш туда — сюда между пальцев, я кивнула. Хотя мне нравилось направление, которое приняла композиция, тут ещё имелось, над чем поработать, чтобы прийти к тому, чего хотела.
Я оказалась так поглощена усилиями, что не заметила, как модель села на стул в нескольких сантиметрах от меня. Я почти закончила. Ещё несколько штрихов, и я бы могла удовлетворённая убрать набросок в сумку.
Рисование похоже на писательство, часто бывало так, что ты находишься в тупике, а иногда мысли лились свободно каскадом вдохновения. Я научилась никогда не прерывать такие творческие порывы. Потому что никогда не знала, когда они возникнут вновь.
Поэтому немного рассердилась, когда профессор Сейфорт велела достать холсты для сегодняшней модели и отложить остальное. Я была так близка к завершению своего творения.
И тут сердце едва не остановилось.
Когда он повернулся на табуретке, чтобы поймать мой взгляд, я чуть не упала со стула.
Комната начала вращаться.
Как и моя голова.
Живот свело от боли, земля ушла из — под ног.
Его глаза были напряжены, брови нахмурены.
Я не могла контролировать выражение лица. Понятия не имела, что на нём читалось. Должно быть, шок. Или злость. Удивление и замешательство.
Выражение лица Лео казалось непроницаемым. И он не моргнул, ни разу.
— Класс, позвольте представить нашу сегодняшнюю модель — Лео Кардуччи.
Несколько студентов пробормотало:
— Привет, Лео.
В то время как остальные едва ли признали мужчину, сидящего в самом центре комнаты. По крайней мере, они не узнали, кто он такой, только лишь приняли тот факт, что он натурщик, образ которого они будут переносить на бумагу последующий час. Он ничего не значил для них.
Но значил так много для меня.
В тот момент хотелось сделать так много всего, и ничего из этого не включало карандаш и бумагу.
Я желала узнать, почему он посадил меня в тот самолёт; почему он мог обходиться без какого бы то ни было взаимодействия, какого — либо общения, а потом в один прекрасный день он появляется посреди моего кабинета по художественным занятиям.
Как он мог сидеть там и смотреть на меня? Как он делал это, не говоря при этом ни слова, не предлагая объяснений?
Затем я получила ответы.
Сердце забилось быстрее, когда Лео начал теребить подол рубашки. Курс назывался «Анатомический рисунок — продвинутый уровень». Он включал анатомию. Лео — наш натурщик, так что сегодняшнее занятие включало его тело. Внезапно стало невыносимо жарко. Душно. Я попыталась сглотнуть, но в горле пересохло, язык царапался о внутреннюю поверхность рта, словно о гравий.
Я позеленела от зависти лишь при мысли о том, что губы его коллеги коснулись трубочки его напитка. Изображение обнажённого тела Лео в тридцати альбомах моих одногруппников не делало ситуацию лучше. Меня трясло от выбивающего из колеи, рьяного гнева. Сжав карандаш в кулаке, я едва не сломала его пополам.
Одним мучительно медленным движением, почти болезненным, Лео задрал рубашку вверх над животом. Под тканью виднелись его рельефные мышцы, я чувствовала, как учащается мой пульс, как тело охватывает знакомое покалывание. Но при этом Лео повернулся ко мне спиной, почти отгородившись от меня. Не знаю, почему я удивилась, эмоционально он давно отстранился. Конечно, он продолжит это на физическом уровне. Почему бы и нет? Могло ли быть иначе?
Первая часть занятия проходила именно так. К счастью, прежде чем сесть на отведённый ему стул, Лео снял только рубашку. Джинсы всё ещё были на нём, поэтому мои одногруппники имели честь видеть только его словно высеченную из мрамора грудь, живот, широкие плечи и мускулистые бицепсы.
Спустя тридцать минут у меня на бумаге вырисовалась его спина. С острыми краями лопаток. Узкой талией и выразительными мышцами там, где у большинства были жировые складки. Мне почти удалось убедить себя, что это не Лео, а просто модель, ничем не отличающаяся от тех, что я рисовала на протяжении всего курса. Просто тело. Бессодержательное. Но я помнила это тело, даже видев его всего несколько раз. Я касалась его. Его черты въелись в мои пальцы. Поэтому мне не потребовалось много времени, чтобы изобразить на бумаге то, что было выжжено в сознании. Собственно, это оказалось самым лёгким заданием за весь год.
Поэтому когда профессор Сейфорт попросила Лео развернуться, чтобы у остальной части класса появилась возможность нарисовать его спереди, я решила, что готова к этому.
Но я ошибалась.
Как и Лео.
Я оказалась не готова увидеть глубокие порезы на его коже, зашитые толстой черной нитью, словно он потрёпанный плюшевый медведь, которого наспех залатала неумелая швея.
Для меня стали неожиданностью отвратительные рубцы вдоль его шеи, поперёк